Аркадий Никитович Воробьёв

Сильные мира сего

Глава 8

Обидчивый, взрывчатый, нетипичный, "железный" класс
Мы жили трудней и проще
Наставники, ковыляющие по шпалам
Победителя не судят
Вагоновожатый ищет новые пути

          В сборную страны я входил больше десяти лет подряд. Перед моими глазами прошла целая череда тренеров: "дядя Саша" Бухаров, Н.Шатов, Я.Куценко, Е.Лопатин, Н.Лучкин, А.Божко, С.Богдасаров, А.Чужин... Я сам надеялся когда-нибудь стать тренером и поэтому внимательно приглядывался к своим и чужим наставникам. Десять лет — это немалый срок. В конце концов мне стало казаться, что в этом деле для меня секретов нет. Увы, блаженное самодовольство длилось только до тех пор, пока я сам не сунул голову в тренерский хомут.

          Вам когда-нибудь случалось наблюдать прыжки в воду с десятиметровой вышки? Снизу кажется, что ничего страшного в этом деле нет. Очень легко представить, как ты поднимаешься по ступенькам на площадку, легко отталкиваешься и ласточкой летишь вниз. Но когда, поднявшись в реальности на эту вышку, бросаешь с неё взгляд вниз, то сердце замирает в груди.

          Подобное чувство испытал и я, впервые приехав на сбор не в привычной роли атлета, а в качестве тренера сборной страны. Как на грех, мне с ходу пришлось решать задачу скорее медицинскую, чем спортивную. Когда я пришёл в пансионат ЦСКА, он был пуст. Первый штангист (по понятным причинам его фамилию я называть не хочу) появился после обеда. К приёму ребят всё было готово, и я уже собирался показать парню его комнату, как вдруг он озадачил меня словами:

          — Я приехал с вами проститься.

          — Вот тебе раз! Что случилось?

          В ответ он начал говорить, что с ребятами ему не ужиться. Они смеются над ним. Он чувствует себя среди них чужим. Ему обидно. И лучший выход из положения — уехать домой.

          Кое-как я успокоил его. Парень остался на сборах и через месяц даже установил мировой рекорд в рывке. Но весь тот месяц я провёл как на иголках, в постоянном беспокойстве, не сводя с парня глаз. К сожалению, мои подозрения подтвердились. Причиной странного поведения оказалось психическое заболевание — шизофрения.

          Больше я с такими случаями никогда не сталкивался, но если вы подумаете, что дальше всё пошло как по маслу, то здорово ошибётесь. Легче мне отнюдь не стало.

          По численности сборная не превышает обычный школьный класс. Но какой разношёрстный, честолюбивый, обидчивый, взрывчатый, нетипичный и ни на что не похожий этот "железный" класс...

          С самого начала я пытался определить правила и закономерности, по которым он живёт. Но едва я успевал ухватиться за кончик путеводной нити, как она рвалась у меня в руках. Едва я начинал думать, что нашёл объяснение одному происшествию, как другое, похожее на него будто две капли воды, поворачивало мои мысли вспять. Пытаясь ответить на вопрос, за какие рычаги надо тянуть, чтобы держать сборную в руках, я не раз мысленно возвращался в первые послевоенные годы.

          Кто тогда жил, тот помнит. Война кончилась, но жизнь ещё долго оставалась тяжёлой. Кусочек хлеба, такой тонкий, что сквозь него легко пробивался свет, стоил на рынке десять рублей, стакан пшена — пятьдесят. В таких условиях никому не приходило в голову требовать вырезку и чёрную икру.

          Сборная была по-солдатски самоотверженной и по-солдатски простой. Здесь нет упрёка нынешним силачам. Просто тогда было такое время. Поэтому такими были и мы.

          Но время изменилось. И вместе с ним изменились люди.

          После войны советская тяжёлая атлетика поднималась, как поднимаются из руин города. Многие богатыри, наши краса и гордость, не вернулись с фронтов. На перекличке дружбы отсутствовали павшие смертью храбрых Вл.Крылов и П.Петров, В.Чудновский и И.Бениат, Д.Горюнов и А.Регонян... Стоя на посту номер один у Мавзолея Ленина, принял смерть от фашистской бомбы чемпион ВЦСПС В.Гасаненко.

          По состоянию на 1 мая 1941 года 27 достижений наших атлетов превышали мировые рекорды. А всего Международная федерация (мы тогда ещё в неё не входили) зарегистрировала их 35. Война резко изменила соотношение сил. Многие наши рекордсмены сложили свои головы. Оставшиеся в живых звенели орденами и медалями. Боевыми медалями. И не их вина была в том, что в окопах и землянках растеряли они прежнюю спортивную форму, что скудные солдатские пайки не очень-то способствовали приросту мышц.

          Как тяжело давалась тогда каждая победа... Сейчас к прежним рекордам прибавлены пуды, но не так-то легко прибавить что-нибудь к силе духа, стойкости и доблести силачей тех лет.

          "Меня военкомат послал в танковое училище, — вспоминает мой друг и тренер, многократный чемпион страны в тяжёлом весе Яков Григорьевич Куценко. — В холодных, мокрых сараях Кунгура мы изучали боевую технику. А спорт? Только один раз мне пришлось вспомнить, что я спортсмен, когда старшина сказал: "Тебе для поддержания сил приказано давать две порции супа".

          Потом на тагильском заводе мы ремонтировали танки. Работали по 20 часов в сутки. Достойны ли мы были хоть чем-нибудь тех, кто на фронте?..

          А 12 декабря 1944 года в Киеве в холодном незастеклённом Дворце спорта состоялся спортивный вечер. Не знаю, из каких сил (их просто не было) я толкнул 171 килограмм. Мировой рекорд!

          Это были самые дорогие для меня килограммы и самая большая победа за всю мою жизнь".

          Сейчас Яков Григорьевич Куценко тяжело болен. Болезнь приковала его к постели. 171 килограмм ныне пустяк даже для средневесов. А рекордсмен мира в тяжёлом весе Василий Алексеев толкает на 60 с гаком килограммов больше. Но если эти строчки попадутся Якову Григорьевичу на глаза, пусть он знает — на весах сердца, на весах памяти рекорд в 171 килограмм военных голодных лет по-прежнему сохраняет своё первозданное величие. Мы не забываем об этом. Помните об и вы, читатели этой книги. И гордитесь.

          В 1950 году на первенство мира в Париж по ряду причин не смог приехать наш "мухач" Иван Удодов. Тренеры ходили мрачнее тучи. Даже полным составом нам потребовалось бы "живот свой положить", чтобы выиграть, а тут такая непредусмотренная потеря... В общем, пришлось нам производить срочную перегруппировку сил: просить нашего полулегковеса Рафаэля Чимишкяна экстренно согнать больше пяти килограммов, чтобы перейти в легчайший вес.

          Для несведущих поясню: когда на теле ни жиринки, а последний раз ты пил воду два дня назад, согнать пять килограммов — это всё равно, что босиком пересечь пустыню Сахару. Но Чимишкян не отказался.

          За сутки до старта он отправился в парную, просидел там несколько часов и, наверно, напарился на десять лет вперёд. Но до нормы (если это можно так назвать) вес всё же не согнал. Ему просто нечего было сгонять. Глаза у Рафаэля запали и лихорадочно блестели. Губы обветрились. Кожа обтянула скулы, и Чимишкян стал похож на восточного пророка, сжигаемого внутренним огнём.

Рафаэль Чимишкян

          Мы жили с ним в одном номере. Ночью меня разбудил какой-то странный звук. Я открыл глаза и увидел: Рафаэль поднялся с постели, походкой лунатика пересёк комнату и остановился у стола. Стал шарить по скатерти. "Что он там ищёт?" — подумал я. Потом забулькала вода. Задрав голову и не открывая глаз, Рафаэль лил воду себе в рот прямо из графина. Я бросился к нему.

          — Стой, ты что делаешь? — закричал я, тормоша его за плечо. — Тебе же через несколько часов взвешиваться, выступать...

          Рафаэль вздрогнул. Открыл глаза. Пальцы его разжались, графин выпал из них и, ударившись о пол, разлетелся на мелкие куски. Рафаэль молча стоял и смотрел на меня в упор. Постепенно взгляд его стал осмысленным.

          — Полночи мучился. Где-то шумит вода, а я слушаю и не могу уснуть. Наконец задремал. Вижу — вокруг лес, невдалеке журчит ручей. Прозрачный, холодный... А мне до смерти хочется пить. Пошёл к нему. Стал пить. Если ты не крикнул бы, то я ни за что не перестал бы...

          Он с сожалением посмотрел на воду, расплескавшуюся по полу, и пошёл назад в постель.

          Наутро Рафаэль всё ещё весил на полтора килограмма больше, чем нужно. А времени до взвешивания оставалось в обрез. Тренеры нервничали. Смотрели на часы. А Рафаэль, красный, словно раскалённый металл, в обжигающем тумане парной освобождался от "лишнего" веса. За несколько минут до конца взвешивания Чимишкян появился в судейской комнате. Вернее сказать, его привели. Под руки. Когда стрелка весов закачалась вверх-вниз, мы онемели от волнения. Норма! Словно камень упал у нас с души.

          Чимишкян вздохнул и сделал шаг в сторону. Губы его потрескались и кровоточили. Под глазами залегли тёмные тени. Руки бессильно болтались. Не надо спрашивать, был ли он похож тогда на атлета.

          Не Чимишкян, а мощи Чимишкяна вышли в тот день на помост. Но в них жил неукротимый дух бойца. Рафаэль отчаянно сражался с феноменальным иранцем Намдью, проиграл, но его серебряная медаль, право же, отливала в наших глазах чистым золотом.

          Про Чимишкяна я рассказал не потому, что он как-то выделялся из команды. Вовсе нет. Просто легче рассказывать о том, что видел сам. Но доведись Саксонову, Дуганову, Удодову, Лопатину, Пушкарёву и другим моим товарищам по сборной очутиться на месте Чимишкяна, они, не сомневаюсь, не пожалели бы себя точно так же. Порукой тому — их безупречные военные биографии, их честные раны, полученные в огне Великой Отечественной войны.

          Сегодняшние силачи что-то потеряли, что-то приобрели. Нет, они не хуже. Они другие. А какими были мы?

          Гимнастёрки мы быстро поменяли на штатские пиджаки, но наши загрубевшие на войне души ещё долго не могли перестроить на гражданский лад. Многое нам не нравилось, многого мы не одобряли, но поступали мы, как солдаты, которые выполняют приказ не потому, что испытывают от этого большое удовольствие, а потому, что так надо, потому что другого пути нет...

          Если честно, то до нынешнего поколения атлетов мы во многом недотягивали. Мы жили трудней и проще. Нам не хватало образования, знаний, начитанности. Наука, музыка, литература — зачастую мы знали о них лишь понаслышке. Взгляды наши были подчас узкими. Мы знали арифметику, а высшую математику интеллекта нам ещё только предстояло одолеть.

          Наши пальцы, огрубевшие от железа, неловко держали перья. Мы засыпали на занятиях в вечерней школе. Некоторые не выдерживали. Уступали табаку и вину. Останавливались передохнуть, а жизнь тем временем уходила вперёд. И оставались ребята с несбывшимися надеждами, со случайной профессией в руках.

          Но как бы то ни было, все мы, одни медленней, другие быстрей, шли в будущее. Нынешняя сборная — это великолепное созвездие. Предшественники выглядели скромней. Вплоть до 1952 года, до Олимпиады в Хельсинки, в сборной, по сути дела, не было премьеров и статистов, "звёзд" первой и второй величин. Все мы были равны. Как пушкинские тридцать три богатыря. Центрифуга успеха ещё не закрутилась. Правда, был среди нас человек, популярности которого мог бы позавидовать любой нынешний чемпион. Я имею в виду Григория Новака.

          Конечно, мне могут напомнить, что теперь у нас в стране есть немало неоднократных чемпионов мира и Олимпийских игр. Есть спортсмены, которые дважды выигрывали Олимпиады. Гребцу Вячеславу Иванову это удалось сделать даже три раза подряд. А Новак завоевал титул чемпиона мира всего лишь один раз. Кого, казалось бы, этим можно удивить?

          Сейчас действительно никого. Но ведь мой рассказ относится к тому, что происходило не вчера, а четверть века тому назад. В этом-то и весь секрет. Как ни популярен был Юрий Власов, свою популярность (причиной тому бурный прогресс спорта в нашей стране) ему пришлось делить с Борисом Майоровым и Валерием Брумелем, Борисом Лагутиным и Львом Яшиным. А рядом стояли ещё десятки других "звёзд", десятки других известнейших имён. Что же касается Григория Новака, то он не делил славу ни с кем. Она досталась ему одному почти вся.

          Атлет-премьер, Новак устроил незабываемый "железный" фейерверк, когда в 1946 году появился на помосте парижского дворца Шайо. Тогда (впрочем, как и сейчас) первый подход к снаряду был страховкой, обеспечением плацдарма, с которого в дальнейшем начиналась борьба за высокий титул. Штангист заказывал вес, который уверенно поднимал всегда, и уже только потом позволял себе рисковать, штурмовать рекорды, играть ва-банк. Безумцы, которые уже в первом подходе покушались на слишком большие веса, играли с огнём. Хотели получить всё, а часто не получали ничего. Эти нехитрые соображения понятны каждому, кто может отличить штангу от судьи. Вот почему весь зал удивлённо ахнул, когда Новак для своей первой попытки в жиме попросил установить 125 килограммов: этот вес на целых два килограмма превышал тогдашний мировой рекорд.

          Здоровяк с необъятной спиной и сорокадвухсантиметровыми бицепсами поднял штангу так, словно она была деревянной, а не стальной. И немедленно, не дав никому опомниться, попросил приготовить следующий вес — 140 килограммов. К только что установленному мировому рекорду прибавлялся без одного килограмма пуд. И во втором подходе человек-домкрат, повергнув в замешательство соперников, судей, зрителей и специалистов "железной игры", вознёс этот гигантский вес над головой.

          Первый советский чемпион мира, Новак стал знаменем нашего спорта. Тысячи новобранцев пришли в тяжёлую атлетику только потому, что в ней был их кумир — Новак. Команда равнялась по нему. Сам я, почувствовав силу, как о большой удаче мечтал о возможности выступить с ним на одном помосте. Мечтал, замирая от собственной дерзости, побить хоть один его рекорд.

          Но, как это ни парадоксально, жим, принёсший Новаку столько славы, "аукнувшись", превратился со временем в его ахиллесову пяту. Дело в том, что между результатами в жиме, с одной стороны, и результатами в рывке и толчке — с другой, существует довольно тесная связь. Чем сильнее жим, тем относительно бледнее выглядят остальные два упражнения классического троеборья. И наоборот. Выдающиеся результаты в темповых движениях сплошь и рядом сопровождаются довольно посредственным жимом. Но недаром говорится: конец — делу венец. Именно здесь, в рывке и толчке, создаётся успех выступления в целом. Поэтому атлетам, желающим преуспеть в сумме троеборья, целесообразней нажимать не на жим, а на рывок и толчок.

          Во времена Новака об этой закономерности только начинали догадываться. Поэтому никто не мог предупредить Григория, что конь, на котором он собирается въехать на Олимп, хромает на две ноги.

          На Олимпиаде в Хельсинки Новак выступал в полутяжёлом весе. Оставшись верным себе, Григорий послал американца Шеманского в своеобразный нокдаун, выжав 140 килограммов. Соперник сразу отстал на 12,5 килограмма. Но, оправившись от шока, Шеманский нанёс такой ответный удар, после которого Гриша уже не поднялся — американец вырвал 140 килограммов, а наш атлет только 125. Довершением трагедии стал толчок. Шеманский вымахнул 177,5 килограмма (о таких весах в то время никто даже не мечтал), Гриша же одолел только 145. Так ушёл со спортивной сцены великий атлет. Так другой великий атлет утвердился на его месте.

          На следующий день мы пошли погулять по городу. Гриша заметно хромал и волочил травмированную ногу. Поток машин отсёк его от нас. Не заметив "пропажи", мы свернули за угол, потом за другой... Когда обнаружилось, что Новак исчез, я пошёл назад, чтобы его отыскать. Стоя в тени, под витринным тентом какого-то магазина, я крутил головой, выглядывая товарища в уличной толчее. И вдруг увидел Новака. Не замечая меня, Гриша резво перебегал улицу, словно забыв о травмированной ноге. Я повернулся к нему спиной и стал ждать. Новак увидел меня, подбежал, и мы пошли вместе. Я осторожно взглянул на него. Он опять хромал и волочил ногу по мостовой.

          Я всё понял. И не раз потом вспоминал трагическую фигуру Новака, остро переживавшего непоправимую беду — разгром. Его притворство было наивной попыткой спасти свою репутацию непобедимого силача, хоть как-то оправдаться в глазах друзей. Без вины виноватый, он казнил себя за честное серебро.

          "Как же всё относительно... — подумал я тогда. — Бронзового Воробьёва хвалят и поздравляют. Влез в тройку — и молодец. А Гриша второй силач в мире, и у него по этому поводу большое горе. Ведь он непобедимый, великий. Поэтому по всей стране люди сегодня пожимают плечами, узнав, что Новак всего-навсего второй..."

          Впрочем, до конца я понял Новака только годы спустя, когда сам побывал в его шкуре и так же прятался от людей, так же прятал глаза, чтобы в них не читали мою тоску.

          Новак — это было горе, Удодов и Чимишкян — радость. Все вместе мы были командой, но, наверно, уже не той, какой она была в 1946 году. И даже не той, какую я застал три года спустя.

          Раньше мы были вроде мальчишек, впервые решивших поиграть в футбол и ещё не знающих, кто есть кто (Новак был единственным исключением). Теперь же, когда к нам пришёл большой успех, многое изменилось.

          Как об этом рассказать? Какие подобрать слова? Дело не в том, что кто-то задрал нос и стал свысока смотреть на необлачённых титулами друзей. С ребятами ничего не произошло. Произошло с тренерами. Да, пожалуй, именно так. Престиж тренера, поначалу даже незаметно для глаз, начал падать. Я был бы рад, если следом за минорной фразой мог бы написать другую, о том, что, дескать, это дела давно минувших дней и что сейчас кризис тренерского положения имеет чисто исторический интерес. К сожалению, основания для подобного оптимизма у меня пока нет.

          После XV Олимпийских игр представления о спорте у миллионов людей сильно изменились. Взамен прежних представлений была построена новая конструкция — пышная и величественная. Случилось это словно по мановению волшебной палочки. Скоморохам понадобились века, чтобы из изгоев и никчёмных людей стать актёрами — людьми уважаемыми, популярными, полномочными представителями культуры своей страны. Спорт же совершил эту метаморфозу прямо на наших глазах. Вчерашняя потеха, игра, забава стала государственным делом, а успехи в спорте — выражением физической и духовной мощи народа.

          Так образовалась питательная среда, в которой престиж чемпионов рос как на дрожжах. И это было здорово. Успех наших олимпийцев всколыхнул спортивное движение в стране. Встречая фамилии друзей в газетах, видя их на теле— и киноэкранах, слыша по радио их голоса, я был горд за нашу тяжёлую атлетику, за замечательные успехи советского спорта.

          А тренеры? Их тоже хвалили. Подчас им даже перепадали крошки славы с чемпионского стола. Но если чемпионы поспешали к известности и почёту на самолётах и курьерских поездах, то их наставники ковыляли туда пешком, по шпалам. Как известно, способ передвижения не самый быстрый. Выход из такого положения напрашивался простой: уцепиться за подножку. Уцепиться любой ценой.

          Яйца курицу не учат. Дети не воспитывают родителей. Школьники не учат преподавателей. Это очень старый порядок. И потому что он мудрый, он существует до сих пор. Везде, кроме спорта, где рекордсмены снисходительно терпят опеку своих наставников, где дети до седых волос не верят, что они продолжение своих родителей, где ученики как перчатки меняют своих учителей и с очаровательной непосредственностью бегают из класса в класс.

          Я побывал в двух ипостасях. Ходил в чемпионах и тянул тренерскую лямку и, поверьте, знаю, о чём пишу. Итак, на свет олимпийской славы как мотыльки, устремились тренеры. Взять новичка и воспитать из него чемпиона — тут работы на годы, и впереди туманная неизвестность. То ли что-то выйдет, то ли нет. Другое дело готовый чемпион. Сумей найти к нему подход, уговори, ублажи, и можешь считать, что карьера твоя сделана.

          Понятное дело, я утрирую. Я рассказываю о тенденции, о скрытых пружинах, приводящих в действие сложнейший механизм, где ни один винтик не крутится сам по себе. Да, не только тренер заинтересован в знаменитом ученике, но и ученик, в свою очередь, нуждается в маститом пробивном наставнике, который может успешно защищать его интересы и быть его полномочным представителем в высоких спортивных кругах.

          Конечно, одними высокими кругами дело не ограничивается. Уровни бывают разными. Никаких правил на этот счёт не существует. Подчас и в быту, и даже в сфере личной жизни иной тренер не забывает, что у него есть ученик, и этот ученик тоже человек. Таким был наставник Рафаэля Чимишкяна Павел Гумишьян. Знакомясь с девушками, Павел никогда не говорил "я", а только "мы", ибо представлял своей персоной трогательный тяжелоатлетический дуэт, творческий тандем, двуединство родственных душ.

          Однажды в зал, где мы тренировались, вошла миловидная девушка. Не увидев знакомых лиц, эфирное создание смутилось и выпалило:

          — А где здесь тренер Павлик, мастер Рафик?

          Умри, лучше не скажешь. Мы покатились со смеху. Долго потом, появляясь в компании штангистов, многие из нас деловито осведомлялись:

          — А где здесь тренер Павлик, мастер Рафик?

          Нормальные отношения в спорте выражаются всего тремя словами: тренер воспитывает ученика. Так получилось, что на практике рядом с этой линией протянулись ещё две: ...тренер выбирает ученика... ...ученик выбирает тренера...

          Не знаю, может быть, я неправ, но, вращаясь в спортивной среде, я подметил одну закономерность: почти все спортсмены (слово "почти", пожалуй, излишняя осторожность — исключений я не встречал) искренне благодарны своему первому тренеру и хранят о нём самые тёплые воспоминания. Первый тренер — это как первая любовь.

          Ты приходишь к нему нескладёхой. Не знаешь, за что взяться, куда ступить. Стесняешься собственной неловкости. В спорте ты, естественно, никто. Абсолютный ноль. С тобой нянчатся. Тебя учат. Радуются твоим первым победам. Ободряют после неудач.

          Такие отношения тренера и ученика просты, бескорыстны и чисты. Поэтому их и нельзя забыть.

          А когда, будучи уже зрелым, известным спортсменом, ты выбираешь тренера или тренер выбирает (иной раз можно сказать и пожёстче — вербует, принуждает, ставит перед недвусмысленным выбором) тебя? Что означает этот альянс? Ведь обе высокие договаривающиеся стороны нередко хорошо сознают, что отнюдь не сердечное влечение свело их вместе.

          Я пишу эти строки, а сам мысленно вижу перед собой могучую фигуру атлета. Он развалился в кресле, заложив руки за голову, а перед ним в позе "чего изволите?" стоит тренер с планом тренировок в руках.

          — Ну что, — говорит тренер, — будем тренироваться?

          — Можно, — добродушно соглашается спортсмен.

          — Значит, так, сегодня пожмёшь 190, вырвешь 165...

          — Дай-ка сюда, — атлет протягивает руку, и тренер, запнувшись на полуслове, вкладывает в неё листок с планом. Атлет молча перечёркивает цифры и взамен "рисует" другие, поменьше.

          Подтекст этой сцены, немой диалог действующих лиц можно выразить следующими словами.

          "Спортсмен: Что мне с тобой церемониться? Кто ты такой? Я без тебя обойдусь. Попробуй обойдись без меня ты.

          Тренер: Вот ведь чудак — сам себя губит. Ну да ладно. С ним спорить опасно. Не буду настаивать. Пускай тренируется как хочет. Запас прочности у него пока есть. Авось выиграет и на этот раз..."

          Вспоминается и другой случай. Там тоже была "звезда". И был старший тренер сборной страны, то есть я. По мнению "звезды", моё мнение многое решало при окончательном определении состава, который должен был выступать на Токийской олимпиаде.

          Мы жили тогда в местечке Хортица под Запорожьем. Ночью ко мне в окно постучали. Я выглянул наружу и увидел взволнованное лицо Александра Курынова, любимца команды.

          — Аркадий Никитович, можете вы со мной поговорить?

          — По-жа-луй-ста... — протянул я, гадая, что такое могло случиться, — когда угодно.

          — Сейчас.

          Я вышел на улицу, мы с Александром сели на скамеечку, и беседа началась.

          В тяжёлой атлетике Александр оставил яркий след. Он заявил о себе, когда на мировом помосте безраздельно властвовал "блуждающий атлет" Томми Коно. Происхождение прозвища легко понять, если учесть, что Коно из лёгкого веса "гулял" в полусредний, из полусреднего — в средний, и нигде никто не мог его одолеть. Победа на Олимпиаде в Хельсинки в 1952 году, победы на первенствах мира в 1953-1955 годах, вторая победа на Олимпиаде в Мельбурне и снова победные чемпионаты мира в 1957-1959 годах... Бесконечный список побед. Спортивный мир был заинтригован. Да вообще, победим ли он, этот непроницаемый японец в роговых очках? Фёдор Богдановский, судя по результатам, был не слабей Коно. Но когда Томми останавливал на Феде спокойный холодный взгляд, штанга вырывалась у Богдановского из рук.

          Коно, собственно, тем и был знаменит, что вёл себя так, словно никаких нервов у него нет. Трудно было представить себе человека, который заставит его разволноваться и выйти из себя.

          Таким человеком стал Александр Курынов. В 1960 году на Олимпиаде в Риме он выиграл у Коно и психологически, и чисто физически и таким образом поставил точку в конце безупречного послужного списка американца. Эта победа принесла Александру громкую и заслуженную славу.

          В 1961-1963 годах Александр благополучно выиграл все чемпионаты мира. К сожалению, слава подействовала на него, как дурман.

          Победитель Коно слишком уверовал в свою непобедимость. До тренерского совета стали доходить слухи, что дома Саша тренируется мало, ленится. И действительно, результаты талантливого спортсмена застыли на месте. В поединке с Коно Александр набрал 437,5 килограмма. Три года спустя его результат оставался тем же.

          Остановился — значит, проиграл. Так и случилось. В олимпийском 1964 году Виктор Куренцов, новичок на большом помосте, выиграл все соревнования сезона и оставил Курынова у себя за спиной.

          В ту ночь возбуждённый Курынов со слезами на глазах говорил мне о своей заветной мечте — стать трёхкратным олимпийским чемпионом. Это походило на исповедь. Александр уверял меня, что весь пропитан жаждой борьбы, готов поднимать рекордные веса и ни за что не заставит раскаиваться поверивших в него людей.

          Я внимательно слушал и сочувствовал ему. Потому что на самом себе ощутил, как это больно и несправедливо, когда после первой неудачи на человеке ставят крест.

          Но постепенно мне стало казаться, что взволнованные слова Курынова — это не импровизация, а хорошо продуманная речь. Курынов просто хотел заручиться моей поддержкой.

          До вылета в Токио оставались считаные недели. В команде часто гадали, кого возьмут в полусреднем весе. На тему "Куренцов или Курынов?" говорил со мной и Виктор Куренцов. Теперь, слушая речь Курынова, я не мог не вспомнить, что сказал его основной конкурент.

          — Возьмите Сашу Курынова, — говорил Виктор. — Он не подведёт. Выступит хорошо. А я что? Я ещё своего добьюсь. У меня ещё всё впереди.

          Александр ушёл тогда от меня разочарованный и злой. Заслуги победителя Олимпийских игр и трёхкратного чемпиона мира не перевесили тяжёлых килограммов нового чемпиона страны.1

          Право сильнейшего. Всё тут вроде бы просто и ясно. Но сколько раз, думая, как его осуществить, я чувствовал себя в лабиринте, где то и дело натыкаешься на тупики. Сколько недругов я себе нажил, принимая это право всерьёз...

          Прошёл не один год, прежде чем наши тренировки перестали мне нравиться. Началось с мелочей. С эмоций.

          Когда шла подготовка к Римской олимпиаде, с Власовым, мною и Богдановским занимался Сурен Петросович Богдасаров. Слабых штангистов в сборной нет. Но уж если искать людей, разнящихся своим положением, лучше пары Власов — Богдановский, пожалуй, не сыскать. Даже ничего не понимая в тяжёлой атлетике, наблюдательный человек мог бы понять это, посидев на нашей тренировке полчаса.

          Богдасаров опекал Власова, ходил за ним по пятам, а Федя тем временем напрасно пытался перехватить тренерский взгляд.

          — Меня словно и нет, — обижался он.

          — А ты подойди к нему, скажи, — советовал я.

          — Сурен Петросович, ну посмотрите хоть раз в мою сторону, когда я поднимаю, — просил Богдановский.

          — Сейчас, сейчас, Федя, Юра поднимет, и я подойду.

          В методике царил разнобой. Каждый тренер считал, что секрет успеха знает только он один. Источником знаний были собственный опыт, личные ощущения. Записи не велись. Математика, объективный анализ, средства срочной информации — они ещё только робко топтались у дверей тяжелоатлетических залов.

          В физиологии есть такое понятие — "подпороговое раздражение". Само по себе подпороговое раздражение слишком ничтожно, чтобы заставить мышцу сократиться. Но когда несколько таких слабых раздражений следует одно за другим, складываясь, они заставляют мышцу дёргаться, как от боли.

          Вот и мы, штангисты и тренеры, мало-помалу складывали свои впечатления и приходили к мысли, что в нашем деле нужно многое менять. Разумеется, недостатки проистекали не оттого, что кто-то их "учредил" и держится за них. Каждый тренер, если войти в его положение, был по-своему прав. Веря в ученика, в его успех, в его будущее, он, естественно, стоял за парня горой. А разве мог тренер не верить в свой опыт, который годами добывал на тренировках и соревнованиях? Ведь в свои концепции каждый верил не потому, что ему в голову пришла такая блажь. Нет, когда-то эта методика принесла успех самому тренеру, привела к громким победам многих его учеников. И тренер чистосердечно считал, что методика, эффективная вчера, будет столь же эффективной и завтра, и послезавтра.

          Но к чему это приводило? Каждый тянул в свою сторону. Каждый считал правым только себя. Процветал субъективизм, и потому трудно было прийти к одному решению, что-нибудь друг другу доказать. Словно строители вавилонской башни, мы говорили на разных языках.

          Победителя не судят. Когда ты выигрываешь, так и подмывает взглянуть на себя одобрительным взглядом как на совершенство, как на своего рода эталон. Но в реальности это будет заблуждением. Например, я не раз удостаивался похвал за свою технику.

А.Н.Воробьёв

А теперь, вспоминая их, стыжусь. Неверная, невежественная, нерациональная, моя техника была замешана на голой силе. И хорош я был бы, если стал бы навязывать её другим. А ведь тоже когда-то не хотел слушать советов, отмахивался от тренеров. Наверно, нелегко было сносить мои выходки, терпеливо разъяснять ошибки, которые я не всегда хотел замечать и признавать.

          "Вся его жизнь прошла в беспрерывном усилии, — писал обо мне мой наставник Яков Григорьевич Куценко. — Добровольное заточение в тяжелоатлетических залах в течение многих лет. Всегда сосредоточенный, порой грубый. Может быть, грубость — это постоянная борьба с собой, самопринуждение, преграда для общения, которого он почти всегда избегал. Он выглядел хмурым и одиноким. Уязвлённые тренеры, завистливые друзья и настоящие товарищи страдали от его грубой справедливости. У него была цель, тяжёлая, как металл, который он поднимал, и он постоянно был напряжён как струна.

          У него часто не получалось то, что запланировано. Но если он чувствовал, что может что-то сделать, он делал это безотлагательно. Затем передышка — и вновь напряжение, труд, труд, труд. Чем больше его давили и преследовали неудачи, тем больше в нём пробуждалась жадность к победам".

          Здесь всё больше добрые слова. И совсем нет слов жалящих и злых, хотя я великолепно знаю, что их заслужил. Было дело. Надо это признать. Теперь, когда я и сам имею опыт наставника сборной страны, я могу точно представить и понять (увы, задним числом), как трудно было со мной работать.

          Да, на компанию ангелов сборная походит меньше всего. Эпитеты, применяемые по отношению к штангистам — "железный", "несокрушимый", "стальной", — порой заставляют думать, что как люди тяжелоатлеты — это само воплощение спокойствия, невосприимчивости к волнениям, каменной уверенности в себе. Но на самом деле это заблуждение чистой воды.

          Борьба за результат не проходит даром. Учёный Л.Поллини, наблюдавший в 1964 году за 418 итальянскими олимпийцами, обнаружил, что элементы психопатологии наблюдались среди этой группы чаще, чем среди населения вообще. Некоторые исследователи, изучавшие личность спортсменов, выделяют даже особый собирательный тип спортсмена — "Homo sportivus". Этот термин был предложен профессором Дженаро ди Маццо больше десяти лет назад. В 1965 году вопрос о конституциональном типе личности спортсмена вновь поднял Флорес, полагавший, что он, этот тип, характеризуется не только физиологическими, но и некоторыми психологическими особенностями. Ярче всего психологические особенности "Homo sportivus" проявляются в индивидуальных видах спорта, бледнее — в командных.

          Каковы же они? Основные отличия спортивного типа личности, по мнению Флореса, заключаются в затруднённости углублённого контакта с окружающими при лёгкости внешнего, поверхностного контакта. Причину этого Флорес усматривает в конкуренции.

          Трудности работы со сборной (а сборная любой страны — это, по сути дела, коллектив, почти целиком состоящий из чемпионов) несколько прояснится, если взглянуть на неё глазами исследователей, которые изучают чемпионов и только чемпионов. Например, рассматривая социо-психиатрические аспекты спорта, Галлери и Фриши выделили психопатологию чемпионов, считая "чемпионство" особым состоянием. В его развитии они указали на два направления. Во-первых, Галлери и Фриши высказали мысль, что чемпионы должны быть особыми личностями, отличными от всего прочего населения и, следовательно, с элементами психопатологии. Во-вторых, развитию психопатологических черт способствует сам чемпионский титул, которого, по мнению данных исследователей, добиваются лишь избранные.

          Не разделяя этих концепций в целом, я должен признать, что фундаментом для них послужили факты, действительно встречающиеся в спортивной среде.

          Интересные результаты дало обследование двадцати семи американских пловцов-олимпийцев 1964 года, проведённое Ожилви и Тутко. Использовались шестнадцатифакторный тест Кеттела и целый ряд других тестов. Шесть олимпийских победителей и призёров (Саари, Шолландер, Рот, Иллмэн, Кларк, Остин) и остальные 21 человек исследовались отдельно.

          Ожилви и Тутко обнаружили, что самое явное отличие олимпийских призёров — это их выраженное стремление "быть наверху". В этом отношении они намного опережают рядовых студентов. У них же обнаружилась наибольшая потребность в свободе и вправе самостоятельно судить о том, что для них плохо и что хорошо. По сравнению с рядовыми студентами олимпийские призёры ощущают заметно большую потребность во внимании, одобрении и рекламе. Им легче выражать свои агрессивные тенденции и отстаивать свою точку зрения. У них более острое чувство реальности и стремление называть вещи своими именами. В то же время невротичность медалистов значительно превысила невротичность представителей остальных групп.

          В сборную страны я входил с 1949 по 1962 годы. Могу точно подсчитать, сколько раз за это время выходил на помост. Но сколько раз стартовал в других "соревнованиях", подсчитать не могу, потому что мы соревновались буквально во всём, в чём только может соревноваться человек. Эта постоянная готовность ввязаться в спор, отстаивать своё превосходство, не уступать даже в пустяках пропитывала каждый день нашей жизни, как кровь пропитывает человеческий организм.

          Вот характерная сценка — частное проявление того чемпионского комплекса, о котором психологи всё чаще толкуют в своих трудах.

          В комнату входит Трофим Ломакин, мой конкурент.

          — Ага, явился! — радостно говорю я, потирая руки. — В шахматишки сыграем?

          — Отстань, не хочу.

          Притворно сочувствую ему: дескать, ты специалист больше по части мышц, а тут нужно работать головой. В общем, изо всех сил вывожу его из себя.

          Трофим горячится, оправдывается и обещает как-нибудь разделать меня под орех.

          — Зачем ждать? Я тебе, гроссмейстер, фору ладью дам, играй!

          Трофим не соглашается. На него, бедного, сыплются шутки, насмешки... Каждый подзадоривает его, как может.

          — Ладно, возьми коня любого... — пою я, с удовольствием наблюдая, как "заводится" Трофим. Наконец, он садится за доску. Под скулами ходят желваки. Всем своим видом он как бы говорит: "Ну погоди, игрок, сейчас я тебе покажу!"

          Воцаряется гробовая тишина. Я играю так, словно от этой партии зависит моя судьба. И когда одному из нас удаётся победить, боже, какое тут начинается торжество... Какими воплями встречают ребята победный ход! Проигравший сереет от досады, и это ещё больше увеличивает всеобщий восторг. И так во всём, всегда и везде.

          Если ты тренер сборной, будь настороже. Помни, что в кругу претендующих на высшие результаты атлетов любой пустяк может вызвать буквально дуэльную ситуацию. Большие атлеты чрезвычайно самолюбивы. К каждому из них нужен особый подход. Невзначай скажешь одному "здравствуй, Николай Иванович!", а другому "здорово, Витя!" — и твои подопечные будут долго обдумывать, почему такая разница в обращении, в чём тут соль, в чём секрет. И если один из них сочтёт себя уязвлённым, попробуй тогда разгадай, почему парень дуется и прячет от тебя глаза.

          Слава и молодость — это слишком много для простого смертного. Безусловно, спорт — великое благо, великолепное средство воспитания человека. Но верно и другое: каждое человеческое начинание — это палка о двух концах. Развивая и совершенствуя человека, спорт вместе с тем создаёт и почву для проявления эгоистических наклонностей. Об этом нас предупреждал ещё первый нарком здравоохранения Н.А.Семашко.

          Перед каждым тренером, как перед полководцем, стоит цель — победа. Но разве нам безразлично, кто победит — хороший человек или плохой, законченный себялюбец или парень, для которого интересы команды так же дороги, как свои? Конечно, нет.

          Один мой знакомый тренер долго держал в команде спортсмена, который давно был, учитывая нашу специфику, дремучим стариком, редко выходил на площадку, не всегда удачно играл, но места своего тем не менее почему-то не терял.

          — Почему ты его держишь? — спрашивали коллеги. — Он же "старик".

          Но тренер только загадочно улыбался и упрямо держался за своего "старика". Однажды он всё-таки под большим секретом сказал мне:

          — Да разве дело только в игре? Он же умница. Разве он позволит себе опоздать на тренировку? Никогда. Глупое слово стерпит? Нет. Станет беречь себя в тяжёлый момент? Ни за что. Это же камертон. Убери я его, и команда начнёт фальшивить. Понятно?

          В нашей сборной тоже всегда находился такой человек. Они были и есть. Надеюсь, и в дальнейшем судьба не обделит нашу тяжёлую атлетику подобными людьми. Чимишкян и Саксонов, Степанов и Удодов, Тальтс и Куренцов...

          Бывало, наш товарищ терпит поражение, но команда благодарна ему, потому что знает — никто другой не мог бы отдать борьбе больше сил, чем он.

          Иногда спрашивают: спортивный характер, нервы бойца, привычка к титанической борьбе — и рядом неврозы, срывы, поведение, больше свойственное кисейным барышням, а не богатырям. Нет ли здесь неувязки, противоречия?

          Противоречия нет. Когда случайный человек берётся за штангу и не может её поднять, ему, конечно, досадно, но эта досада не проживёт и минуты. Другое дело, когда за штангу берётся настоящий спортсмен.

          Время невозвратимо. А ты месяцами не вылезал из тяжелоатлетического зала. Отказывался от удовольствий. Лечил травмы. Когда пресса хвалила тебя, ты хотел, чтобы похвалы не пропали зря. Когда недоброжелатели ставили на тебе крест, злословили по поводу твоих неудач, ты стискивал зубы и снова шёл в зал. Мечтал о дне, когда самая тяжёлая в мире штанга победно зазвенит над головой. Ты боролся со страхом, неуверенностью, усталостью, с самим собой. Ты давно бросил бы, давно выбрал бы дорогу полегче и попрямей — вот она, иди, шагай, скинь с себя гнёт добровольных трудов — если бы не гордость, если бы не надежда на успех.

          Чем больше на штанге вес, тем больше ставка. Послы вручают верительные грамоты. Твоя верительная грамота — у тебя на груди. Герб страны. Конечно, ты знаешь, что страна не станет слабее оттого, что снаряд вырвется из твоих рук. Но как его уронить, если тотчас бросятся к телефонам проворные репортёры, застучат машинки и телетайпы, схватятся за голову твои болельщики и друзья? И понесётся твоя фамилия, фамилия побеждённого, во все концы земли, мелькая на телеэкранах, оттискиваясь на миллионах газетных листов, гудя в телеграфных проводах... И как укор, как боль, сотни миллионов раз повторится рядом с ней название твоей страны...

          Конечно, болтая с друзьями, потягивая пиво и изредка бросая взор на телеэкран, весьма легко критиковать силачей. Но пытались ли вы когда-нибудь понять: каково им? Вникали ли вы в их одиночество — одиночество на глазах у всех при том, что впереди неизвестность, при том, что до славы или провала остаются считаные секунды?

          Ты наклоняешься над снарядом, проворачиваешь гриф, запираешь дыхание... Тишина. И в ней нарастающий тревожный стрекот кинокамер. Три, два, один...

          Говорите, не надо волноваться? А почему же, дорогой болельщик, у вас у самих начинает частить пульс, едва вы садитесь в кресло к зубному врачу? Ведь это так обычно, так буднично...

          Почему потеря близких людей заставляет вас рыдать, не заботясь о том, насколько эстетично вы выглядите со стороны? Ведь всю свою сознательную жизнь вы знали, что когда-нибудь это должно будет произойти. И всё-таки не привыкли, не сумели спокойно принять эту весть.

          Так и тяжелоатлет. Он знает, что спорт не обходится без неудач, но, когда гром грянет, когда срыв произойдёт, первозданное горе, незнакомое и новое, тяжко рушится ему на плечи. Тут только держись, не дай отчаянию себя победить, терпи и мужайся, пока опять не научишься соображать как нормальный человек.

          В Токио чех Г.Здражила завоевал золотую медаль, в Мехико же судьба отвела ему лишь скромное шестое место.

          "Я был одним из тех, — написал председатель Федерации тяжёлой атлетики ЧССР Б.Поула, — кто видел Г.Здражилу у дверей автобуса тот в момент, когда он принял решение покинуть олимпийский помост. Передо мной был душевно надломленный человек, который, как мне показалось, не понимал, что происходит вокруг".

          От великого до смешного всего один шаг. От силы до слабости расстояние ещё короче. Атлет, который только что совершал подвиги силы, исторгал вопли из сотен глоток, к немыслимым килограммам прибавлял пять, а то и десять, проиграв, вдруг становился ребёнком, грубил, искал виновных, подчас плакал, бил себя кулаками в грудь, с маху перечёркивал свою неудавшуюся жизнь — я видел это много раз. Штанга? К чёрту! Хватит! Он начнёт новую жизнь. Пойдёт по новым путям!

          Это как раз тот случай, о котором Э.Кроткий написал: "Когда вагоновожатый ищет новых путей, трамвай сходит с рельсов".

          В 1968 году на первенстве Европы в Ленинграде от советской команды выступал герой Токио Алексей Вахонин. Было это накануне Олимпиады в Мехико. Успешное выступление обеспечивало билет за океан, неудача выводила вперёд конкурента — Геннадия Четина.

          Первое поражение Вахонин потерпел уже на весах. В то время как Фёльди (Венгрия) весил 55,7 кг, а поляк Шолтысек 55,4 кг, Вахонин потянул все 56 кг.

          В первом движении король жима Фёльди поднял 117,5 килограмма и опередил обоих соперников на 15 килограммов. От такого запева может дрогнуть кто угодно. Шолтысек и Вахонин не дрогнули.

          В рывке Вахонин отыграл у Фёльди 5 килограммов, но ровно на столько же пропустил вперёд поляка.

          В толчке Фёльди остановился на 135 кг, Шолтысек поднял 137,5 кг. Равная сумма с соперниками Алексея не устраивала — ведь он был тяжелее всех. Вот так обстоятельства борьбы загнали его на колоссальный по тем временам для "мухача" вес — 142,5 кг. 135 кг могли бы обеспечить ему серебро. Но Вахонин был согласен только на золото и он, как и всегда в подобных случаях, пошёл на риск.

          Когда непокорённая штанга, ломая руки Алексея, упала на помост, шансы Четина резко взлетели вверх. Но к кому оставшийся на третьем месте Вахонин пошёл искать участия? Именно к Четину, потому что во всей команде для него не было более близкого человека.

          Иногда соперничество на помосте приводит к тому, что в отношениях между атлетами появляется холодок. Так, Власов и Жаботинский, точно одинаково заряженные тела, никогда не сближались. Но чем больше соперничали Четин и Вахонин, тем больше крепла их взаимная приязнь. И когда с одним из них случилась беда, другой (замечу: лично ему эта беда открывала путь на олимпийский помост) принялся его утешать. Было сказано немало хороших слов. К сожалению, иногда Вахонин с Четиным совершали такие поступки, которые хорошими назвать никак нельзя.

          Чемпионат Европы был в самом разгаре. Утро всех членов сборной начинается с зарядки, обязательной для всех. Однако Четин и Вахонин на неё не вышли. Я попросил врача сходить за ними, поторопить... Врач вернулся ни с чем. Он стучал в дверь, но ему никто не открыл. Тогда я пошёл сам.

          — Почему вся команда должна ждать двух человек? — возмущался я. — К ним стучатся, зовут, а им и горя мало...

          Но и мне никто не открыл. Я вспомнил, что когда спросил перед строем, почему отсутствуют "мухачи", ребята стали как-то странно мяться и перешёптываться. Стоя у закрытой двери в комнату Вахонина и Четина, я почувствовал, что всё это было неспроста. И предчувствие меня не обмануло.

          После громкого настойчивого стука (из дверей по коридору начали высовываться жильцы) я нетерпеливо толкнул дверь плечом и оторопел. Казалось, здесь провели ночь не члены сборной страны, а компания гусаров, пировавшая до самого утра.

"Скатерть белая залита вином,
Все гусары спят беспробудным сном..."

          В номере царил хаос. По полу раскатились бутылки. А посреди всего этого хаоса сном праведников спали в обнимку друзья-соперники: победитель Олимпиады прошедшей и главная надежда Олимпиады будущей.

          Моему гневу не было границ. Конечно, оба атлета получили по заслугам. Но горький осадок от того случая остался у меня до сих пор.

          Когда время остудило страсти и я спокойно стал думать над смыслом того, что в нашей среде принято стыдливо называть "нарушением режима", драма Вахонина снова прошла передо мной. Я увлёкся чемпионатом, ходил вокруг тех, кому ещё только предстояло выступать, и совсем забыл о человеке, который нуждался в поддержке и участии больше всех. Я был виноват в том, что со своей бедой Вахонин пришёл не ко мне, а предпочёл запереться в номере на замок и там водкой глушить свою тоску.

          На помосте Вахонин себя не щадил. Его атлетический талант имел свойство проявляться в ситуациях критических, в ситуациях "пан или пропал". На второстепенных соревнованиях Алексей ещё мог делать ошибки, выступать спустя рукава, но чем больше ответственности ложилось на его плечи, тем большие веса он поднимал — качество, в котором Четин ему уступал.

          В Токио, чтобы победить, Алексей должен был толкнуть 142,5 килограмма — вес, который никто в мире, в том числе и он сам, прежде не поднимал. В тот раз Алексей с рекордным весом справился. А вот в Ленинграде ему это сделать не удалось.

          В Мехико поехал Четин, а на Вахонине поставили крест. Конечно, проступок Алексея был серьёзным, но после того как он получил своё, я считал несправедливым отлучать его от большого спорта, да к тому же в самый трудный для него момент.

          Словно хороший рассказ, жизнь сборной не обходится без кульминации. Когда подходит время определять состав, силачей начинает одолевать лихорадочное волнение.

          Вопрос, возьмут или не возьмут (редкие счастливчики не в счёт) как дамоклов меч висит у всех над головой.

          Однажды я раздал ребятам анкету, где, в частности, был и такой вопрос: "Что необходимо предпринять для создания дружного, сплочённого коллектива?" "При конкуренции, — ответил кто-то из ребят (имя указывать не требовалось, чтобы каждый мог высказаться от души), — коллектив вряд ли будет сплочённым". Этот ответ был нетипичным. Больше того, единственным в своём роде. Но я не отложил его в сторону, не забыл. Действительно, возможно ли это — примирить лёд и пламень, соперников превратить в союзников?

          Я верил в своих ребят. Верил в их совесть и честность. Я видел их в минуты слабости. Знал их недостатки. Но я был среди них, был вместе с ними и тогда, когда "железная игра" поднимала их до высот, на которых со всей первозданной красотой звучат такие слова, как "мужество", "стойкость", "самоотверженность". Какая решимость горела в их сощуренных глазах, когда они шли на помост, чтобы совершить то, что до них ещё не совершал никто... Если говорить с ними прямо, доверять им целиком, до конца, ничего не скрывая и не тая, то они никогда не обманут и не подведут. На том я стоял.

          Кого поставить на чемпионат мира? Этот вопрос я задал им самим. Я предложил им решать его вместе со мной. Никто не знает лучше об истинных возможностях атлета, чем товарищ, который тренируется с ним на одном помосте, живёт в одной комнате, ест за одним столом. Когда такой вопрос задаётся в лоб, честно, прямо, настоящий спортсмен не сможет солгать, покривить душой.

          Свой список сильнейших я составил. Что же скажут они, самые заинтересованные лица? Когда я взял их список и сравнил его со своим, то они почти целиком повторили друг друга. Мне оставалось только учесть явную скромность сильнейших — против которой я нисколько не возражаю.

Глава 9

Битва идей

          Наука начинается с той поры, как начинают измерять. Точная наука немыслима без меры.

Д.И.Менделеев

Круговращение проблем

          Однажды, ожидая в библиотеке, когда мне отыщут нужную книгу, я раскрыл пожелтевшую ветхую подшивку газеты "Советский спорт" — ещё старого удобного маленького формата. Скользнул глазами по первой попавшейся статье. Заинтересовался. Стал читать внимательней. В конце концов погрузился в чтение с головой. Найденная книга давно лежала рядом, но оторваться от газеты я уже не мог. Меня увлекла тема, которую для себя я назвал так — круговращение проблем.

          Сейчас поясню, о чём идёт речь. Я обнаружил, что некоторые проблемы у нас словно кнопки на шахматных часах: если одна утоплена, то другая обязательно торчит наружу. Например, такой "актуальный" вопрос: как готовить сборную по футболу — на основе одного клуба или по принципу "звезда к звезде"? Когда один принцип себя не оправдывает, мы хватаемся за другой. Потерпев поражение, опрометью бежим назад. Разумеется, в переходные периоды вовсю идут дискуссии, высказываются мнения, поносится "старое", а "новое", как и положено, получает одобрение и поддержку. В итоге чей-нибудь очень важный палец топит одну кнопку, и ей на смену выскакивает "новая", блестящая от частого употребления, как рельсы, по которым беспрестанно идут поезда.

          Проблем не обязательно должно быть две. Но суть дела от этого не меняется. Словно попав на заколдованное место, мы без устали (причём не первый десяток лет) пляшем вокруг роковых вопросов. Давать основную нагрузку в клубах или на сборах? Чаще соревноваться или реже? Увеличивать продолжительность совместных тренировок или уменьшать? За какой рычаг хвататься — за интенсивность или за объём? Готовиться на равнине или в горах? Делать ставку на ветеранов или молодых?

          В горячке споров мы не уточняем терминов, практику одного вида спорта переносим на другой, надеемся отсидеться за личным опытом как за каменной стеной. В итоге наши споры часто теряют конкретность, отрываются от грешной земли, остаются бесплодными, как брошенные на неподготовленную почву семена.

          Рене Декарт сказал: "Уточните значение слов, и вы избежите половины всех заблуждений". Но нет. У нас это никак не получается. Возникающие проблемы мы привыкли мерить на свой аршин. Одного подхода у нас нет. Это обстоятельство подводит нас на каждом шагу. Спортивная жизнь в избытке поставляет нам примеры того, как много у нас этих единоличных аршинов и с каким удивительным упорством мы отказываемся признать один, обязательный для всех.

          Вот тому пример. Общеизвестный. В 1970 году в Любляне состоялось первенство мира по гимнастике. Наши мужчины проиграли его, уступив японцам 6,75 балла. С разгромным счётом, если перевести разговор на более понятный футбольный язык.

          Чтобы разобраться в причинах неудачи, тренеры, спортсмены, представители общественности собрались за "круглым столом". Выступления участников "круглого стола" были опубликованы затем в газете. Конечно, обсуждались там проблемы исключительно гимнастические. Но я прошу своего читателя подумать и вспомнить, не слышал ли он и других дискуссий, подобных разбираемой, где речь шла о футбольных, плавательных и прочих делах?

          Я не считаю себя специалистом в области гимнастики. И весьма далёк от стремления выступать с импровизированными советами и кого-либо поучать. Но как читатель, как учёный и как спортсмен я вправе недоумевать, когда компетентные товарищи, занятые одним общим делом, не в состоянии договориться по элементарным вещам, словно бог лишил их общего языка.

          Был задан вопрос: чем сильны японцы? Заведующий кафедрой гимнастики Московского государственного института физической культуры (МОГИФК) профессор М.Л.Укран высказал мнение, что японцы сильны

"...только добросовестным отношением к делу. Комбинации их ненамного сложнее наших. Со снарядов они тоже срываются."

          В том же ключе высказался и старший тренер сборной В.М.Смолевский, усмотревший подавляющее превосходство японцев в упражнениях на перекладине. Он также отметил, что если в процентном отношении комбинации японцев по сложности несколько и превосходят наши, то тем не менее после Олимпиады в Мехико в целом они в трудности не прибавили.

          Судья международной категории, заместитель председателя Федерации гимнастики СССР Л.Аркаев с ними не согласился:

          "Японцы разительно отличаются от наших гимнастов, особенно на перекладине. Наши ребята, думаю, просто не в состоянии выполнить их комбинаций — физически не в состоянии."

          "Мы значительно потеряли в сложности комбинаций, — сказал заслуженный мастер спорта А.С.Абрамян. — Я несогласен ни с Украном, ни со Смолевским. Говорят, что у японцев комбинации не сложнее, чем у нас. Сложнее!"

          Обратите внимание: с одной стороны, "ненамного", "несколько", "не прибавили", с другой — "разительно", "значительно", "сложнее".

          Но пойдём дальше. Какие же меры нужно предпринять, чтобы ликвидировать отставание?

          "Система японцев почти не отличается от нашей, — считает Смолевский. — Больше того, это они, японцы, взяли на вооружение нашу систему. Но они развили наши идеи, и теперь уже нам надо учиться у японцев творческому подходу к делу, трудолюбию и настойчивости".

          К сожалению, старший тренер ничего не сказал о том, какие именно идеи развили японцы. Что касается пользы трудолюбия и настойчивости, то без них, конечно, не обойтись. Так же считает и Укран, рекомендации которого просты и прямолинейны:

          "Извините, но мне надоело говорить одно и то же, тут никакая наука не поможет, нужны крепкие нервы тренеров и добросовестная работа спортсменов... Изменения нужны. И какие, тоже известно. Мы знаем методику, по которой готовились Латынина, Чукарин, Шахлин и другие из старшего поколения. Не все из них смогли стать чемпионами мира, но тренировались они добросовестно."

          Итак, Укран видит причину поражений гимнастов-мужчин в недостаточном трудолюбии спортсменов. А что думают по этому поводу сами спортсмены?

          "Говорят, мы стали меньше тренироваться, — сказал неоднократный участник Олимпийских игр Виктор Лисицкий. — Я, например, с 1960 года, с момента прихода в сборную, тренируюсь дважды в день — прежде думал, не выдержу таких нагрузок".

          И тут концы не увязываются с концами. Ведь две тренировки в день — это не пустяк. Больше практически и не потренируешься.

          Другой вопрос. Что предпочтительней — сложность упражнений или чистота исполнения? Неужели нашим ребятам не под силу "ультра-си"? Заслуженный тренер СССР Ю.Э.Штукман приводит пример обратного:

          "Лисицкий создал элемент, который вызывал бурю восхищения: соскок "двойной пируэт". Но сегодня Лисицкий делает простой лёт."

          Чем вызван шаг назад? Автор знаменитого пируэта даёт довольно убедительный ответ:

"...шли годы, и ко мне стали предъявлять суровые требования по части чистоты. И вот я выбросил двойной пируэт, о котором здесь много говорили. А теперь вижу, что неправ."

          Но, чёрт возьми, за счёт чего же всё-таки мы будем выигрывать будущие чемпионаты? Есть ли у нас хоть какой-нибудь подход к решению этой проблемы?

          В своё время немало писалось о том, что многие талантливые спортсмены на местах находятся в своеобразном вакууме. Нет условий. Нет достойных соперников. Потом положение изменилось. (В лучшую или худшую сторону — не мне судить.) Спортсменов стали собирать в крупных городах, где есть и условия, и достойные соперники, и опытные тренеры.

          "Но вы посмотрите, что получается, — недоумевает М.Л.Укран. — В своё время Чукарин не покидал Львова. Латынина, Шахлин, Титов никуда не уезжали из Киева. Сейчас ни одна гимнастка не уезжает из Воронежа, да и Растороцкий с нынешней абсолютной чемпионкой мира Людмилой Турищевой сидят себе в Грозном, и то, что они на родной земле, видимо, помогает им выигрывать. Зачем же мы вырвали Диомидова из Ташкента и привезли в Москву?"

          Итак, Укран за то, чтобы гимнасты оставались в своих родных городах, на местах. Увы, заместитель председателя федерации тотчас выносит этому суждению приговор:

          "Мне кажется, наша беда в том, что тренеры на местах работают по шаблону, по привычной схеме."

          В итоге обсуждения председатель Федерации гимнастики СССР Г.В.Бакланов сформулировал резюме:

          "...Нужны радикальные меры. В чём они будут заключаться? Весь мир вооружился нашей школой гимнастики. Японцы, которые в своё время не смогли освоить нашу школу, подошли к ней своим специфичным путём, который наши тренеры расценили как японскую школу. В этом была наша роковая ошибка, которая сказалась в ходе прошедшего десятилетия. Мы вдруг разочаровались в собственной школе, начали хватать урывками откуда угодно что-то на первый взгляд новое, а "новое", открытое нам японцами, — это всего лишь трудолюбие, работоспособность и колоссальная приверженность гимнастике."

          Хочу, чтобы меня поняли правильно. Дискуссия есть дискуссия. На то она и затевается, чтобы из столкновений мнений высекались искры новых мыслей, неожиданных озарений. Однако за "круглым столом" этого не произошло. Говорили собеседники на разных языках, подчас метко и справедливо судили о вещах, но убедить друг друга, боюсь, так и не смогли. Почему? На мой взгляд, потому, что не имели под рукой модуля, единицы измерения, мерила, которое могло бы объективно показать, кто прав, а кто нет. Безусловно, разговор был бы намного плодотворней, появись возможность анализировать ситуацию, пользоваться сравнимыми понятиями и соизмеримыми единицами, а не судить обо всём по наитию, не оценивать положение на глазок. Спортивная наука — вот общий знаменатель, который мог бы помочь. Именно наука — тот пробный камень, который истинное суждение отличает от ложного, тот компас, без которого так трудно сегодня нашему гимнастическому кораблю.

          "Считаю большой недоработкой то, что у нас до сих пор не создана унифицированная система анализа техники и методики обучения. У каждого тренера есть своё особое мнение по поводу того, как учить..." — сказал Ю.Менхин.

          "...Мне кажется, у нас очень плохо используются возможности спортивной науки, — справедливо заметил В.Коренберг. — В частности, мы забываем о биомеханическом анализе упражнений, который должен быть основан на хорошем знании механики. Вряд ли можно ожидать, что тренер, достаточно загруженный в наших условиях, будет в состоянии овладеть этим анализом. А сегодня получается, что у нас больше времени уходит не на то, чтобы учить элементы, а на разбор ошибок."

          Судя по всему, наука в гимнастике — гостья редкая. Чаще она подменяется бесконечными и бесполезными призывами: "Давай, ребята, давай! Ухватимся, поднатужимся, поднапружимся!" Печально, но даже профессор М.Л.Укран употребил слово "наука" в очень характерном контексте: "...Тут никакая наука не поможет..."

          А что же тогда поможет? Почти все спасительные средства уже испробованы. Интенсивность менялась и так и сяк. То же не раз происходило и с объёмом. Но ведь метод проб и ошибок — это не лучший способ добиваться успеха, если на каждый вариант (а их неисчислимое множество) уходят месяцы, а то и годы. С такими подходами проблему не решишь и за сто лет.

          Стоит ли, например, увеличивать объём, если не знаешь, к чему это приведёт? То ли выиграешь, то ли проиграешь ещё разгромнее, чем теперь. Вот и вынуждена Л.Латынина, старший тренер нашей женской сборной, просить:

          "Товарищи учёные, девочки сумеют сделать столько комбинаций, сколько нужно, но вы скажите сколько?"

          Не говорят.

          К сожалению, подобный разнобой существует не только в гимнастике. Футбол и лёгкая атлетика, плавание и коньки — их точит тот же недуг. Часто мелочи возводятся в ранг стратегический, принципиальные же вещи проходят мимо внимания. Отсутствует чёткое представление о направленности тренировочного процесса. Очутившись перед запутанным клубком проблем, специалисты порой не знают, за какую нитку потянуть. Поэтому тянут за все по очереди.

          Футболисты спорят о методах формирования сборной. Одни стоят за сборную "звёзд", другие предпочитают видеть в качестве костяка национальной команды сильный и сыгранный клуб. Оба варианта применялись уже не раз, но большой успех заставляет себя долго ждать. Однако споры не утихают. И никого не смущает тот факт, что практика давно уже убедительно доказала, что и на той, и на другой основах можно и с блеском выиграть, и с треском проиграть.

          Не значит ли это, что успех определяется какими-то другими, более важными факторами?

          Разве после неудач не увеличили объём нагрузок наши конькобежцы? Увеличили. И весьма существенно. Количество набеганных километров, наезженных на велосипеде часов, поднятых тонн достигает внушительных величин. Но трудолюбие, показанное на шоссе, на беговых дорожках, в тренажёрных залах, почему-то никак не аукается, когда наши конькобежцы выходят на лёд.

          Когда нет ясного представления о механизме тренировочного процесса, не помогает даже заимствованный со стороны и с успехом подтверждённый опыт, который уже принёс нашим соперникам немало побед. Наши пловцы, не имея научно обоснованной методики, стали копировать периодизацию, календарь и объём работы спортсменов США и ГДР. Но эта копия, увы, оказалась намного хуже оригинала.

          Иными словами, к каждой запертой двери мы подходим с огромной связкой ключей и наугад подбираем тот, что может подойти.

          На мой взгляд, нужно другое: иметь в руках ключ, который сделан специально под замок, точно к нему подходит, открывает быстро и легко.

          Ключ этот — наша отечественная спортивная доктрина, то есть научно обоснованная концепция подготовки ведущих спортсменов к большим, ответственным соревнованиям. А из этой общей концепции, применимой ко всем видам спорта, должны выводиться опирающиеся на неё концепции частные, приложимые к конкретным видам спорта, учитывающие их специфику.

Испытание неудачей

          Есть ли у нас надежда быстро и, главное, верно создать собственную научно обоснованную спортивную доктрину, которая с позиций современных спортивных достижений будет определять наш подход к соперничеству на международной арене? Безусловно, такая возможность есть. Квинтэссенцию нашей доктрины я вижу в сердцевине того передового опыта, который накопил советский спорт. Я имею в виду не победы. Вернее, не только их. Я имею в виду то знание, которое даже в тяжёлые дни поражений даёт тренеру право сказать: "И всё-таки мы правы. Мы стоим на правильном пути и никуда с него не сойдём".

          Победителя не судят. Его трудно упрекнуть даже за явные ошибки: ведь он победил. Но зато поражение бросает тень на всё, в том числе и на правильную методику. Конечно, именно неправильная или устаревшая методика чаще всего и является основной причиной неудач. Но "чаще всего" — ещё не значит "всегда". Поражение и неправильная методика отнюдь не синонимы. Но много ли у нас тренеров, которые способны научно обосновать свой подход к спорту? Не очень. А "реформаторов", которые не произвольно, а с платформы точных наук говорят о необходимости перемен? Меньше, чем хотелось бы иметь. В конечном счёте часто получается, что направление задаётся не штурманом-специалистом, а голосованием заинтересованных лиц — хотя где север, а где юг, голосованием не решишь. Это нужно знать. Это нужно уметь определять. А мы нередко прикидываем, пытаемся угадать, не замечая даже, как истина отступает перед авторитетами, званиями и хорошо поставленными голосами. Однако реально действующие законы, как известно, не зависят ни от воли отдельных лиц, ни даже от мнения большинства. Поэтому от исследования к знанию, от победы в теории к победе на практике — таков должен быть наш путь.

          У спорта было своё детство и своё отрочество. Эти наивные времена прошли. Сменились вывески. Там, где раньше значилось: "увеселительное заведение", теперь можно прочесть: "научно-исследовательский институт".

          Мне вспоминаются дни в Риме накануне Олимпийских игр, когда я был ещё аспирантом и, вольно или невольно, смотрел на всё, что происходило вокруг меня, сквозь призму теорий. Иногда мы ходили на тренировки наших соперников. Там я часто видел не столько науку, сколько то, как великолепно можно без неё обойтись.

          Американцы, наши главные противники, жили в Риме так, словно приехали повеселиться на каникулы, а не выступать на олимпийском чемпионате. Когда остальные команды выходили делать обязательную утреннюю разминку, американцы ещё досматривали сны. Завтракали они чуть ли не в полдень. В обеденное время тренировались. Обедали в 18 часов. В 22 часа ужинали. Спать ложились за полночь. Никакого режима, даже приблизительного, у них не было. Поэтому об их распорядке дня можно вести речь лишь в первом приближении.

          Анархия царила у американцев и на тренировке. Я пытался угадать, какого тренировочного плана придерживаются подопечные дядюшки Гофмана, но так ничего в их действиях и не понял. Конечно, у каждого из американцев были свои представления о тренировке, однако объём и интенсивность нагрузки, вес снаряда, количество подходов и повторений и т.д. зависели больше от настроения, темперамента, стечения обстоятельств, чем от планов и предписаний науки. Бывали дни, когда Винчи, Бёргер, Пулскэмп, Бредфорд и другие их товарищи выглядели вялыми, тренировались без вкуса, на малых весах. Но всё менялось, когда в зале появлялись фоторепортёры и начинали снимать американских атлетов, а журналисты брались за свои блокноты. В такой обстановке к американцам обычно приходило желание себя показать. Законы спорта отступали, и в свои права вступали законы азарта. Лица американских тяжелоатлетов розовели. В зале поднимался шум. Подчас перед подходами заключались пари. Ставки росли: 25, 50, 100 долларов... В зал штанги бурей врывался дух карточной игры. Начиналась нешуточная борьба. На гриф ставились веса, достойные олимпийских медалей.

          Я был свидетелем, как однажды, уже помывшись и переодевшись, американцы по дороге домой вдруг опять "завелись", вернулись в зал и снова затеяли долларовую войну. Тренеры Б.Гофман и Д.Терпак молча взирали на эти шалости, жевали резинку и добродушно улыбались. Подозреваю, что в те времена они чистосердечно полагали, что так всё и должно быть.

          С тех пор утекло много воды. В тяжёлой атлетике американцы давно уже довольствуются ролью статистов, а Боб Гофман написал не один десяток статей, в которых ратует за фанатизм, серьёзность, научный подход и учёбу у нас.

          "Чтобы победить русских, — написал он в своём журнале, — надо тренироваться так же, как они".

          Да, сегодня советская и американская школы тяжёлой атлетики имеют разный вид. Но тогда, в 1960 году, мы отличались от американцев скорее по форме, нежели по существу. Мы соблюдали режим, питались по часам, в тренировках придерживались плана. Но слабое обеспечение этого плана обоснованиями уже тогда бросалось в глаза.

          Между тем в наши времена "глазок" не настолько точный инструмент, чтобы во всех случаях жизни заменять научный анализ и точный математический расчёт. Половина международных рекордов принадлежала нам. Но десятки лучших атлетов мира показывали, что в тяжёлой атлетике наш удельный вес падает из года в год. Так перед бурей падает барометр.

          Как раз в это время, в 1961 году, я в последний раз вышел на мировой помост. Физически я был готов хорошо, но существовавшая тогда система подготовки не позволила мне выступить в полную силу. Поверьте, я смотрю на события не с вершины прошедших десяти лет. И тогда наукой было собрано немало данных, которые наверняка могли бы сделать наши мышцы сильней. К сожалению, наука и спорт, как повздорившие соседи, никак не могли договориться между собой. Поэтому тренеры, не мудрствуя лукаво, действовали по привычной, испытанной методе, осторожно и боязливо встречая отдельные новации, забредавшие в тренировочный зал. В методическом плане тренировку определяла сила тяжелоатлетических традиций, а не сила науки и новых идей.

          Я остался на третьем месте. Более прогрессивная система подготовки, может быть, и позволила бы мне ещё раз вырвать серебряную или даже золотую медаль. Однако надо было смотреть правде в глаза — я начинал сдавать. Приближалась пора сказать штанге "прощай!". Но я не мог себе представить, что уйду из спорта совсем. Спортсмен — это было для меня не временным званием, а состоянием души. Оставался один выход — перейти на тренерскую работу. Так я и поступил. В 1963 году с благословения Н.Н.Романова я принял сборную страны.

          Этот пост достался мне в таком возрасте, когда от юношеской восторженности давно исчезает след и человек смотрит на жизнь трезво, не ожидая от неё щедрых авансов и неожиданных подарков. Я знал, что мне придётся вести нелёгкую борьбу не только с железом. Однако меньше всего я предполагал, что именно курс на научную объективность — стремление внедрять в спорт математические методы, относительно точно определять параметры тренировок, выражать свои взгляды языком формул и цифр — вдруг вызовет такой отпор. По простоте душевной я не сомневался, что в этом-то направлении передо мной откроется широкий и гладкий путь — но вместо этого тотчас упёрся в невидимый, но хорошо осязаемый барьер.

          Я уже писал про то, как гимнасты обсуждали свои дела. Наши тяжелоатлетические "беседы" отличались темой, но по уровню стояли отнюдь не выше. Смысл многих суждений, словно солнечный зайчик, никак нельзя было ухватить. А тем более проверить, потому что мнения составлялись по правилам, которые каждый формулировал для себя сам. Мы все с азартом твердили своё, не замечая, что звуки сравниваем с запахами, а дядьку в Киеве с бузиной в огороде.

          Обидно, что в этой алогичности, как золото в пустой породе, терялись опыт и знания, которым не было цены. Многие тренеры, отличные специалисты и труженики, знали верные тропки, ведущие на Олимп. И умели по ним ходить. Но рассказать об этом товарищам не могли. Словно жители разных стран, мы говорили на разных языках. Чтобы понять друг друга, нам требовался переводчик по имени Наука.

          Первый же тренерский совет, который я проводил, оставил тяжёлое впечатление. Я надеялся на помощь и понимание, но мой призыв поставить тренировочный процесс на рельсы точного знания часть коллег встретила иронией и насмешливым холодком.

          ...Лопатин говорил о тренировке, называл имена, строил прогнозы, делился впечатлениями, сообщал о поднятых весах. Всё шло заведённым порядком. Но вот я задал вопрос:

          — А почему?

          — Что "почему"?

          — Почему этот штангист должен поднимать именно 150 кг, а не 140 кг или 160 кг?

          — Ты что, сам не знаешь?

          Начался общий разговор, и я с ужасом стал убеждаться, что он катится по тем самым путям, с которых я мечтал его увести. "У попа была собака, он её любил..." Начались ссылки на тренерскую интуицию, на опыт, вспоминались выигранные чемпионаты. Вместо доказательств — "ты уж мне поверь", "послушайся, Вася, моего совета, "баранку" не схватил бы", "перед соревнованиями надо отдыхать, а не нагружаться..."

          — А я говорю — надо работать.

          — Мы оттого и проигрываем, что выложимся, когда не надо, а потом и поднимать уже нечем.

          — Как бы не так: до соревнований ещё добрых две недели, а мы уже начинаем лениться, дурака валять. А в итоге — "баранки"!

          Такие препирательства вроде кольца, а у кольца, как известно, нет начала и конца. Я обратился с вопросом к Шатову.

          — Николай Иванович, ваше мнение — как нужно тренироваться? Сколько тонн надо поднимать в течение недели? А в течение месяца? Года?

          В качестве ответ я услышал лекцию о том, что тренерское дело — это творчество. А творчество и примитивная арифметика не одно и то же. Музыку "железной игры" нельзя разъять на части, словно хладный труп и т.д.

          Я предложил начать тщательно регистрировать объём нагрузки за неделю, за месяц, за год. Особенно те веса, которые вызывают большие напряжения — 90% от максимума и выше.

          Согласиться со мной — значит взвалить на свои плечи хотя и не очень большие, но всё-таки лишние хлопоты. Некоторых моих коллег это не совсем устраивало. Но они молчали. Неодобрительно. Осуждающе. Выскочка, дескать, нашёлся, учёность свою показывает. Ну-ну...

          В воздухе, который пахнет грозой, словно помидоры, краснели щёки моих будущих противников.

          Говорят, что современного человека захлёстывает поток информации. По моим наблюдениям, он захлёстывает далеко не всех. Помню, в секторе зарубежного спорта ВНИИФК тяжёлой атлетикой занимался Георгий Павлович Тенно. Он был, пожалуй, единственным человеком, который и по долгу службы, и по велению души в интересах нашего дела регулярно читал и обрабатывал зарубежную спортивную печать, по крупицам отбирая информацию, представлявшую для штангистов непосредственный интерес. Но выглядел он, честно говоря, чудаком. Фанатиком. Любителем чистого искусства. Потому что ни тренеры, ни Федерация тяжёлой атлетики не проявляли к его работе никакого внимания. Тенно не хвалили. И не ругали. Его просто не замечали. Вернее, к самому Георгию Павловичу специалисты относились с неизменной симпатией. Но вот парадокс: к новостям в мире штанги специалисты по штанге проявляли поразительное равнодушие.

          — Как же так? — удивлялся Тенно. — Почему им неинтересно, что делается в мировой тяжёлой атлетике? Не зайдут, не спросят, не полюбопытствуют. Ну и дела...

          Я тоже недоумевал. В библиотеках учебного и научно-исследовательского институтов физкультуры я просмотрел читательские формуляры и убедился — тяжелоатлетическую литературу многие мои коллеги давным-давно не читали. А ведь именно в этих библиотеках она собрана и общедоступна. Может быть, мои коллеги брали её в других библиотеках или покупали? Пользуясь случаем, я завёл разговор о последней новинке и убедился — не читали, не знают.

          Началась борьба. Я постоянно (сознаюсь, довольно едко) иронизировал над теми, кто не хотел учиться и довольствовался старым багажом. Я наверняка проиграл бы эту тихую войну, не найдись у меня союзники и единомышленники. Вместе с Н.Н.Саксоновым, Р.А.Романом, А.С.Медведевым, доктором М.Б.Казаковым и другими приверженными науке специалистами, мы медленно, но верно добивались своего. Меня радовало, когда тренерский совет, где раньше любая "лирика" сходила с рук, теперь всё чаще и чаще прерывал пустопорожние рассуждения:

          — Вы отошли от темы. Слов больше не надо. Давайте займёмся фактами.

          Мы разработали и разослали по местам карточки и формы отчётов. Стала поступать информация. Обрабатывая её, мы обобщали полезный опыт и одновременно составляли объективное представление о том, как тренируются наши силачи. Шаг за шагом мы внедрялись в объективные закономерности своего вида спорта.

          Тем не менее и в тренерском совете, и в Федерации тяжёлой атлетики не затихала подспудная борьба. Если нас побили бы — другое дело. Но мы продолжали выигрывать мировые первенства. Мы были сильнее всех. Пока сильнее. Поэтому тренеры, страдавшие консерватизмом, не хотели менять методику, которая изживала себя, хотя по инерции ещё выносила нас вперёд. Но каждый, кто хотел видеть, видел: соперники растут быстрей. Да, мы выигрывали. Однако римского блеска в этих победах уже не было. Раньше только американцы могли поспорить с нами за мировое лидерство. Теперь же атлеты экстра-класса появились сразу в нескольких странах. Венгры Дьёзе Вереш и Имре Фёльди, японцы Иосинобу и Иосиюки Мияке и Сиро Исиносеки, поляки Иренеуш Палинский, Мариан Зелинский, Норберт Озимек и Вальдемар Башановский уверенно наступали на рубежи, которые ещё недавно мы считали своими. Старая добрая эмпирика на наших глазах испускала дух. Предстояло срочно модернизировать нашу работу, взять на вооружение науку, слить воедино практику и теорию.

          Разработанные тренерским советом формы регистрации тренировочных нагрузок (слушая гром тренировок, мы точно записывали партитуру нашей музыки — музыки "железной игры") позволили нам увидеть картину, которая раньше ускользала от глаз. Мы словно прозрели. Мы увидели, что многие спортсмены планируют тренировки нерационально, контрольные цифры берут буквально с потолка. Эти цифры свидетельствовали больше о самоуверенности, чем о действительном знании своих возможностей.

          К первенству мира 1963 года многое изменилось. Тренеры купили логарифмические линейки. Затихли споры на тему: интенсивность или объём? Мы стали разрабатывать индивидуальные перспективные планы, упорядочили нагрузки, а объём и интенсивность работы определяли в зависимости от запланированного результата. Планы были сугубо личными. Они строго учитывали "кто есть кто".

          В общем, объём нагрузок возрос. Но этот процесс не возводился во всеобщий закон. Вспомните коньки, где после поражения на чемпионате мира 1963 года все как один — и кому нужно, и кому не нужно — в два-три раза увеличили объём работы. Но чуда, увы, не произошло.

          Мы пошли другим путём. Леониду Жаботинскому и Владимиру Голованову порекомендовали увеличить объём тренировок на 50%, потому что эти штангисты тренировались мало, поднимали меньше, чем того требовал запланированный результат.

          А вот Рудольф Плюкфельдер и его подопечный Алексей Вахонин ударились в другую крайность. Поэтому им пришлось несколько сократить объём работы.

          Что касается интенсивности, то мы определяли её так:

сумма поднятых тонн

-------------------------

общее количество подходов

          И она возросла у всех без исключения.

          С волнением ждал я, к чему всё это приведёт. К моей радости, надежды понемногу сбывались. Наше сползание с ведущих позиций замедлилось, затем остановилось совсем. К концу 1963 года в ряде весовых категорий советские атлеты вернули себе мировые рекорды. Уверившись, что мы на верном пути, я с оптимизмом ждал токийского экзамена.

          Чтобы победить на Олимпиаде, в среднем ребятам нужно было увеличить сумму троеборья минимум на 10 килограммов. Эта задача решалась сообща. Не только тренерами и атлетами. В тесном контакте с нами работала целая группа учёных. Мы ставили вопросы, крайне необходимые для практики. И как только получали ответы, сразу корректировали тренировочный процесс.

          Например, устаревшая техника классических упражнений вызывала немало сомнений. Но основательны ли они? "Расследование" по этому делу мы предприняли с помощью динамографического помоста конструкции Л.Н.Соколова — большого энтузиаста спортивной науки. И выяснилось, что многие наши "звёзды", полагавшие, будто уже достигли потолка, на самом деле использовали свою силу далеко не рационально.

          В сборной стал регулярно проводиться контроль за деятельностью организмов атлетов. Применялись методы срочной информации. Конечно, ведущими критериями в оценке готовности спортсмена к состязанию были педагогические, спортивные. Исключительно ценной оказалась для нас также методика исследования лабильности (подвижности) нервно-мышечного аппарата, предложенная Г.А.Титовым. Суть её заключалась в том, что спортсмен за несколько часов до тренировки узнавал своё состояние. Процедура исследования занимала всего 5-7 минут. Сложная современная аппаратура автоматически производила несколько анализов, и в итоге ещё до начала соревнований мы с большой точностью могли сказать: готов или не готов спортсмен. За счёт этого мы получали заметное преимущество над соперниками уже на старте соревнований, поскольку свой сильнейший состав мы определяли объективно, в то время как они вынуждены были пользоваться субъективными критериями.

          Пока мы довольно успешно разбирались со своими тяжелоатлетическими делами, глобальное движение за увеличение объёмов ширилось и росло. Всем вдруг стало ясно, на чём зиждется спорт. Стоило нашим спортсменам где-нибудь споткнуться, как им тотчас давали универсальный совет — надо увеличивать нагрузки. Параллельно подчёркивалась и неоправданно раздувалась роль общефизической подготовки.

          Нетрудно заметить, что в ряде видов спорта ОФП и специальная подготовка — это словно два толстяка в телефонной будке. И где тесно двоим, они начинают воевать за место. Мы этого конфликта ОФП и специальной подготовки смогли избежать. Не отрицая значения ОФП, мы в то же время решительно восстали против увлечения ею в ущерб спецподготовке.

          Однажды мы рассматривали годовой план нагрузки. Выяснилось, что иные пловцы, конькобежцы и метатели за месяц поднимают больше тонн, нежели штангисты. Кое-кого это неприятно удивило. Но на деле ничего удивительного в данном факте нет. После того как штангист толкнёт, например, 200 килограммов, ему нужно 3-5 минут отдохнуть. За это время крепкий парень типа пловца или борца может взять 50-килограммовую штангу, выжать её десять раз подряд и, таким образом, в общей сложности поднять в 2,5 раза больше, чем тяжелоатлет.

          В физиологии есть закон средних нагрузок, согласно которому, в частности, наибольшая работа может быть выполнена лишь с отягощениями среднего веса. В области труда исследователи давно уже искали такой "энергетический оптимум", при котором с наименьшими энерготратами можно выполнить наибольшую по суммарному объёму работу. В соответствии с законом средних нагрузок в разных видах спорта и набираются десятки поднятых тонн.

          Перед штангистами же стоит совсем другая цель. Нас не прельщают десятки и сотни тонн, поднятые за неделю, месяц или год. Нас больше всего интересуют именно максимальные веса, поднятые в жиме, рывке и толчке. А это начисто исключает ненужную погоню за объёмами.

          Однажды мы долго и утомительно спорили на эту тему с одним административным работником, который никак не мог свыкнуться с мыслью, что штангисты, эти богатыри, за месяц поднимают меньше, чем конькобежцы или пловцы. Как же такое возможно?

          Наконец мы его убедили. Отвернувшись, я украдкой вытер с лица пот. Слава богу, черта между тяжёлой атлетикой и погрузочно-разгрузочными работами была проведена.

          — Ладно, — проворчал наш оппонент, — будь по-вашему.

          Я уже собирался идти к дверям, как он вдруг добавил:

          — В общем, договорились, товарищи: специальную подготовку вы оставите на прежнем уровне, а объём постараетесь добрать за счёт ОФП.

          Я вздохнул, чертыхнулся про себя и даже не стал ему говорить, что организму совершенно безразлично, на какую работу — общефизическую или специальную — тратится энергия. Важно, что она черпается из одного "котла". Поэтому если ОФП отдать большую часть, то на долю специальной останется меньшая. Таково свойство организма.

          Мы упорно защищали свои взгляды. Иногда нас пощипывали, пробовали на крепость, но мы стояли на своём. Олимпиада в Токио укрепила наши позиции. В Риме мы имели 40 очков и опередили американцев, занявших второе место, на 8 очков. В Токио мы набрали уже 43 очка. Поляки, финишировавшие следом, отстали на 18 очков.

          Но вдруг грянул гром. В 1965 году наша сборная два раза подряд проиграла команде поляков. И наша методика, которая добывалась столь высокой ценой, в глазах многих людей сразу превратилась в бросовый товар.

          Мне было горько. Методика оказалась поставлена в прямую зависимость от капризного спортивного счастья. Рациональная, объективно выработанная методика — и слепая удача! Словно сиамские близнецы, они обречены были вместе торжествовать и вместе умирать. Я недоумевал. Методика, если она научно обоснована, объективно связана с реально действующими законами, с суммой знаний, которая накапливается годами. Совсем другое дело удача. Уж не распространяясь о том, что удачливый противник может пользоваться той же методикой, что и мы. Так за что же отвергать методику? Судьбу победы, когда борьба идёт за каждое очко, часто решает малость, везение, непредвиденная случайность... нулевые оценки. Но как можно методику — отражение точных знаний — менять словно перчатки, ставить в зависимость от того, передом или задом повернётся к атлету удача, выпадет ему решка или орёл?

          На первенстве мира в Колумбусе (США) наши штангисты одержали яркую победу, завоевав пять первых мест из девяти. Но даже столь мощное выступление не могло застраховать их от всех случайностей. Как известно, наша команда набрала 43 очка, а польская — 42 (разумеется, беспрецедентную дисквалификацию призёров из социалистических стран я в расчёт не беру).

          Теперь вспомним, какая сложилась ситуация в соревнованиях полутяжеловесов. Первое место завоевал наш Василий Колотов, оторвавшийся от ближайших соперников на 47,5 килограмма. А за второе спорили сразу три участника: американец Гриппальди, венгр Тот и поляк Голомб. Последний взял на грудь 185 килограммов, хорошо вытолкнул вес на выпрямленные руки, но не додержал всего какую-то долю секунды. А если додержал бы? Тогда у поляков было бы не 42 очка, а 45. Таким образом, "чуть-чуть", которого не хватило Голомбу, при другом повороте событий решило бы судьбу командной борьбы в пользу наших польских друзей.

          Но разве наша методика стала бы хуже оттого, что судья на миг позже дал команду "опустить" или атлет на миг дольше держал снаряд?

          О методике "железной игры" я не раз говорил с работником тогдашнего Совета спортобществ и организаций, кандидатом педагогических наук С.М.Вайцеховским. Он призывал меня изменить свою точку зрения, за счёт работы с меньшими весами резко увеличить объём.

          Весьма знающий человек, Сергей Михайлович всегда вызывал во мне уважение широтой своих суждений, стремлением ко всему новому, что появляется в науке и практике. Однако о поднятии штанги он судил с позиций других видов спорта, заметно отличающихся от тяжёлой атлетики физиологическими особенностями. Что я мог ему ответить?

          Эксперимент, предлагавшийся Вайцеховским, давно был поставлен самой жизнью. Я имею в виду атлетизм. Модель тренировки, которую Сергей Михайлович нам предлагал, нашла в нём практическое применение. Действительно, работая с меньшими весами, любители атлетизма намного (в четыре-пять раз) превосходили объёмы, типичные для штангистов. Но, развивая достаточно высокую силовую выносливость, атлетизм неспособен был обеспечить максимальные результаты в троеборье. Именно потому и не мог, что был нацелен на решение совершенно других задач.

          В каждой сложной проблеме обязательно есть нюансы, специфические детали, характерные особенности, которые нужно знать, принимать во внимание, но вместе с тем не терять из вида то главное, что составляет суть проблемы. Под главным я подразумеваю отнюдь не один-единственный критерий, единственное средство или метод, при помощи которого якобы можно достичь успеха. Главное — это умение воспринимать проблему в целом, воспринимать её суть, умение в механизме победы или поражения видеть взаимодействие отдельных частей, понимать их назначение и роль.

          И здесь я опять возвращаюсь к вопросу о спортивной концепции, которая задаёт направление поиску, не позволяет за деревьями потерять лес.

          В 1965 году, задумываясь над уроками поражения, мы пришли к выводу, что было бы ошибкой затеять экстренное методическое перевооружение. И оказались правы. На следующий год мы уверенно выиграли чемпионат мира в Берлине (пять золотых медалей из семи разыгрывавшихся), оторвавшись от поляков на 10 очков. На Олимпиаде в Мехико мы завоевали 3 золотые медали, опередив поляков на 15 очков. Разговоры об устаревшей методике стихли сами собой.

Тяжёлые вериги догм

          Если обратиться к первоисточникам многих наших теоретических построений, то обнаружится, что своё начало они берут в классических принципах педагогики. Принося дань древней традиции, многие работники физического воспитания и сегодня верноподданнически кланяются принципам постепенности, разносторонности, стараются непременно идти от простого к сложному и т.д.

          Но так ли уж прочны эти основы, на которых ещё совсем недавно студенты педвузов (и физкультурных тоже) приучались строить педагогический процесс?

          Сотни тысяч людей на собственном опыте познакомились с классической педагогикой, когда в школьные годы по 7-8 лет пытались овладеть иностранным языком. От части они шли к целому. От букв к слогам. От слогов к словам. От слов к предложениям. Они заучивали сотни слов и оборотов. Долбили грамматические правила. Делали упражнения. Учились по учебникам, написанным в соответствии со всеми канонами педагогической науки. И всё без особого успеха. Оглядываясь назад, они потом с сожалением констатировали, что ощутимого толка эти занятия им почти не принесли.

          Но есть и другие методы. Их авторы исходят из простой мысли: овладеть какой-либо деятельностью можно только через эту деятельность. Поэтому, нисколько не заботясь о чистоте древних принципов, они начинают бомбардировать ученика иностранной речью. Они ставят его в такие ситуации, где язык нужен позарез. Не умеющего плавать они бросают в стихию чужой речи и заставляют в ней плыть. И, вопреки всем канонам, человек плывёт. Проходит несколько месяцев, и ученик начинает вполне прилично говорить на иностранном языке.

          Немало таких парадоксов и в области физического воспитания. Сплошь и рядом мы опираемся на испытанный педагогический костыль, даже не задумываясь над тем, что между усвоением знаний и усвоением движений есть не только сходство, но и различия. То, что кажется, то, что мы чаще всего слышим, то, что мы принимаем за суть вещей, постепенно возводится в догму. И когда она пускает прочные корни в сознании, то безапелляционно начинает диктовать нам, что правильно, а что нет. И, рабски прислушиваясь к догмам, мы проверяем тональность новых идей по этому фальшивому камертону. Увы, очень часто мы осуждаем новое только потому, что оно не похоже на старое. А между тем, как писал К.Маркс:

          "Научные истины всегда парадоксальны, если судить на основании повседневного опыта, который улавливает лишь обманчивую видимость вещей."

          Когда мы терпим поражения, специалисты начинают жаловаться на отсутствие талантов. Дескать, ветераны уходят, а достойной смены им нет. Вряд ли с этим можно согласиться. Среди многотысячной армии спортсменов всегда были, есть и будут способные, талантливые люди. Но разве мы вправе рассчитывать только на самородков? По-моему, надежды надо возлагать на передовую методику, а не на сверходарённых атлетов, которые, словно выигрыш в лотерее: приятно, когда он выпадает, но нельзя строить жизненные планы в надежде, что везти будет всегда.

          Первая ступень в подготовке классных спортсменов — это подготовка классных специалистов. Поэтому, думается, нам нужно подтянуть теорию, которая слишком часто плетётся в хвосте у практики. И это не удивительно. Законодатели нынешних теоретических положений — это учёные, которые далеко не всегда имеют в практическом спорте глубокие корни. Принципы тренировок, из которых они исходят, порой не обоснованы фактами и глубокими экспериментальными исследованиями. Это подчас плод умозаключений, самоочевидность, о которой справедливо замечено мудрецом: "Нет ничего обманчивей так называемых "самоочевидных вещей"".

          Нередко наши учебники для институтов физической культуры бывают похожи друг на друга, как однояйцевые близнецы. Чрезмерно выделяется роль нервной системы в регуляции различных функций организма и одновременно игнорируются периферические процессы, недооценивается возможность экстренной саморегуляции, самонастройки.

          Организм спортсмена как живая система — это взаимодействие и единство всех его частей. Работа одной части влияет на функционирование других, и наоборот. В настоящее время всё больше учёных признают факт регуляции и контроля всех функций организма по принципу обратной связи.

          На невысоком уровне в отдельных видах спорта находится сегодня и теория методики тренировки. Вот, например, уже упоминавшийся выше принцип постепенности, взятый напрокат у классической педагогики и признаваемый основополагающим и для большого спорта. Объективные данные показывают, что для построения тренировочной нагрузки этот принцип приемлем отнюдь не всегда. Сие объясняется индивидуальной реакцией организма на различные дозы нагрузки, а ведь реакция подчиняется не педагогическим, а физиологическим закономерностям.

          Тренировочная нагрузка — это раздражитель, это определённый стимул, вызывающий в организме ряд приспособительных сдвигов. С увеличением силы воздействия и силы раздражения до определённого уровня увеличивается и ответ организма. Однако чрезмерное повышение силы раздражения оказывает на организм уже тормозящее влияние.

          Для усиления реакции в ответ на раздражение в физиологии увеличивают стимул или изменяют его характер. Что же касается стандартных, медленно и постепенно изменяющихся условий, то к ним организм привыкает быстро. В итоге мы не получаем необходимой реакции. Соответственно, прогресс идёт медленно.

          Постепенно ли увеличивается нагрузка в практике ведущих тяжелоатлетов страны? Нет. Вместо постепенных переходов к повышенной или пониженной нагрузке тренеры меняют нагрузку скачкообразно, что обеспечивает более быстрое развитие необходимых качеств. Я хочу, чтобы меня поняли правильно: полностью отбрасывать принцип постепенности будет так же неверно, как и игнорировать принцип скачкообразного построения тренировочной нагрузки. Оба эти положения, сохраняя между собой определённый баланс, должны найти отражение в современном тренировочном процессе. В некоторых наших руководствах утверждается, что "повышенный объём нагрузки трансформируется в спортивный показатель лишь спустя довольно продолжительное время после того, как объём нагрузки начинает уменьшаться". Факт снижения спортивных показателей в период применения больших нагрузок объясняется тем, что идёт приспособительная перестройка организма спортсмена.

          Но какая может быть "трансформация" за длительный период, если для этого нет никаких физических оснований? Во-первых, нагрузка сама по себе неспособна ни во что превращаться (в том числе и в высокий спортивный результат), потому что это не вид энергии. Во-вторых, рост спортивных результатов наблюдается лишь в тех случаях, когда этому процессу сопутствует тренировочная нагрузка. Без неё никакого увеличения результатов не происходит. Как показывают объективные данные, снижение нагрузки у тяжелоатлетов уже в течение десяти дней сопровождается заметным уменьшением силы. Даже относительно короткое пребывание в постели приводит к дезорганизации сосудистой и некоторых других систем. Надежды на обратное столь же безосновательны, как и надежды на то, что "спустя довольно продолжительное время" автомобиль поедет быстрее, если сбавить обороты его двигателя.

          Известно, что снижение нагрузки у интенсивно тренирующегося спортсмена уже через 12-15 дней сопровождается уменьшением объёма сердца. Это свидетельствует о том, что никакой "трансформации" здесь нет, а есть адаптация, то есть приспособление организма к той нагрузке, которую он выполняет.

          Знакомство с новыми диссертациями показывает, что молодые учёные часто стараются блеснуть обработкой полученных данных на электронно-вычислительной машине, словно уже одно это обстоятельство повышает научную ценность и достоверность указанных данных. Между тем часто убеждаешься, что в применении ЭВМ не было вообще никакой нужды. Напротив, к помощи ЭВМ прибегать было нецелесообразно, потому как перевод цифрового материала на "язык" машины отнял куда больше времени, чем то, что ушло бы на обработку этих данных на обычных механических счётных машинках. Можно утверждать, что применение в подобных случаях электронно-вычислительных машин бывает столь же нелепо, как и применение их в целях прогноза исхода спортивных состязаний.

          Болельщики, вероятно, помнят выданные ЭВМ прогнозы результатов футбольных матчей на первенство СССР, Европы и мира. Несмотря на все надежды, несмотря на кучу информации, заложенной в "мозг" наших электронных помощников, последние так и не смогли выдать точный (или мало-мальски близкий к истинному) результат. В этом отношении какой-нибудь дядя Вася с восточной трибуны превосходит "электронных кудесников" на две головы.

          Конечно, ЭВМ в этих неудачах не виноваты. Как не виноват и грузовик, который нетрезвый водитель направляет в кирпичную стену. Иными словами, создавая машины, не нужно забывать, для какой цели они созданы и согласно каким принципам работают.

          Очень интересно наблюдать, как своеобразно преломляется в физической культуре принцип разносторонности. Речь идёт о принципе всестороннего развития двигательных качеств и скелетной мускулатуры, который отстаивают многие наши научные работники.

          Надо оговориться, что для человека, который занимается спортом ради сохранения и укрепления своего здоровья, данное положение совершенно справедливо. К здоровью ведёт множество путей, и если в тренировке используется сразу несколько средств физического развития, то ничего страшного в этом нет. Полезно и бегать, и плавать, и упражняться с отягощениями, и грести, и ездить на велосипеде. Поэтому адаптация сразу к нескольким видам нагрузки никаких проблем не создаёт.

          Другое дело большой спорт. Цель здесь — высокий результат. И это определяет средства её достижения. Случайный подбор таких средств исключается. Для атлета очень важно найти такой способ подготовки, который быстрее всего приведёт к цели, будет самым эффективным и экономичным. При такой направленности тренировочного процесса возлагать большие надежды на общефизическую подготовку — значит потерять из виду ведущий к успеху прямой путь.

          Пригодятся ли гимнасту массивные тяжёлые ноги штангиста? Их сила в гимнастических соревнованиях окажется "не у дел", потому что ни по величине, ни по характеристикам (напомню, что в каждом виде спорта проявляемые усилия имеют свои отличительные черты) не совпадёт с теми требованиями, которые предъявляются к специфическим физическим качествам гимнаста. Ноги, привыкшие к штанге, в гимнастике будут не столько помогать, работать на результат, сколько мешать. Значительная часть массы мышц ног штангиста обернётся дополнительной нагрузкой для рук гимнаста. В свою очередь, двигательные навыки, выработанные в тяжёлой атлетике, не впишутся в эстетику гимнастического выступления.

          Логичен также вопрос: зачем нужна лишняя мышечная масса плечевого пояса велосипедисту, конькобежцу, футболисту или марафонцу? Только для того, чтобы во имя пресловутой разносторонности таскать лишние килограммы на ответственных соревнованиях, где не всегда прощаются даже лишние граммы? Видимо, представителям разных видов спорта требуется не какая-то абстрактная гармония (одна на всех), а сугубо функциональное, особое развитие мышц и физических качеств, гармония, которая согласовалась бы не с неким расплывчатым образцом, а с комплексом требований, предъявляемых к организму конкретным видом спорта. А это может дать только специализированная подготовка.

          Возникает вопрос: как же быть с ОФП? Ведь многие упражнения из общефизической подготовки воздействуют на организм иначе, чем специальные. А иногда даже просто вредят спортсмену — вспомните про так называемый "отрицательный перенос". Мне думается, что подобная "общефизическая подготовка" из большого спорта должна быть исключена. На мой взгляд, нужно подбирать и использовать только такие упражнения, которые активно работают на результат. И смело отказываться от таких, что попали в арсенал большого спорта исключительно из уважения к идее гармонического развития.

          Мне кажется, ошибочно считать, что "ОФП — это база высшего мастерства". Такой базой всегда была и будет именно специальная подготовка.

          Роль ОФП исследовалась И.Э.Мюльбергом в эксперименте. Тренировались три группы. Первая специализировалась только в тяжёлой атлетике. Вторая занималась штангой и ОФП с силовой направленностью. Третья — штангой плюс одно занятие в неделю обычной ОФП.

          Эксперимент показал, что в первой группе рост результатов в килограммах был в два раза больше, чем в третьей. Вторая группа заняла промежуточное положение.

          Замечено также, что лица, пришедшие в тяжёлую атлетику после занятий какими-либо другими видами спорта, где они имели высокие результаты, травмируются в два-три раза чаще, чем "чистые" штангисты.

          Я надеюсь, что многое из написанного выше станет очевидным, когда в нашем спорте физиологические, биохимические и биологические критерии начнут потихоньку вытеснять чисто субъективный, "педагогический" подход. Дело за учёными, потому что без их помощи тренеры наверняка будут проходить мимо новых средств подготовки, будучи не в состоянии воспользоваться ими и внедрить в свою повседневную работу.

          Давайте вспомним сейчас ещё и о том, как несколько лет назад в практику зарубежного спорта широко вошли так называемые "анаболики" — вещества, усиливающие различные процессы в организме, и прежде всего биологический синтез белков. Под их влиянием резко повышается усвоение питательных веществ, происходит ускорение процессов восстановления. Нет нужды объяснять, насколько это важно для атлетов. Расскажу об этих веществах несколько подробнее, поскольку в кругах, близких к спорту и тяжёлой атлетике, они сейчас вызывают большой интерес.

          Все анаболизаторы (это их научное название) могут быть разделены на две группы:

1. Стероидные, близкие по химическому строению к половым гормонам, но не обладающие выраженным гормональным (андрогенным) действием.

2. Пиримидиновые, являющиеся производными пиримидинов или предшественниками их образования в организме.

          Согласно современным данным, стероидные анаболизаторы стимулируют действие ферментов, активизирующих синтез аминокислот. Главное в их действии — это усиление строительства тканевых белков, особенно при рационе, богатом белками.

          Применение зарубежными спортсменами анаболизаторов (их, в частности, использовал олимпийский чемпион в полутяжёлом весе финн Каарло Кангасниеми) приобрело широкие масштабы. Объясняется это очень просто. В ряде случаев спортсмены, долгое время буксовавшие на одном месте, резко повысили уровень своих достижений.

          Как же нам следует относиться к анаболизаторам? Что это такое — зловредные допинги или благотворно действующие физиологические препараты? Хотя потребление "анаболиков" растёт, этот вопрос остаётся открытым до сих пор.

          Сегодня без научных знаний нельзя браться ни за одно серьёзное дело. Спорт — не исключение. Но может ли наша наука о спорте решиться на далекоидущие и ответственные суждения, если она находится на положении содержанки у практического спорта, у живого дела, если она не возглавляет, а замыкает широкое спортивное движение? Пока такое положение сохраняется, наука вряд ли сможет открывать новые пути. Между тем мы все заинтересованы в том, чтобы работы учёных, как мощные прожекторы, высвечивали неизвестность впереди.

С чего начать?

          Что бывает, когда "безумец" высказывает идеи, не являющиеся продолжением или развитием мыслей, канонизированных в данный момент? Обычно включается механизм противодействия, и идеи "безумца" начинают активно сталкиваться в наезженную колею. Старые мысли, словно упрямые мулы, тянут нас не туда, куда нам нужно, а туда, куда нужно им самим.

          "Трудность в том и состоит, — написал академик А.Минц, — что при оценке перспективности научной идеи не помогает ни "средний метод", ни благоразумие, ни благородный риск... Лучше открыть "зелёную улицу" нескольким идеям, которые впоследствии окажутся неплодотворными, чем преградить дорогу хотя бы одной блестящей идее, родоначальнице нового научного направления, а может быть, и новой науки".

          Однако новаторская идея зачастую появляется на свет голой, беспомощной и невзрачной, как новорождённый младенец. И требуется время, чтобы она окрепла.

          Конечно, нет худа в том, что суждение (даже отрицательное) выносится после большого заинтересованного разговора, жаркого спора, в котором каждой стороне предоставляется право высказать своё мнение. Беда в том, что таких споров у нас в спортивной науке до обидного мало, что вопросы решаются без должной проверки, без рассмотрения, часто административным путём — а в такой атмосфере новые идеи выживают с трудом.

          Я сам убедился, какие неожиданные формы принимает у иных товарищей защита их научного реноме, когда после XIX Олимпиады опубликовал несколько статей, где критиковал отдельные взгляды наших учёных. Реакция была странной. Серьёзной дискуссии, на которую я надеялся, не получилось. Зато посчитавшие себя обиженными лица пошли жаловаться на меня начальству, требуя сатисфакции и защиты от моих нападок.

          В своих статьях никого лично я не затрагивал, ибо ко всем моим оппонентам отношусь с уважением вне зависимости от того, нравятся мне их научные работы или нет. Что же касается самих работ, то, по-моему, лучшего способа их скомпрометировать, чем тот, к которому прибегли наши жалобщики, не выдумаешь. Неужели запас прочности их трудов настолько мал, что любое критическое выступление смерти подобно?

          Надеюсь, меня не обвинят в нескромности, если я сообщу, что мировому и олимпийскому чемпиону, доктору медицинских наук А.Н.Воробьёву в таких ситуациях отстаивать свою точку зрения значительно легче, чем, например, младшему научному сотруднику или спортсмену третьего разряда, не обременённому вообще никакими титулами и степенями.

          Но ведь способность мыслить не является привилегией ни маститых профессоров, ни олимпийских чемпионов, ни высоких должностных лиц 2. Поэтому лучшее, что нам остаётся делать, — это организовать постоянный и поощряемый обмен мнениями (лучше даже знаниями), в котором аргументированная критика была бы столь же необходима, как для горения необходим кислород. Нужно всячески приветствовать творческое соревнование.

          Кстати, почему бы нам время от времени не объявлять открытый творческий конкурс на лучшую разработку какой-нибудь актуальной спортивной проблемы? Полагаю, что если охотники попробовать свои силы находятся среди артистов, журналистов, зодчих, инженеров-проектировщиков, то найдутся они и среди учёных. А интересных тем для них хватит с избытком.

          Во многих видах спорта вначале разучиваются простые элементы, потом посложнее и т.д. По восходящей. Однако сегодня в правильности данной концепции появились сомнения.

          Дело в том, что специалисты по различным видам борьбы давно заметили, что спортсмены, хорошо усвоившие, допустим, подножку (это сравнительно простое движение), с трудом осваивают подхват — сложное движение. На уроке у начинающих борцов всё получается хорошо, но вот на соревнованиях после освоенной подножки начать столь же успешно применять подхват молодым борцам никак не удаётся. В сложной соревновательной ситуации спортсмены снова и снова прибегают к старому испытанному приёму, а на подхват, хоть кол на голове теши, не идут. Хотят, но словно наталкиваются на какой-то барьер. Зато после подхвата освоить подножку обычно не составляет особого труда.

          Об этом говорят. Спорят. Ссылаются на опыт, наблюдения. Но так ли это на самом деле? С какого конца нужно подходить к изучению техники? Ответа нет. Ведь отрывочные, несистематизированные наблюдения — не основание для конкретных рекомендаций. Потому остаётся только пожалеть, что до сих пор мы не занялись этим вопросом вплотную. Ведь если наблюдения подтвердятся, то их можно будет рассматривать как аргумент в пользу того, что принятая последовательность в изучении техники (от простого к сложному) не всегда оптимальная.

          А вот другой вопрос, по которому давно спорят боксёры, борцы и игровики: что предпочтительнее — иметь большой арсенал приёмов или же полагаться на несколько, как говорят, "коронок", то есть немногочисленных, но отработанных до совершенства приёмов? Вопрос этот важный, прямо влияющий на стратегию подготовки к соревнованиям. К сожалению, пока об объёме двигательной памяти мы имеем довольно смутное представление. Поэтому одни тренеры к технической вооружённости спортсмена относятся как к зарплате: чем больше, тем лучше. Другие же сравнивают приёмы с патронами в полной обойме — с одного края вдвинешь один, с противоположного конца выпадет другой. Как ни старайся, а больше, допустим, пяти — не вставишь. Кто прав?

          Наука в этом вопросе соблюдает нейтралитет. Поэтому тренеры вряд ли имеют шансы договориться между собой. На каждый довод "pro" всегда найдётся довод "contra". Поскольку ни то, ни другое как следует не обосновано, слова теряют свою цену, словно денежные знаки, не имеющие за собой товарного обеспечения.

          Итак, спорт ставит перед наукой множество проблем. Больших и малых. Полагаю, что если вместо нынешней моды при всяком удобном случае растекаться мыслью по древу мы начнём ясно формулировать условия задачи и ставить её перед учёными, то в скором времени на ясные вопросы начнут поступать не менее ясные ответы.

          Что значит связать науку с практикой? Это значит давать науке "производственные" задания, требовать от неё советов, которые способны работать в условиях практического спорта, двигать наше дело вперёд. А не ждать, пока из проводимых наугад опытов авось да вылупится какая-нибудь идея. Впереди опыта должны бежать практическая необходимость и научная мысль.

          Учёный — это тот, чей ум в неизвестности ищет новые пути, чьё воображение живёт непрестанным предчувствием встречи с тайной, кто, как альпинист, цепляясь за редкие расщелины и опираясь на малейшие выступы, стремится ввысь, к вершине.

          К сожалению, у многих наших диссертантов фантазии хватает лишь на 1001-ю серию экспериментов, начало которым положено ещё в петровские времена. Читаешь иную диссертацию и досадуешь: "Зачем было мучиться, огород городить, если подобных опытов и так уже поставлено несметное количество, а закономерности, которые ты, дорогой друг, подтвердил, можно найти в любом, даже не очень новом учебнике физиологии?"

          Затраты на науку с каждым годом растут. На исследования развитые страны тратят до 0,3% своего ВВП. И наша задача — добиться того, чтобы коэффициент полезного действия науки рос с каждым годом.

          Разумеется, помимо решения спортивно-технических задач наука должна подниматься и до больших принципиальных выводов. Например, как я уже отмечал, давно пора создать фундаментальную и научно обоснованную спортивную концепцию, которая вела бы всю нашу работу верным курсом и не позволяла ей уклоняться в сторону от истины под влиянием второстепенных факторов и преходящих обстоятельств.

          Сейчас накопилось немало научных данных для формирования новых положений и представлений, способных прийти на смену старым, выдвинутым ещё 20-30 лет тому назад и требующим пересмотра или уточнений. Образно выражаясь, в нашу методическую повозку пора запрячь свежих лошадей. Не надо этого бояться. Ведь никто ещё не доказал, что есть такие концепции, которые приемлемы на все времена.

          Фундамент большого спорта — концепцию — не под силу построить одному человеку. Задача автора этой книги — начать разговор, который, как я надеюсь, поддержат мои коллеги. Уверен, что перед нашей совместной мозговой атакой не устоит ни одна проблема, какой бы сложной она ни была.

          А теперь к делу.

          Принципы, о которых я хочу рассказать, уже прошли практическую обкатку. В дни поражений они помогли нам, тяжелоатлетам, не разувериться в своей методике, не сойти с избранного пути. Эти принципы определяют общий подход к тренировке и являются платформой, на которой ведётся разработка деталей, специфичных для каждого отдельного вида спорта. Поэтому я надеюсь, что читателями нижеследующих строк будут не одни лишь штангисты.

Принцип адекватности

          Биохимический механизм, делающий возможным высокое спортивное достижение или рекорд, основан на явлении адаптации (термин происходит от латинского слова "адаптаре", что значит "прилаживать"), то есть на целом ряде приспособительных реакций органов и систем на определённые раздражители — например, физическую нагрузку. Это означает, что уже в характере нагрузки в значительной мере запрограммированы те изменения, которые должны будут произойти в организме.

          Таким образом, тренировочную нагрузку можно рассматривать как входной сигнал, а результирующим, выходным сигналом будут отклонения и сдвиги в органах, тканях и функциях организма спортсмена.

          Изменения специализированного характера можно наблюдать уже на примере изолированных мышечных волокон. При тренировке мышц в динамической работе расположение миофибрилл (это тонкие сократительные нити, которых в каждом мышечном волокне насчитывается до ста), а также форма, количество и расположение ядер получается одним. Если же мышцы тренируются в статических усилиях, картина изменяется, словно перед глазами исследователя повернули калейдоскоп.

          Если взять организм как целое, то его приспособительные реакции оказываются чрезвычайно сложными и затрагивают деятельность всех систем — нервной, мышечной, сердечно-сосудистой, дыхательной, выделительной и т.д. Организм спортсмена активно реагирует на спортивную нагрузку, приспосабливая свои системы функционально и морфологически таким образом, что последующая работа такого же характера производится легче, с большим экономическим, энергетическим и материальным эффектом. Выражаясь словами академика П.К.Анохина, в организме возникает "опережающее отражение действительности".

          Параметры нагрузки можно сравнить с командами, в соответствии с которыми организм тонко меняет свою работу, особым образом мобилизует все элементы своей системы, проводит сдвиги в химизме мышц. Однако делается это далеко не на все случаи жизни. Изменения не универсальны, а специализированы. Поэтому сдвиги, полученные при тренировке средствами одного типа, могут оказаться напрасными, если работа будет заметно отличаться от той, к которой организм успел привыкнуть.

          Чем выше спортивная квалификация, тем больше тренировочная нагрузка должна соответствовать соревновательной. Тем строже должен соблюдаться принцип адекватности. Приведу пример. На первый взгляд, различные виды бега похожи друг на друга. Однако в физиологическом и биохимическом смысле стайерский бег и спринт разделяет целая пропасть. Поэтому когда спринтеры высокого класса начинают увлекаться сравнительно медленным продолжительным бегом, они не только не начинают бегать лучше на своей коронной дистанции, но и, наоборот, могут растерять уже завоёванные секунды или доли секунд.

          Часто бывает, что спортсмен вырабатывает нужное качество (например, силу), но мало заботится о тех "оттенках", которые данное качество имеет. Так, самое важное в тренировке штангиста — это не то, что он поднимает штангу, а её вес. Поскольку на соревнованиях вес штанги всегда бывает весьма большим, околомаксимальным, то и на тренировке атлет должен поднимать в основном именно большие веса, то есть интенсивность тренировок следует поддерживать на высоком уровне.

          Между тем на практике многие штангисты (в том числе и опытные) злоупотребляют работой с лёгкой штангой, поднимают её бессчётное количество раз и тем самым набирают очень большой тоннаж. Происходит ли в таких случаях адаптация? Конечно, происходит. Но к чему? К той конкретной работе, которую выполняют вышеописанные атлеты. Проводись сейчас соревнования в подъёме штанги "на разы", эти любители лёгких штанг и больших тоннажей могли бы оспаривать первый приз. Но вот для выступлений по программе классического троеборья они оказываются подготовленными не лучшим образом.

          Вспомним, как игнорировали принцип адекватности наши прыгуны в высоту прежних лет. Тренируясь, они по многу раз переходили планку на высоте 190 сантиметров. И настолько хорошо привыкали это делать, что приобретали способность преодолевать указанную высоту буквально десятки раз за тренировку. Но вот двухметровая высота планки ставила их в тупик, ибо это уже не только десять сантиметров прибавки высоты, но ещё и соответствующий скачок в приспособленности организма.

          В данном вопросе много нюансов. Специалисты различных видов спорта "грешат" против принципа адекватности самыми разнообразными способами, не замечая даже, что в одном случае тренируются в обход соревновательных правил, в другом любят делить упражнение на части и забывают в достаточной мере отрабатывать его целиком, в третьем на соревнованиях предполагают придерживаться одной тактики, а тренируются совсем в другом ключе и т.д. Полагаю, что ясное понимание и осознание адаптивной природы спортивного успеха поможет нашим спортсменам и тренерам избегать этих распространённых ошибок.

          Не приведёт ли принцип адекватности к унификации тренировочных планов? Нисколько. Ведь общепринятые правила грамматики и пунктуации не приводят писателей к унифицированным темам и унифицированному языку.

          Например, в отличие от наших штангистов японцы очень редко используют изометрические упражнения. По мнению К.Онумы, известного японского специалиста по тяжёлой атлетике, усилия штангиста по преодолению веса не должны носить статического характера, поскольку в основе движений — жима, рывка и толчка — лежит скоростно-силовой фактор, в результате чего в работу вовлекаются мышцы всего тела. Это обстоятельство заставляет японцев искать пути развития силы и совершенствования техники движений классического троеборья через динамику. Они считают, что мышечный тонус, достигнутый при помощи изометрии, качественно отличается от мышечного тонуса, достигнутого при помощи динамических усилий. Как видите, верность принципу адекватности бросается здесь в глаза. Работая со сборной страны, я тоже стремился соблюдать данный принцип. Однако тренировки советской сборной и японской от этого не стали похожими как две капли воды.

          Привести тренировочные нагрузки в соответствие с принципом адекватности — это ещё не всё. С течением времени реакции организма (именно в результате процесса адаптации) затухают. Освоив нагрузку, привыкнув к ней, организм спортсмена словно теряет стимул к дальнейшему совершенствованию. Наступает застой. Атлет всё делает правильно, но результаты не растут. Наступает своеобразное равновесие между предложенной работой и возможностями спортсмена. Бороться с этим явлением помогает умело применяемый принцип вариативности.

Принцип вариативности

          "Нагрузки надо увеличивать постепенно". Эти слова как молитву твердили целые поколения спортсменов. А если предел уже так близко, что его, кажется, можно тронуть рукой? Что делать тогда? "Не отступать, — был ответ, — хоть по миллиметру, грамму, тысячной доле секунды, но двигаться вперёд". Базой для такого "продвижения" чаще всего являлась стабильная тренировочная программа.

          К чему это приводит? Для конкретности расскажу о штанге.

          Когда знакомишься с тренировочными записями, то видишь, как порой неумело, нерационально атлеты и тренеры планируют нагрузки.

          Прежде всего удручает однообразие тренировок. Определённый объём нагрузки и средний вес поднимаемого снаряда (интенсивность) повторяются на протяжении ряда недель. Число упражнений, как правило, постоянное — 5-6; число повторений, то есть подъёмов в подходе, также стабильно — 1-3. Почти не планируются тренировки, в которых спортсмены поднимали бы штангу по одному разу и по 4-6 раз. А такие тренировки тоже необходимы в недельном цикле. Весьма редко можно встретить планируемые изометрические упражнения или уступающую работу с весом. И уже совсем не обращается внимание на темп выполнения того или иного упражнения. Между тем исследования подсказывают, что иногда необходимо включать в тренировку (не чаще 1-2 раз в десять дней) медленный подъём штанги большого веса. Значительно чаще следует выполнять упражнения в быстром темпе.

          Однообразные тренировки — это тормоз прогресса. Организм относительно быстро привыкает к таким тренировкам и отвечает на них снижением реакции. Вот почему примерно раз в две недели хорошо тренированные атлеты должны применять нагрузки объёмом не менее 8-12 тонн и с интенсивностью 100-110% от среднемесячной. В эти тренировки следует поднимать и максимальные веса (не более 5-6 раз). Один раз в десять дней целесообразно применять изометрические упражнения с максимальным напряжением мышц, а также выполнять уступающую работу с весом, который на 20-40% выше предела в соответствующем упражнении.

          Оперирование разными объёмами — необходимое условие успеха. Обычно квалифицированные атлеты в одном уроке выполняют 5-6 упражнений. Но необходимы и лёгкие тренировки с применением двух-трёх упражнений и общей нагрузкой порядка трёх тонн. Такие тренировки обычно применяются после больших нагрузок.

          Обычно под большой тренировочной нагрузкой понимают такой объём и интенсивность работы, после которых организм восстанавливается не ранее, чем через четыре-пять дней при условии значительного снижения нагрузки в последующих тренировках.

          После средней нагрузки восстановление работоспособности происходит через один-два дня.

          После лёгкой тренировочной нагрузки снижения работоспособности не наступает. Наоборот, на следующий день она значительно возрастает.

          Высоких спортивных достижений невозможно достичь без использования больших тренировочных нагрузок, которые весьма часто применяются как в фазе полного восстановления, так и в фазе некоторого недовосстановления. Большие тренировочные нагрузки (с соответственно большой интенсивностью) являются тем инструментом, благодаря которому происходят необходимые функциональные сдвиги в организме, направленное развитие того или иного двигательного качества спортсмена (либо их сочетания).

          Цель средних тренировочных нагрузок — стабилизация или сохранение определённого состояния организма.

          Задача малых тренировочных нагрузок — восстановление и повышение работоспособности спортсменов. Малые тренировочные нагрузки применяются обычно перед большими нагрузками либо после них, а также перед соревнованиями. Применение серии средних и малых нагрузок, нередко наблюдаемое в соревновательном периоде, отрицательно влияет на работоспособность. В этот период — с целью повышения работоспособности — обязательны большие тренировочные нагрузки.

          Можно и нужно оперировать не только объёмами — нужно также ещё и разнообразить упражнения по форме. Умение добиваться поставленной цели с помощью разных средств — так я определяю суть принципа вариативности.

          Кому угодно наскучит изо дня в день повторять одни и те же упражнения. Но разве это обязательно? Конечно, можно развивать бицепсы, сгибая и разгибая руки в локтях, а в качестве отягощения применяя одни гантели. Но дело пойдёт веселей, если не забывать о штанге. Ту же задачу будет решать и подъём силой на кольцах, и подтягивание на перекладине, и лазание по канату без помощи ног.

          Особенно нетерпима монотонность, однообразие при работе с детьми. На мой взгляд, не большие нагрузки, а именно скука стабильных тренировочных программ питает значительную текучесть в наших ДЮСШ.

          Какой ребёнок согласится бегать одни и те же отрезки десятки раз подряд? Это нудно и неинтересно. Но предложи ему поиграть в догонялки, в лапту, в пряталки, и те же самые рывки он будет выполнять с огромным удовольствием.

          Таким образом, оперируя различными сочетаниями нагрузок, применяемыми средствами и методами, удаётся избежать моральной усталости и довольно точно управлять развитием спортивной формы. Кроме того, ценность вариативности заключается в том, что для организма создаются экстремальные условия, к которым он не может быстро приспосабливаться. А это значит, что если нет адаптации к нагрузке, то в организме происходят резкие функциональные сдвиги, обеспечивающие развитие необходимых двигательных качеств. Однообразное построение тренировки с постепенным возрастанием или убыванием нагрузок оказывается по сравнению с вариативным методом менее эффективным. Так, неоднократными экспериментами доказано, что в плане прироста достижений вариативный метод у тяжелоатлетов эффективней на 30-50%. Более высокие спортивные достижения наблюдаются и в других видах спорта. Иными словами, имеются ещё поистине неисчерпаемые возможности повышения культуры тренировки, более рационального планирования тренировочных и соревновательных нагрузок, а также применения бальнеологических факторов, специализированного питания, режима дня и других факторов.

Принцип оптимальности

          Некоторые наши теоретические построения напоминают мне здание с архитектурными излишествами. От спортивного аналога этих излишеств до сих пор страдают планирование и тренировочный процесс, которые нужно освобождать от мраморных колонн, лепных карнизов и скульптурных нагромождений — вещей дорогостоящих и трудоёмких, но бесполезных с точки зрения основного назначения.

          Например, в спортивной печати то и дело раздаются красиво звучащие призывы не форсировать тренинг молодых спортсменов, не спешить с установлением рекордов, не натаскивать юных на результат. С основной, стержневой мыслью этих выступлений — не спешить, не форсировать развитие — согласиться нельзя. Она противоречит объективным данным и поэтому уводит нас в сторону от истины.

          Омоложение — это одна из характернейших черт современного спорта. Высокие результаты показывают всё более и более молодые атлеты. Если спортсмены старшего поколения путь от новичка до мастера спорта проходили за 7-10 лет, то теперь, несмотря на небывалую конкуренцию, этот путь занимает всего 4-5 лет. И задача стоит не удлинять этот срок, а, наоборот, сократить. Потому что, как показывают исследования, способность к росту спортивного мастерства с возрастом уменьшается. Отсюда появляется стремление тренеров максимально использовать свойства оптимального возраста, совершить скачок вперёд тогда, когда для этого есть благоприятные условия, когда прогресс идёт сам собой. Упускать это время — всё равно, что зарывать свой талант в землю.

          "Из опыта работы с так называемыми "маугли", — пишет доктор медицинских наук М.Вартанян, — известно, что, если ребёнок в течение 13-14 лет живёт среди животных, в отрыве от людей, то его уже невозможно обучить нормальной речи. Сторонники чисто социологического подхода обычно приводят данный факт в качестве доказательства своей концепции, что в формировании психики человека ведущую роль играют именно факторы внешней среды.

          Однако биологи интерпретируют этот же факт по-своему. То обстоятельство, что "маугли" не поддаются обучению, свидетельствует о том, утверждают биологи, что восприятие воздействия внешней среды может происходить лишь на определённом этапе развития организма; если же время упущено, то на формирование психики не способно повлиять уже никакое внешнее воздействие."

          Конечно, спортсмены с десятилетним и более стажем тоже могут улучшить свои результаты. Но за прогресс в зрелом возрасте им приходится платить высокую цену. Следовательно, если нас прежде всего интересует конечный итог работы — максимальный результат при минимальной его себестоимости, — а не дорогостоящие излишества посторонних соображений, то имеет смысл добиваться быстрого прогресса именно у молодых спортсменов, ибо это рационально.

          Как известно, природа во всех своих проявлениях стремится к экономии. Изумительное совершенство человеческого тела, его отдельных органов и систем определяется, в частности, тем, что их функционирование возможно при минимальном расходе метаболической энергии. Вполне понятно, что и в спорте умение достигать наибольшего эффекта при наименьших затратах энергии исключительно важно.

          Исследования, проведённые на уровне клетки и субклеточных структур Ф.3.Меерсоном, В.С.Шапотом и др., свидетельствуют о том, что энергетические процессы и синтез белка в клетках активизируются или угнетаются в зависимости от величины и интенсивности функционирования той или иной структуры и что первоочередная задача интенсивно работающей клетки — восстановление определённого энергетического уровня, поскольку полное расходование энергии приводит клетку к гибели. Биосинтез белка, его восстановление и сверхвосстановление относится к задаче второй степени срочности, хотя, в принципе, очевидно, что оба эти процесса протекают одновременно. Однако в зависимости от величины и интенсивности функционирования ткани преобладает та или иная направленность работы клеточных структур: либо восстановление энергетического уровня, либо синтез белка. Так, при длительной работе умеренной интенсивности (стайерский бег, плавание и др.) в клетках происходит большое расходование энергетических веществ. Поэтому первейшей задачей в период восстановления оказывается пополнение энергоресурсов. И наоборот, при непродолжительной, но значительной по интенсивности работе (подъёма штанги, проведения борцовского приёма, метания легкоатлетического снаряда и др.) в работающих тканях активизируется прежде всего синтез белка.

          Однако у организма есть предел, переход через который угнетающе воздействует на процессы восстановления, энергообразования и биосинтеза белка в клетке, то есть отрицательно сказывается на гипертрофии (росте) мышечной ткани, на развитии выносливости и силы.

          В тех видах спорта, которые связаны с развитием выносливости, интенсивная кратковременная работа, как правило, не может благотворно влиять на развитие данного двигательного качества. В такой же мере отрицательно влияет на рост силы мышц длительная работа умеренной интенсивности. В общем, определяя средства, подходящие для достижения цели, очень важно максимально точно дозировать объём, интенсивность и другие параметры работы: количество упражнений, их последовательность, время отдыха и т.д.

          Встаёт вопрос: как же найти оптимум тренировочной нагрузки для каждого спортсмена? Уже созданы и опробованы на практике (применительно к конкретным видам спорта) определённые педагогические, психологические и медико-физиологические тесты, при помощи которых можно с большой полнотой и объективностью судить о реакции организма на тренировочную и соревновательную нагрузки. Если же комплексное медико-физиологическое исследование спортсменов по той или иной причине невозможно, нужно принимать во внимание самочувствие атлета.

          Исходя из принципов оптимальности и адекватности, следует весьма осторожно подходить к стремлению спортсменов иметь в подготовительном периоде очень большие объёмы тренировочной нагрузки и относительно низкие результаты. Это означает, что характер тренировочной нагрузки не соответствует развитию нужных двигательных качеств. Как уже отмечалось, результаты повышаются более значительно в том случае, когда тренировочная нагрузка становится адекватной спортивным результатам.

          Сегодня очень естественно встретить в данном плане возражения типа: "А как же быть с созданием так называемой "базы", без которой невозможно достигнуть высоких результатов?" Мой ответ на данные возражения прост и логичен — эту "базу" следует создавать именно адекватной для развития данного двигательного качества, для конкретного вида спорта тренировочной нагрузкой. Что же касается нынешнего пиетета по отношению к ОФП, то в реальности ОФП обычно никакой "базы" для будущих результатов не создаёт, ибо организм приспосабливается к той нагрузке, которая выполняется в данное конкретное время.

          Следуя укоренившейся привычке, тренеры часто заставляют спортсменов заниматься многими видами спорта по сомнительному принципу — "чем больше, тем лучше". Если парень (допустим, это боксёр) прыгает с парашютом, то, значит, развивает в себе смелость. Если стреляет, значит, развивает глазомер. Если бегает, то, стало быть, вырабатывает выносливость и т.д. И в итоге, согласно надеждам вышеописанных тренеров, должен получиться замечательный "коктейль" — смелость + меткость + выносливость.

          Время от времени тренеры принимают у своих воспитанников целую кучу зачётов и радостно докладывают по инстанции, например, так:

          — Тысячу метров наши волейболисты теперь пробегают на 2 секунды быстрей, в сумме классического троеборья поднимают в среднем на 10 килограммов больше, прыгают с места в длину на 8 сантиметров дальше. Наблюдается также прогресс в подтягиваниях, отжиманиях, в гимнастических упражнениях и т.д.

          Спрашивается: а какое отношение всё это многоборье имеет к волейболу?

          — Ну как же, — отвечают тренеры, — у спортсменов заложена солидная база, которая вскоре позволит им показать высокий результат.

          Подходят соревнования, но никакого результата не получается. Начинается самобичевание: мало, дескать, работали. Ленились. Надо подналечь.

          Старая программа ломается. Создаётся новая, которую автоматически (по причине новизны) именуют современной. А какая же она современная? Что в ней нового? Ничего. Просто спортсмены начинают не бегать, а плавать, не штангу поднимают, а пилят и колют дрова и т.д.

          А ведь дело не в том, что ребята работали мало. Дело в том, что они работали глупо, без головы (да простятся мне эти откровенные слова). Наши воззрения на ОФП так далеко ушли от понимания реально действующих биологических законов, что объективно мы часто идём совсем не туда, куда хотим идти.

          Что ж, получается, что Воробьёв категорически против ОФП? Нет, не против. Я против шаблона в этом деле, я против бездумного сгребания всех средств подготовки в одну кучу, я против того, чтобы действовать без разбора. Такой механический подход уже сам по себе перечёркивает рациональную методику. Поэтому ОФП, равно как и весь тренировочный процесс, по моему мнению, нужно обязательно рассматривать с точки зрения принципов вариативности, адекватности и оптимальности.

          Пример такого подхода даёт заслуженный тренер СССР В.Лонский, воспитатель целой плеяды замечательных прыгунов в высоту, в своей любопытной книге "Что вам сказать про высоту?" серии "Спорт и личность". В методике Лонского присутствует мысль. Когда его ученики играют в баскетбол, можно быть уверенным, что это происходит не случайно, не ради пресловутого общефизического разнообразия.

          "...Баскетбол не только любимая из моих игр, — пишет Лонский, — но и тот самый спарринг-вид, который совершенно необходим прыгуну. У нас он давно стал специальным тренировочным упражнением. Не помню уж, с чего всё началось, может быть, даже с полумифического убеждения, что баскетбол способствует усилению роста. Баскетболисты, мол, не только потому такие длинные, что им так на роду было написано, но ещё и потому, что сам баскетбол тянет вверх. Для моих же прыгунов проблема роста всегда была весьма острой.

          Но, пожалуй, началось всё же не с этого, а с убеждения, что прыжок является краеугольным камнем баскетбола. В нём я нашёл дополнительный, но совершенно необходимый резерв прыжков. Их добавление не воспринимается как избыточная нагрузка, потому что маскируется эмоциональным запалом игры".

          Я не могу избежать искушения и ещё раз процитирую Лонского. Думаю, что именно в руках таких тренеров, как он, находятся ключи от самых трудных спортивных загадок.

          "У нас в зале нет предметов, которые не становились бы объектом для прыжков. Гимнастические снаряды? Очень хорошо! Можно вспрыгивать на брусья, коня, бревно, шведскую стенку. Баскетбольный щит? Тоже годится. Можно устроить соревнование для младших ребят в доставании в прыжке рукой до щита или сетки, а для старших — в доставании их ногой. Несколько лет тому назад весь мир обошёл фотоснимок Брумеля, в прыжке достающего ногой баскетбольное кольцо. Это многим казалось фантастичным, недостижимым. С тех пор прошло не так уж много времени, но теперь это упражнение повторяют многие мои ребята.

Валерий Брумель

          Какой объём прыжков ни выполнялся бы на тренировке, он недостаточен для подготовки прыгуна. Даже при ежедневных тренировках. Интуитивно я это чувствовал уже давно. Теперь же я могу доказать это ещё и расчётами. Классным прыгуном даже при отличных природных данных невозможно стать, если не выполнить определённого (очень большого) объёма прыжков. Не хочу никого пугать, но сто тысяч прыжков — это необходимый минимум. И это лишь чисто спортивные прыжки. Все подсобные прыжки сюда не входят, хоть они определяют успех не в меньшей степени.

          Начинающий прыгун должен прыгать по нескольку часов в день (помимо тренировки). На протяжении дня не должна быть упущена ни одна возможность прыгнуть. Я радуюсь, когда узнаю, что мои ребята ходят по лестнице не иначе, как перепрыгивая через несколько ступенек; не перелезают, а именно перепрыгивают через забор; пугают своих матерей, перепрыгивая через повешенное бельё, и даже отправляясь спать, не ложатся в постель, а прыгают в неё. Правда, иногда приходится делать вид, что я не одобряю такого поведения, особенно в общественных местах, но мы с ребятами знаем, что иначе нам нельзя. Пока мальчишка не заразится "прыжковой лихорадкой", пока у него не появится "прыжковый зуд" в подошвах, он ещё не прыгун. И не только потому, что он недоберёт нескольких тысяч прыжков. Просто я не уверен, что прыжки полностью захватили его, что он постоянно помнит и думает о них, что у него формируется совершенно необходимый прыгуну (да и любому спортсмену) фанатизм.

          Я наблюдал однажды, как мой воспитанник перепрыгивал на улице лужу. Он разбежался, сильно оттолкнулся и... шлёпнулся в самую её середину. Его спутники в прохожие рассмеялись, я тоже улыбнулся. Мокрый и смущённый, парень был слишком уж комичен. Но, пожалуй, никто, кроме меня, не заметил, что в момент толчка он совершенно забыл о луже. Он прыгнул не в длину, а в высоту. Прыгнул, как на планку, и приземлился, как после взятия высоты. Значит, он думал в это время не о прошедшем дожде и не о луже, а о прыжке. За спортивное будущее этого парня я могу быть спокоен."

          Точный расчёт уверенно завоёвывает спорт. Если вчера слова "индустрия спорта" носили, скорее, метафорический характер, то завтра они, видимо, приобретут буквальный смысл. Методы, давно прижившиеся в авиастроении, машиностроении, приборостроении и т.д., в этой новой для себя области на наших глазах начинают вторую жизнь. Например, французские горнолыжники уже не спорят, какая техника спуска лучше, а помещают спортсмена в аэродинамическую трубу и опытным путём находят оптимальное положение сгруппированного тела.

          Мы же подчас планируем тренировку так, что даже не понятно, какую цель преследуем:

          — Это для чего?

          — Для укрепления здоровья.

          — А это?

          — А вот это непосредственно для результата.

          Человек, садящийся в поезд с надеждой одновременно приехать в два разных города, смешон. Зато тренеры, вольно или невольно следующие этому примеру, даже не вызывают удивления. А зря.

          Лет пятьдесят назад никого не удивляло, когда спортсмен выступал в соревнованиях сразу по нескольким видам спорта. Один атлет играл в футбол и волейбол, занимался гимнастикой и бегом. Другой боролся, боксировал, поднимал штангу. Такое было в порядке вещей.

          Лет пятнадцать-двадцать назад ещё оставались борцы, известные и как "классики", и как "вольники", и как самбисты. Встречались люди (например, А.Чудина), игравшие в волейбол, бегавшие, прыгавшие в длину и высоту и т.д. Но потом спортсмены этого плана стали "вымирать", как динозавры. Результаты сильно выросли, а это потребовало дальнейшей оптимизации тренировки (выразившейся, в частности, в узкой специализации). Сегодня нет легкоатлета как такового, а есть метатель диска или толкатель ядра, прыгун в длину или высоту. Даже у футболистов сегодня обычно есть своё амплуа: нападающий, защитник или вратарь. Я не удивлюсь, если в скором времени свои узкие специалисты появятся даже для таких похожих дистанций, как сто и двести метров.

          Любопытно, что специализации подвержены в наш бурный век всё и вся.

          Взять, например, науку — физику. Она поделена сейчас на целый ряд самостоятельных обособленных направлений.

          "...Самые выдающиеся умы двадцатого века, — пишет член-корреспондент АН СССР Д.В.Ширков, — не в состоянии охватить всю физику, как это происходило сравнительно недавно. Отсюда и стремление ко всё более узкой специализации, ибо только таким путём можно чего-нибудь добиться.

          Да и практически такая специализация вполне оправдана.

          Глубокое знание акустики — лишний багаж при изучении ядерных реакций, элементарные газовые законы не нужны физику, занимающемуся теорией сверхпроводимости, а специалист по геометрической оптике может быть полным профаном в теории элементарных частиц."

          В общем, в спорте, равно как и в науке (я вижу в этом своеобразный намёк), специализация уже состоялась. К сожалению, планы, призванные эту самую спортивную специализацию обеспечить, не всегда отличаются целеустремлённостью, они палят из одного ружья сразу по нескольким зайцам.

          Против оптимальности мы грешим ещё и тем, что нередко пускаем тренировочный процесс на самотёк. Вернее, мы обращаем внимание совсем не на те параметры, за которыми нужно следить в первую очередь. Как это ни парадоксально, строгие, детально разработанные планы часто оказывают нам в этом деле скверную услугу. На пути к высокому результату тренеры и спортсмены порой с такой фанатичностью выполняют все параграфы, пункты и разделы плана, что получается как в четверостишии:

Бедный малый в больничном бараке
Отдал душу смиренную богу.
Он смотрел на дорожные знаки,
Но совсем не смотрел на дорогу.

          В нашем деле "смотреть на дорогу" — значит, соблюдать частное выражение принципа оптимальности.

Принцип обратной связи

          Что я имею в виду? План — это своеобразная дорога, которая, будучи однажды выбрана, в дальнейшем сама определяет направление, создаёт условия для быстрейшего движения к цели, обеспечивает его экономичность и комфорт. Поэтому план, безусловно, необходим. Без него тренировка неотвратимо превратится в случайный набор упражнений и соревнований, изменчивый и хаотичный.

          Но и по дороге нужно уметь ездить. Посмотрите на руки шофера, лежащие на руле. Едва глаз водителя отмечает, что машина немного отклонилась в сторону, как тотчас небольшое, точно рассчитанное движение "баранки" возвращает её назад. Впереди опасный участок дороги — и нога шофёра начинает придавливать тормозную педаль. Машина выскакивает на прямую, как стрела, широкую магистраль — шофёр даёт полный газ, и автомобиль на большой скорости летит вперёд.

          Мы же, спортсмены, к успеху в соревнованиях часто ездим так: выезжаем на дорогу (сиречь план), намертво закрепляем руль и жмём на газ. Основное для нас — это ехать точно по графику. Мелкие и частые движения, которыми водитель держит машину на дороге, нам вроде бы ни к чему. Очутившись в кювете, мы потом долго удивляемся, почему, имея наисовременнейшую машину и великолепнейшую дорогу, так плачевно закончили своё путешествие...

          Вывод ясен. Тренировочный план, как бы подробно и детально он ни был расписан, никогда не может быть абсолютно точным. Различные возмущающие влияния неизбежно вторгаются в ясность идеальных расчётов и построений. К тому же, как это уже отмечалось выше, человек — система вероятностная. Поэтому фактическая реакция на нагрузку, как правило, будет несколько отличаться от той, на которую рассчитывали создатели плана. В этих условиях невозмутимо выполнять предписания тренировочного плана и не дотрагиваться до "руля" — значит рисковать угодить в кювет. Зная о том, что абсолютно одинаковые реакции двух разных (пусть даже очень схожих) организмов на одну и ту же нагрузку невозможны, тренеры и спортсмены должны подходить к вопросам построения тренировочного процесса творчески, рассматривая те или иные рекомендации как относительные.

          Что же нужно делать? Нужно постоянно осуществлять контроль, осуществлять обратную связь: нагрузка — срочное определение результатов — коррекция — снова нагрузка. Это цикл, который затем повторится много раз. Результаты, полученные от предыдущих тренировок, в идеале должны определять характер последующих. Если же, как это сплошь и рядом бывает сейчас, промежуточные звенья пропускать, то конечный итог можно, скорее, угадать, чем получить сознательно, запрограммированно. Такая тренировка напоминает мне езду с завязанными глазами.

          Ускорение процесса обучения новичков, управление спортивной формой — решить эти проблемы сегодня можно только с помощью приборов срочной информации и обучающих машин. Именно они переводят относительные рекомендации учёных в разряд точных и объективных указаний. Пока что приборов и аппаратов для обучения и совершенствования двигательных качеств в спорте очень и очень мало. А ведь эти приборы, как показывают эксперименты, не только значительно сокращают время обучения, но и помогают спортсменам приобретать более рациональную технику движений. Без обучающих машин или приборов, регистрирующих важные параметры движений, почти невозможно заниматься "переобучением" и совершенствованием техники, особенно у спортсменов со сложившимися, стабильными нерациональными двигательными навыками. В большинстве случаев тренеры отказываются от попыток перестройки или совершенствования техники таких спортсменов. Регистрация же параметров движения в единицах измерения способна значительно помочь в педагогическом процессе, в совершенствовании техники таких спортсменов.

          Несколько лет назад спорткомитет купил видеомагнитофоны, один из которых регулярно используется на тренировках сборной штангистов СССР. Право, этот тихий и "молчаливый" прибор экономит тысячи слов, которые раньше приходилось произносить тренерам, чтобы объяснить ученикам их ошибки. Теперь работа идёт иначе. Штангист выполняет упражнение, подходит к видеомагнитофону и тотчас, пока мышцы ещё "помнят" проделанное движение, смотрит, насколько правильно выполнен подъём. Показ можно повторить несколько раз. В обычном или замедленном вариантах. После этого штангист возвращается на помост и сосредоточивается на том, чтобы исправить допущенную ошибку.

          Словесные указания тренера поневоле несут на себе печать субъективизма: "Быстрей выполняй фазу подрыва!"

          А как быстрей? Насколько? Какова средняя величина этой быстроты? Где она должна начинаться? Где кончаться? Сколько времени продолжаться? Как нарастать?

          Преимущество такого прибора, как видеомагнитофон, заключается в том, что он даёт быстрый, точный и объективный образ движения, ограничивает возможность различных, несовпадающих толкований техники.

          Говорят, что современная аппаратура дорого обходится. С этим нельзя согласиться, ибо отказ от неё обходится ещё дороже. К тому же совсем необязательно опираться только на ультрасовременную и архисложную технику. Есть приборы простые, дешёвые, но вместе с тем очень эффективные.

          Оборудование наших залов тяжёлой атлетики недалеко ушло от эпохи двадцатых годов. По статистике, мы имеем в стране около четырёхсот тысяч зарегистрированных штангистов. Однако нельзя надеяться, что переход количества в качество осуществится сам собой. К этому нужно приложить руки.

          У нас огромные резервы. Таких тылов, как у нас, не имеет больше ни одна спортивная держава. Для сравнения отмечу, что в Польше, которая в последние годы очень успешно с нами соперничала, всего шестнадцать тысяч штангистов, в США же их не наберётся и трёх тысяч. И всё-таки, имея нашу огромную армию силачей, мы не можем заполнить вакансии в отдельных весовых категориях. Именно слабое техническое оснащение является одной из главных причин того, что мы никак не можем разбудить всю нашу дремлющую мощь.

          На мой взгляд, залы тяжёлой атлетики должны иметь динамографические платформы, записывающие силу, скорость и мощность усилий штангиста; станки для изометрических усилий с устройствами, регистрирующими эти усилия; циклографические приборы для записи движения штанги, кинокольцовки и т.д.

          Это не обязательно нужно всё сразу. На первых порах пусть появятся хотя бы некоторые, основные. Мнение о высокой стоимости таких приборов — заблуждение. Например, московский конструктор Сергей Сёмченков построил очень полезный для нас, штангистов, прибор. Если видеомагнитофон создаёт зрительный образ движения, то прибор Сёмченкова создаёт образ звуковой. Назначение прибора — измерение ускорения подъёма штанги. На гриф ставится датчик (его вес всего 20-30 граммов), который связан с мультивибратором. Получаемый электрический сигнал мультивибратор превращает в звуковой. Поэтому одновременно с подъёмом штанги атлет слышит звук изменяющейся тональности — своеобразный звуковой автограф движения.

          Звук от мультивибратора можно записать на плёнку. Его можно анализировать, сравнивать с эталонным. Можно даже рассчитать идеальный вариант подъёма штанги, создать и записать соответствующий звуковой сигнал (звуковой рисунок движения) и предложить штангисту в качестве образца.

          Прибор Сёмченкова прост и при массовом изготовлении стоил бы очень немного. Материалы для него Сёмченков подобрал на свалке. Выброшенные телевизоры, приёмники, детали машин — вот откуда взялось "дефицитное" сырьё.

          Живёт Сёмченков в однокомнатной квартирке. Одна стена целиком занята стеллажами с книгами, три других и добрую половину пола оккупировали панели, инструменты, провода, приборы, радиодетали, назначение которых трудно определить. В кухне поселился будущий робот, металлические "потроха" которого висят по стенам, застилают пол, вылезают в коридор. Похоже, собственные замыслы вскоре вытеснят Сергея из квартиры на лестничную площадку. Но он и в ус не дует, ходит по квартире на одной ноге и мастерит, мастерит, мастерит...

          Для фехтовальщиков Сергей сконструировал прибор, который регистрирует положение шпаги в пространстве. Датчик трёх направлений обеспечивает запись движений во все стороны. Фиксируется также давление пальцев на рукоять и момент укола. Всю информацию самописцы фиксируют на ленте. Данные можно записывать и на магнитную плёнку.

          Такая "машина" помогает анализировать технику, создаёт основу для её объективного сравнения. После незначительной переделки прибор может пригодиться и в других видах спорта.

          Я не случайно рассказал здесь о Сергее Сёмченкове. Условий для работы у него почти никаких. Обыватели косятся на него, злословят за спиной: чудак, дескать, все руки в порезах, канифолью провонял... Финансовая основа Сергея — его собственная зарплата. И всё-таки человек на свой страх и риск делает нужные вещи, которых так недостаёт нашим спортивным залам...

          Таких людей, как Сёмченков, надо искать. Им надо помогать. Давать конкретные задания. Загружать работой. Они — связующее звено между наукой и практикой. Они из полезных мыслей и идей делают полезные приборы. Я твёрдо убеждён, что без этого звена нам не прожить.

          Обычный телевизор — это сгусток технических идей. В массе своей мы мало что смыслим в его сложном устройстве. Однако даже шестилетний ребёнок умеет эксплуатировать это техническое чудо — повернул ручку, и смотри себе передачу.

          Нечто подобное должно произойти и в области спортивной науки. Самые сложные методические концепции с недостижимых вершин надо спускать на грешную землю, приспосабливать к практике, к работе, доводить до простоты и доступности, чтобы каждый тренер мог "повернуть ручку" и начать "смотреть передачу".

          Тренировка приводит к сдвигам в функциях организма, в химизме мышц, в обмене веществ. Поэтому в своей тренерской практике я постоянно проводил анализы крови, мочи и другие исследования. Этому делу я обучался в медицинском институте и аспирантуре. Но, во-первых, анализ для медицины и анализ для спорта — вещи разные. А во-вторых, не можем же мы заставлять каждого тренера оканчивать медицинский институт и аспирантуру, чтобы научиться производить эти анализы и исследования. Получится слишком накладно. Следовательно, надо вооружить тренера простыми, специально разработанными средствами физиологического и биохимического контроля. Иначе он неспособен будет "услышать" достижения современной науки, как ухо без приборов не способно услышать звуки определённой высоты.

          Реально ли это? Да, реально. Такие возможности есть. Их надо использовать. Например, по изменению состава слюны можно судить об изменении внутренней среды организма, то есть его реакции на нагрузку. Такое микроисследование осуществляется очень быстро, буквально за две минуты.

          Итак, дело за оборудованием, которое принцип обратной связи поставит на крепкую практическую основу.

          Все эти мероприятия с новой остротой поставят вопрос о теоретической и практической подготовке тренеров. В спортзалах грядущих лет рядом со штангой и другими снарядами в мечтах я вижу целый комплекс точных измерительных и анализирующих приборов. Я вижу тренеров за пультами, где на экранах и шкалах приборов отражается весь тренировочный процесс. После нагрузки будут определяться и сопоставляться десятки, а может быть, и сотни факторов. А когда атлет придёт на следующую тренировку, тренер будущего (педагог, биохимик, электроник) высчитает на ЭВМ и предложит своему ученику оптимальный вариант нагрузки. Эти времена не заставят себя долго ждать. Их быстрая походка уже доносится к нам из будущих лет.

          "Отец русской авиации" Н.Е.Жуковский писал, что человек полетит, опираясь на силу разума, а не на силу мышц. Сознавая всю парадоксальность этих слов в устах тяжелоатлета, я всё же с глубокой уверенностью утверждаю: "Да, к будущим победам нас примчит не сила мышц, а сила мысли, торжество разума, могущество науки".

Слово к молодым

          За золото побед, за сладкие минуты триумфа атлет платит неделями, месяцами, годами тяжкого труда. Он бесконечен, этот труд. Я вынес его на своих плечах. Только теперь, оглядываясь назад, я могу представить себе, насколько он был велик. И сейчас ещё ломит спину, стоит закрыть глаза и вернуться мыслью в те, увы, далёкие времена. Прекрасные времена...

          Я ветеран. Молодые силачи ушли вперёд, а я смотрю им вслед и удивляюсь их невиданным достижениям. И задумываюсь: ради чего ведут они тяжёлую борьбу с металлом? Ради чего я сам нёс этот почти неподъёмный груз? Что, несмотря на все разочарования, беды и боли, пятнадцать лет питало мою решимость? Какое чувство поднимало меня на ноги после неудач и не позволяло упиваться успехом после побед?

          Капитан Рисер-Ларсен, спутник и друг знаменитого полярного исследователя Амундсена, взволнованно описал возвращение великого норвежца в родные края.

          "Произошло это здесь, — пишет Рисер-Ларсен, — в тот дивный июльский день, когда мы вернулись домой в Осло после своего путешествия; Амундсен стоял на пристани, и ему нужно было отвечать на приветственные речи. Случайно у него был с собою наш национальный флаг, который развевался на воздушном корабле в течение всего нашего полёта. И вот Амундсен сказал:

          — Многие задавали мне вопрос, что именно так влекло меня всегда к этим путешествиям. — Он вынул флаг, развернул его и поднял высоко над головой. — Вот что! Вот кто увлекал меня всегда!

          Руал! Ты был взволнован, произнося эти слова, продиктованные прекраснейшим из всех чувств: любовью к Родине, — пишет Рисер-Ларсен. — Для тебя это чувство было основным в течение всей твоей жизни. Им была проникнута каждая твоя мысль: "Как бы мне лучше всего одарить Родину!""

          Как близка и понятна мне эта любовь, впитавшая мужество замечательного норвежца! Я давно уже не ношу майку с гербом своей страны на груди, но чувство Родины, чувство нерасторжимой близости с нашей землёй, с её народом, долг перед ним — это живёт во мне и будет жить всегда.

          Любовь к Отечеству — святое чувство, начало всех начал. Пока жива и сильна эта любовь, — жив и силён человек, какие бы беды ни уготовила ему судьба. Можно потерять дом, имущество, жену, мать... Но это ещё не гибель, это ещё не конец. А вот оказаться без Родины в сердце — это конец, погибель, смерть ещё до могилы. "Россия без каждого из нас обойтись может, — писал Иван Сергеевич Тургенев, — но никто из нас без неё не может обойтись. Горе тому, кто это думает, двойное горе тому, кто действительно без неё обходится". Тем более это относится к нашему, социалистическому отечеству.

          Патриотизм спортсмена, его спортивный долг заключается не в том, чтобы только победить, а там хоть не трава не расти... Мы все разные. По-разному проигрываем. По-разному побеждаем. Мы весёлые и серьёзные, вспыльчивые и невозмутимые... Никто не отнимает у нас права оставаться самими собой. Смешить публику, если нравится. Или не оставлять ей ни одного повода улыбнуться, как невольно (привычка — вторая натура) делал на помосте я. Но во всех случаях нужно, как говорится, "блюсти себя".

          Именно поэтому с таким пристальным вниманием я и вглядываюсь в нынешних чемпионов. Поверьте, я-то знаю, насколько велико в спорте желание победы, насколько сильно хочется вырвать её у соперника. В добрый час! Только честно. Чистыми руками. Достойно. Чтобы вашей победе люди всегда радовались. Чтобы ею всегда гордились и свои, и чужие.

          У нас много прав. Побеждать. И даже проигрывать. Нет такой силы, чтобы не нашлась на неё другая сила. Поэтому поражение — вовсе не позор. И не надо устраивать административных трагедий, закатывать печатные истерики, если один спортсмен проиграл другому в честной, достойной борьбе, отдав все силы, выложив себя до конца. Он на то имеет право. Без этого права спорт перестал бы существовать.

          Но никто, буквально никто не имеет права забывать о спортивной чести, относиться к спорту как к азартной игре, которая иногда стоит свеч, а иногда и нет. Никто из нас — от новичков до заслуженных мастеров — не должен надеяться, что ему позволено будет жить по каким-то особым "спортивным" законам, что победителей не судят, что на них не распространяются моральные нормы, принятые в нашем обществе. Особенно относится это к нашим ведущим спортсменам. Где велики победы, там велик и соблазн. И если уж он появится, пусть они всегда помнят: кому много дано, с того много и спросится. И побеждая, и проигрывая, наши атлеты должны выступать так, чтобы о них говорили: "Этот советский парень — настоящий спортсмен".

          Мне претит распространившаяся привычка оценивать личность спортсмена только по количеству завоёванных медалей и призовых мест, по голам, очкам и секундам, которых он достиг. В каждом атлете я хочу видеть не только триумфатора (всех первыми не сделаешь), но и настоящего человека. А это далеко не синонимы: победитель и настоящий человек. И плохой патриот тот, кто не хочет этого понимать.

          Могут спросить: при чём здесь патриотизм? Если спортсмен завоевал победу, кому придёт в голову интересоваться: патриот он или нет? Важна ведь победа, а остальное, дескать, дело десятое.

          Несогласен. Человек един. Это не машина, которую можно разбирать на части. В человеке всё должно быть прекрасно. В глазах народа победитель, чемпион — это герой, а герою не прощаются никакие мелкие или подлые черты. Вдумайтесь в это, вглядитесь в спорт, и вы убедитесь, что я прав. Раньше меня, бывало, удивляло, когда к большому спортсмену, обладателю многих титулов и наград, его же соотечественники вдруг резко, если не сказать больше, охладевали. А дело объяснялось просто. Люди, подчас подсознательно, хотят видеть в своём кумире средоточие лучших человеческих качеств. Ты победил, и народ дарит тебе свою любовь, восхищение, неистовые симпатии. Люди ещё не знают толком, какой ты на самом деле. Но они верят, что ты добр и великодушен, благороден и смел. Они не осудят тебя, если ты проиграл в честной, самоотверженной борьбе, но отвернутся, если разглядят, что ты, победитель, расчётлив и себялюбив, мелок и жаден. Иначе и не может быть. Ведь не от своего только имени выступаешь ты на международной арене, а от имени своей страны, своего народа. И обидно думать, что от имени этого гордого, трудолюбивого, много вынесшего народа может выступать человек морально и нравственно ничтожный, пусть даже физические возможности позволяют ему завоёвывать призовые места.

          Я целиком разделяю мнение кандидата педагогических наук К.Жарова, заслуженного мастера спорта Д.Иваницкого и судьи всесоюзной категории В.Откаленко, которые написали в газете "Правда": "Мы славим победителей соревнований, чемпионов и рекордсменов, воздаём должное тем, кто забил наибольшее число голов, а пропустил меньше всех, принёс команде ценные очки, добился быстрых секунд. Но особого почёта заслуживают те из них, кто своим поведением на соревнованиях утверждал и развивал благородные идеалы нашего спорта, проявил высокие моральные качества советского атлета".

          Атлет ни на минуту не должен забывать, что он не просто штангист или боксёр, бегун или футболист. Он полномочный представитель своей страны. И людям, которые хотят получше эту страну узнать, очень важно не только то, победил советский атлет или проиграл, но и то, как он победил и как проиграл. Помните об этом, мои молодые друзья, и как зеницу ока храните свою спортивную честь.

          В конце концов, у килограммов, метров и секунд сегодня одна цена, а завтра — другая. Но отвага, мужество и самоотверженность не обесцениваются никогда. Вспомните хотя бы знаменитый бег Хуберта Пярнакиви в 1958 году на легкоатлетическом матче СССР-США в Филадельфии.3

          Спортсменов шатало из стороны в сторону, ноги их заплетались от страшной усталости, бегуны с трудом понимали, в какую сторону нужно бежать... И только чувство большой ответственности, долг перед командой, перед соотечественниками заставляли их продолжать бег. Разве столь уж важны для нас минуты и секунды, показанные в тот день? Думаю, нет. Мне кажется, что многие любители спорта (дотошных статистиков я в расчёт не беру, не они делают погоду) давно уже забыли, какие минуты и секунды были тогда показаны. Но разве можно забыть этот пример спортивного героизма, о котором ещё долго будет вспоминать и Новый, и Старый Свет? А какой великолепный образец мужества увидела в том поединке наша молодёжь!

          Всегда ли мы умеем это мужество разглядеть? Становится больно, когда подчас на спортсмена сыплются несправедливые упрёки только за то, что на финише ему не посчастливилось быть впереди всех. Как всё просто: если первый — слава тебе и почёт, если второй — то сам виноват, пеняй на себя, нужно было побеждать. Не этой ли неразборчивостью соблазняем мы нетвёрдые души? Выиграй любой ценой, и тебе воздастся сторицей...

          Будем же справедливы к честным бойцам. Будем ценить их спортивное мужество, уважать спортивное джентльменство. И если спортсмен обнаруживает великолепные человеческие качества (есть ли более сильное средство восславить спорт?), то давайте забудем, что он из другого спортивного общества. Давайте протянем ему дружескую руку, а досадовать, если проиграли, будем на свою слабость, а не на него. А если мы выиграли, то с высоты пьедестала почёта дружескую руку нужно протянуть и своему честному сопернику.

          Ещё несколько слов о мужестве как таковом. Когда произносят это слово, речь обычно заходит о выбитых пальцах, о сломанных рёбрах и ключицах и о других болезненных травмах, которые, несмотря на свою тяжесть, не смогли вывести спортсмена из борьбы. Я вовсе не хочу этого мужества отрицать. Наоборот, я уважаю его. Я знаю, как это невыносимо трудно — в таком состоянии вырывать победу у соперника, у которого очень нелегко выиграть и будучи абсолютно здоровым. Я пишу это как врач и как человек, который такие спортивные подвиги не раз наблюдал воочию.

          Но у мужества имеется много граней. Есть мужество броское, яркое, на глазах у тысяч людей. Ему аплодируют стадионы. Его по праву превозносят спортивные журналисты. Но ведь, как говорит наш мудрый народ, "на миру и смерть красна". Я глубоко верю, что, если понадобится, то почти любой наш олимпиец перешагнёт через боль и страх, сделает всё, что только можно сделать для победы. Нисколько в этом не сомневаюсь.

          Но бывает и другое мужество — скромное, неброское, незаметное. Без аплодисментов и многочисленных зрителей. Мужество делать не то, что нравится, а то, что нужно для будущих побед. Подчас идти против течения, вызывая неодобрение знакомых и друзей. В середине спектакля подняться и уйти, потому что наступило время спать. Решительно отклонить протянутую тебе рюмку с вином. Не курить. Помнить свой долг. Всегда и везде.

          Здесь нужно продержаться не раунд и не тайм. Это мужество проходит сквозь годы. Оно требует не порыва, а настойчивости, не краткого взлёта, а безостановочного полёта, не вспышки, а ровного горения. Я не стал бы об этом писать, если долгая спортивная жизнь не убедила бы меня в том, что именно это скромное повседневное мужество подчас и бывает не по силам молодым атлетам. А ведь оно не менее важно, чем яркий стадионный героизм. Поэтому я зову вас, мои молодые друзья, не только в праздники, но и в будни, чтобы не только на соревнованиях, но и на тренировках, в школе, в институте, в семье и в быту постоянно помнить, что современный спорт требует полной самоотдачи, что он не терпит, когда атлет хотя бы ненадолго забывает, что сегодня борьба протекает не только на помостах и рингах, беговых дорожках и коврах. Судьба успеха решается и за дверьми спортивных залов и стадионов. Она зависит от того, как нами прожит каждый отдельный день.

          Я верю в вас, мои молодые друзья. Верю в ваши победы. Именно поэтому я так горячо и хочу, чтобы вы взяли у нас, ветеранов, всё лучшее, что мы добыли за долгие, трудные и прекрасные годы, проведённые в большом спорте. Берите наш опыт и великодушно забудьте о наших ошибках, которые, надеюсь, вы не станете повторять.

          В добрый путь! Пусть пышные цветистые фейерверки побед почаще отмечают ваш путь. А в перерывах (ведь не будь будней, не было бы и праздников) пусть ярко, сильно и ровно светит ваш пылкий спортивный энтузиазм. И чем больше молодое племя превзойдёт нас, "стариков", чем дальше оно уйдёт от наших достижений — тех образцов силы, быстроты, выносливости, которые мы оставили ему в наследство, — тем больше будет моя уверенность в том, что молодость не прошла зря.


  1 По словам самого Александра Курынова, его исключение из сборной имело иные причины.

          Пребывая на посту главного тренера сборной СССР, Аркадий Воробьёв одновременно вёл в ней интенсивную исследовательскую работу, что вылилось у него в итоге в ряд научных трудов (монографию, докторскую диссертацию и несколько статей). К сбору данных о состоянии различных систем организма при тяжелоатлетических нагрузках была подключена даже жена Воробьёва (см. Э.И.Воробьёва "Характеристики обмена натрия и калия у квалифицированных тяжелоатлетов в процессе систематических тренировок" — сборник "Трибуна мастеров тяжёлой атлетики" (составитель А.Н.Воробьёв), Москва, ФиС, 1969 г., стр. 113).

          Большинство обвешенных датчиками, исколотых иголками и беспрерывно сдающих мочу и кал чемпионов сильно раздражало, что главный тренер использует приносящие им постоянные неудобства медицинские процедуры для своей научной карьеры, что он имеет от сборов помимо спортивных ещё и научные дивиденды. Тем более что, пользуясь своим руководящим положением, главный тренер заставил всех мириться с работой в сборной своей жены.

          В конце концов сборники набрались храбрости и решили выразить свой протест против разгула мешавших им нормально тренироваться научных исследований. Правда, этой храбрости им хватило лишь на то, чтобы родить идею о коллективном письме с жалобой на Воробьёва в вышестоящие инстанции. Брать на себя хлопоты с составлением текста письма никто, конечно, не захотел, и в итоге все решили прибегнуть к формальной процедуре: в команде уже была комсомольская организация, а у организации имелся секретарь — Александр Курынов.

          Курынов сочинил текст коллективной жалобы на Воробьёва, собрал под ней подписи сборников и послал в спорткомитет. Но функционеры спорткомитета, чтобы разобраться в изложенной в жалобе проблеме, ознакомили с этой жалобой самого Воробьёва.

          Воробьёв умело и быстро утряс со спорткомитетом все имевшиеся к нему вопросы, а затем взялся за ликвидацию "бунта на корабле". В результате проведённого расследования Воробьёв пришёл к выводу, что весь сыр-бор пошёл от Курынова и вытурил Александра из сборной. Кстати, обставлено всё было с претензией на демократичность: по поводу пребывания Курынова в сборной Воробьёв провёл голосование — открытое, разумеется, так что все сочувствовавшие Курынову выявлялись на месте. Проголосовать за Курынова нашёл в себе силы только Юрий Власов. стрелка вверх

  2 Это парафраз слов немецкого философа-самоучки Иосифа Дицгена ("мышление — не привилегия профессоров"), процитированных А.Хоцеем в статье, помещённой на данный сайт в качестве его эпиграфа. стрелка вверх

  3 Вот что написал об этом забеге один из его очевидцев (Пётр Болотников, "Последний круг", М., Молодая гвардия, 1975, сс. 108-109:

          "...Очень большую ответственность я чувствовал за своё выступление в легкоатлетическом матче СССР-США. На этот раз матч проходил в Филадельфии. Мы с Артынюком выступали на 5 тысяч метров во второй день. А в первый день от нас бежали Леонид Десятчиков и Хуберт Пярнакиви. Тот забег стал уже легендой. Но расскажу о нём так, как он представлялся мне.

          Бегуны стартовали в самую жару — 33 градуса в тени. Воздух был как в парной, а его влажность такой, что выстиранная майка сутки висела и не просыхала. От металлических трибун шёл жар, как от печки. Бежать, конечно, было очень тяжело. Но всё шло нормально до седьмого километра. Наши понемногу уходили, американцы — Труэкс и Сот — отставали.

          Надо отметить, что "десятка" была последним видом первого дня соревнований. А счёт уже был 75:73 не в нашу пользу.

          И вот на седьмом километре стало происходить нечто странное. Сот, уже порядком измотанный, вдруг сделал невероятный рывок, обошёл Хуберта, а потом и Лёню. На что Сот рассчитывал, понять было трудно. При той жаре и влажности один даже самый короткий рывок моментально приводил организм в нерабочее состояние. Видимо, Сот просто обезумел от жары. Конечно, это всем понятно теперь, но тогда рывок Сота показался нам опасным. Ведь на первом матче американцы нас победили.

          Вот Пярнакиви и решил не отпускать Сота. Он бросился за американцем, догнал его. А тот покачался немного — и упал. Его тут же положили на носилки и отправили в госпиталь. Вообще, в тот день на стадионе носилки были самым популярным видом транспорта. С трибун то и дело уносили зрителей, получивших тепловой удар.

          Десятчиков немного помучился и финишировал первым. А Пярнакиви оказался в тяжёлом положении. Рывок доконал Хуберта, но он не позволил себе сойти с дистанции. Особенно тяжело было ему на последней прямой: он пробежал её за минуту. Сто метров — за минуту. Хуберта бросало из стороны в сторону, он высоко поднимал колени и молотил ногами дорожку, не продвигаясь вперёд. Трибуны были в ужасе. Такой нечеловеческой борьбы ещё никому не приходилось видеть на беговой дорожке. Хуберт всё же финишировал. Судьи тут же в клочья разодрали его майку — на сувениры. Труэкс пришёл третьим и тоже потерял сознание после финиша..."

          (Болотников ошибся, написав, что американца Сота "положили на носилки и отправили в госпиталь" "тут же", то есть после первого же падения. На самом деле после первого падения Сот ещё дважды вставал и дважды падал. Руководители американской команды после первых двух падений никого к нему не подпускали для оказания медицинской помощи — чтобы не потерять очки в результате автоматически последовавшего бы снятия Сота с дистанции. И только после третьего падения Сота к нему, прорвав оцепление, подбежал врач советской команды и начал делать массаж сердца. Это и спасло Сота: в больнице его всё-таки откачали.

          Кроме того, в своём описании легендарного забега Болотников упустил одно важное обстоятельство: всякий раз, прежде чем упасть, Сот замедлял бег, который затем переходил в странный подпрыгивающий "танец" на одном месте.

          Именно происшествие с Сотом, последовавшее за его "танцами", и заставило весь стадион с особым страхом следить за начавшимся на последних ста метрах дистанции таким же точно "танцем" Пярнакиви — то есть данный безумный "танец" был для всех зрителей явным предвестником скорого и неминуемого падения бегуна. Тем не менее Пярнакиви, "протанцевав" дольше Сота, всё же не упал, "дотанцевал" до финиша.

          Кадры этого спортивного подвига — Пярнакиви из последних сил одурело вскидывает колени, бежит "вверх", оставаясь на месте — вошли в документальный кинофильм "Спорт, спорт, спорт". Указанные кадры сопровождает голос самого Хуберта Пярнакиви, очень отстранённо с прибалтийским акцентом повторяющий: "Надо... бегать... до конца...") стрелка вверх


О некоторых рассуждениях Воробьёва

          В главе "Тяжёлые вериги догм" Воробьёв написал следующее:

          "Если обратиться к первоисточникам многих наших теоретических построений, то обнаружится, что своё начало они берут в классических принципах педагогики. Принося дань древней традиции, многие работники физического воспитания и сегодня верноподданнически кланяются принципам постепенности, разносторонности, стараются непременно идти от простого к сложному и т.д.

          Но так ли уж прочны эти основы, на которых ещё совсем недавно студенты педвузов (и физкультурных тоже) приучались строить педагогический процесс?

          Сотни тысяч людей на собственном опыте познакомились с классической педагогикой, когда в школьные годы по 7-8 лет пытались овладеть иностранным языком. От части они шли к целому. От букв к слогам. От слогов к словам. От слов к предложениям. Они заучивали сотни слов и оборотов. Долбили грамматические правила. Делали упражнения. Учились по учебникам, написанным в соответствии со всеми канонами педагогической науки. И всё без особого успеха. Оглядываясь назад, они потом с сожалением констатировали, что ощутимого толка эти занятия им почти не принесли.

          Но есть и другие методы. Их авторы исходят из простой мысли: овладеть какой-либо деятельностью можно только через эту деятельность. Поэтому, нисколько не заботясь о чистоте древних принципов, они начинают бомбардировать ученика иностранной речью. Они ставят его в такие ситуации, где язык нужен позарез. Не умеющего плавать они бросают в стихию чужой речи и заставляют в ней плыть. И, вопреки всем канонам, человек плывёт. Проходит несколько месяцев, и ученик начинает вполне прилично говорить на иностранном языке.

          Немало таких парадоксов и в области физического воспитания. Сплошь и рядом мы опираемся на испытанный педагогический костыль, даже не задумываясь над тем, что между усвоением знаний и усвоением движений есть не только сходство, но и различия..."

          В обоснование своих сомнений Воробьёв привёл пример:

          "Во многих видах спорта вначале разучиваются простые элементы, потом посложнее и т.д. По восходящей. Однако сегодня в правильности данной концепции появились сомнения.

          Дело в том, что специалисты по различным видам борьбы давно заметили, что спортсмены, хорошо усвоившие, допустим, подножку (это сравнительно простое движение), с трудом осваивают подхват — сложное движение. На уроке у начинающих борцов всё получается хорошо, но вот на соревнованиях после освоенной подножки начать столь же успешно применять подхват молодым борцам никак не удаётся. В сложной соревновательной ситуации спортсмены снова и снова прибегают к старому испытанному приёму, а на подхват, хоть кол на голове теши, не идут. Хотят, но словно наталкиваются на какой-то барьер. Зато после подхвата освоить подножку обычно не составляет особого труда."

          На мой взгляд, эти сомнения А.Н.Воробьёва в правильности принципа постепенности в обучении — совершенно напрасны. Принцип постепенности в педагогике (да и вообще в познании) незыблем, он работает всегда. Но всё дело в том, что иногда над принципом постепенности "берут верх" иные факторы.

          Приведу аналогию. Все материальные тела притягиваются друг к другу. Это "работает" гравитация. Однако если к притянутому к Земле за счёт гравитации куску железа поднести сверху достаточно сильный магнит, то данный кусок железа начнёт двигаться против направления действия гравитации. Будет ли сие означать, что нужно выражать сомнения в правильности закона гравитации, во всеобщности её действия? Конечно, нет. Гравитация как действовала на кусок железа и Землю, так и продолжает действовать. Просто это действие "пересилено" действием магнита.

          Вот и при обучении на его субъекта всегда действуют разнонаправленные факторы. При оценке эффективности обучения помимо соблюдения принципа постепенного увеличения нагрузки нужно учитывать ещё, в частности, и общую интенсивность передачи новой информации ученику, обычно тесно связанную с его, ученика, заинтересованностью в обучении, а также "свежесть" мозгов ученика.

          Воробьёв указал на то, что десятки миллионов наших соотечественников, несмотря на их длившиеся в школьные годы по 7-8 лет попытки овладеть иностранным языком, не имели в этом овладении языком особых успехов — в то время как при погружении в чужую языковую среду, то есть в том случае, когда новый "язык нужен позарез", нормальный человек достаточно быстро приучается сносно говорить на этом новом языке.

          Ну и что же именно в данном факте с двумя способами обучения новому языку должно посеять сомнение в правильности принципа постепенности? Разве преподавание всех других предметов в наших школах за 7-8 лет обучения делает наших соотечественников грамотными в физике, химии, литературе или биологии?

          Помню, удивлённый тем, что одна вроде бы достаточно развитая девушка не знает, кто написал повесть "Хаджи-Мурат", я прошёлся в своём родном цехе по конвейерам и задал вопрос "Кто написал "Хаджи-Мурата"?" не менее чем полутора сотням человек. Самым распространённым ответом был "Не знаю", вторым по популярности — "Наверное, узбек какой-нибудь". Ответ "Лев Толстой" я услышал всего лишь от одной женщины.

          В своей нынешней конторе я иногда вынужден ругаться с людьми типа энергетиков и электриков, то есть вроде бы с профессионалами, знатоками энергетики, которые тем не менее неколебимо уверены в том, что питаемые от электричества водяные отопительные приборы выдают на потреблённый киловатт-час больше тепла, чем конвекционные, безводные отопительные приборы, открытые спирали которых, к тому же, ещё и "выжигают кислород" — почему-то годами почти не уменьшая при этом свою массу (это уже к вопросу о знании нашими соотечественниками химии, в соответствии с законами которой объект, выжигающий кислород — например, деревянное полено — должен начисто сжигаться и сам).

          Однажды мне в руки попала книжка про систему школьного обучения в США.

          (Книжка эта была написана ещё в начале шестидесятых годов и, насколько я помню, её автор постоянно с чувством превосходства сравнивал американскую систему обучения с советской.

          "Американские девочки, — писал автор, — это уже маленькие женщины, на уроках труда им преподают одно лишь домоводство и учат нравиться будущему мужу, то бишь готовят к проведению всей жизни на кухне в окружении детей. А путь на производство этим девочкам начисто заказан. У СССР же в отличие от Америки на уроках труда нет никакого домоводства для девочек, у нас нет этого унижающего человеческое достоинство разделения на разные виды деятельности на уроках труда, у нас все — как мальчики, так и девочки — обучаются столярному и слесарному делам, потому что советские школы готовят не "домохозяек" и "рабсилу", а строителей коммунизма".

          Что примечательно, уже с середины шестидесятых годов автору той книжки гордиться стало нечем: в советских школах девочки на уроках труда тоже перестали изучать столярное дело, вместо последнего для девочек ввели домоводство — такое же, как в Америке.)

          Так вот в той книге рассказывалось о следующем. Американские школы в общем и целом делятся на два типа. Школы первого типа (государственные и бесплатные для учащихся) предназначены для детей бедных и среднеобеспеченных родителей. В этих школах имеет место разделение на потоки A, B и C (с точки зрения автора той книжки, тоже унижающее человеческое достоинство учеников). Разделение это происходит на основании результатов регулярного тестирования (которая, ясный пень, также является не чем иным, как очередным орудием унижения и угнетения, изобретённым приспешниками буржуазных эксплуататоров).

          В потоке A учатся дети с высокой успеваемостью, в потоке B — со средней успеваемостью, в потоке C — с низкой. Насилия со стороны учителей над детьми при обучении в рамках этой системы никакого нет, всё происходит на исключительно добровольной основе: кто хочет — учится хорошо и много и в итоге поступает в университет и получает шанс влиться в ряды элиты общества, а кто желает лоботрясничать — не учится и попадает в итоге на неквалифицированную работу, а то и куда похуже. Сегодня всем, надеюсь, известно, что представляют собой американские школы такого рода: это, увы, в очень значительной мере рассадники наркомании и молодёжной преступности. Однако детей там, напоминаю, никто к учёбе не принуждает, учителя пытаются лишь положительно заинтересовать их науками. И в итоге положительно заинтересовываются науками, повторяю, лишь единицы. Большинство же учеников так ничем из школьной программы по большому счёту и не заинтересовывается, почти вся преподаваемая информация у них в одно ухо влетает, а в другое вылетает.

          Однако наряду с вышеописанными государственными общедоступными бесплатными "заинтересовывающими" школами для детей небогатых родителей в США имеются и школы совсем иного рода. А именно: частные элитные платные школы-интернаты, куда своих чад за большие деньги могут отдать богатые родители. В этих школах никто никого особо не пытается увлечь учёбой, в этих школах царит спартанская и даже армейская обстановка с некоторыми элементами дедовщины. В части таких школ практикуются карцеры и даже телесные наказания — в основном за хулиганство и плохую учёбу. То есть дисциплина и знания вбиваются там нерадивым ученикам фактически через задницу. Нет в этих школах, разумеется, и никакого разделения на потоки — там знания в должном объёме получает всякий, кто не был отвергнут при приёме.

          Называется последняя система "немецкой", она существовала до революции 1917 года и в нашей стране. Так что ничего особо нового метод насильственного погружения в обучающую среду собой не представляет: истинно новым веянием является как раз свободное, ненасильственное — и, увы, далеко не всегда эффективное — "положительное заинтересовывание" ребёнка учёбой.

          То есть, повторяю, не стоит спешить выражать сомнения в правильности принципа постепенности, если не соблюдаются другие принципы обучения — например, принцип достаточной интенсивности обучения.

          Кроме того, даже и при таком бесхитростном методе обучения, как простое бросание человека в чужую языковую среду словно в воду (напоминаю слова Воробьёва: "нисколько не заботясь о чистоте древних принципов, они начинают бомбардировать ученика иностранной речью"), принцип постепенности — "от простого к сложному, от элементов к их системе" — продолжает неукоснительно соблюдаться. Но только в ситуации погружения в чужую языковую среду роль отвечающего за постепенность преподавания методиста берёт на себя сам обучаемый, то бишь он сам начинает отбирать то, что легче усваивается: при попадании в чужую языковую среду никто, например, не начинает запоминать английский язык с модальных глаголов, герундия, будущего продолженного в прошлом времени и т.д.; в самую первую очередь люди всегда запоминают в английском языке что-нибудь самое простое типа "Я есть на дежурство сегодня" или "Они суть ученики".

          Примерно так же обстоят дела и с сомнениями Воробьёва в правильности принципа постепенности в отношении ситуации с обучением борцовским приёмам.

          "Подхват" — это приём, с одной стороны, конечно, куда более сложный, чем "подножка". Однако, с другой стороны, "подхват" — это вовсе не усложнённая "подножка", а совершенно другой приём, то есть "подхват" не представляет собой некоего "целого", одним из элементов которого является "подножка". Иными словами, тут нет такого усложнения, как при заучивании целой поэмы путём запоминания отдельных строк — нет, "подножка" похожа на "подхват" примерно в той же мере, в какой тяжелоатлетический рывок похож на тяжелоатлетический толчок. Кроме того, в выполнении какого-то конкретного приёма при борьбе обычно никогда не бывает той жёсткой необходимости, какая имеет место, например, в силовом троеборье, где после приседа все желающие соревноваться, хотят они того или нет, обязаны сделать жим и тягу — вне зависимости от того, хорошо они помнят эти упражнения или уже слегка подзабыли.

          Стало быть, при обучении борьбе, при нацеливании ученика на разнообразие в её ведении, нужно просто дополнительно учитывать то, что первые впечатления всегда более ярки, лучше запоминаются, чем все последующие, что новичок — это "чистый лист", на котором можно написать всё что угодно. Причём самое первое будет написано сверху и с заглавной буквы. А всё последующее будет написано на этом листе уже внизу строчными буквами. В крайнем случае для изменения самых первых слов старый текст придётся долго вычищать, стирать, прежде чем написать на этом вычищенном месте нечто новое.

          Но и первая запись, и все последующие записи всегда будут выполняться постепенно.

1 2 3


[на главную страницу]

Архив переписки

Форум