Эпиграф сайта

          На первый взгляд может показаться, что публикуемый ниже текст не имеет к проблемам тяжёлой атлетики никакого отношения. Однако первые впечатления часто оказывается обманчивыми: мыслям, аналогичным тем, что содержатся в тексте А.Хоцея, вынужден был посвятить целую главу книги "Сильные мира сего" Аркадий Воробьёв — в своё время главный тренер сборной СССР по тяжёлой атлетике.

          На сайте "Проблемы тяжёлой атлетики", очень надеюсь, реализованы все принципы позиции А.Хоцея: отказ от псевдоколлективистского стиля подачи материала (то есть от традиционного ныне "мычания" публикантов), от квазиучёного пустословия, от злоупотребления ультранаучной терминологией, от слепого преклонения перед цитатами, званиями, авторитетами и т.п.

          Остаётся добавить, что "Ответы учёному читателю" были написаны А.Хоцеем в 1987 году в качестве предисловия к работе, посвящённой проблемам систематизации философии как онтологии.

Ответы учёному читателю

А.Хоцей

          Здесь я считаю нужным выступить не по существу, то есть коснуться тем, непосредственно к философии не относящихся. Накопленный кое-какой опыт общения с отечественной научной средой убедил меня, что подавляющее большинство представителей учёной части нашего населения сделано на одну колодку. Например, деловой критики от них добиться очень трудно, от спора они норовят улизнуть, отделываясь от оппонента чисто формальными придирками. Это, впрочем, и не удивительно: на что же иное и может быть способна заформализированная учёность? Ну что ж, тем проще мне на эту стандартную "критику" будет заблаговременно дать обобщающие ответы.

          Прежде всего, неприятие специалистов, очевидно, вызовет мой изначальный отказ от неопределённо-безличного, псевдоколлективистского стиля изложения. Не хочу выяснять, каким образом этот стиль утвердился в нашей научной литературе в качестве признака хорошего тона, но похоже, что появился он не от скромности авторов, выражающихся на манер коронованных особ. Без влияния принижающей индивидуальность бюрократизации науки здесь, по всей видимости, не обошлось.

          В то же время я обращаюсь к личному стилю, к изложению от себя не только из чувства протеста против официальных норм. Вести речь от своего лица нормально для человека, общающегося с массами читателей. А моё глубокое убеждение состоит в том, что наука, и тем более общественная, должна быть достоянием масс. Всякому подлинному учёному нужно приближать свой язык к простому языку народа. Воздвижение искусственных языковых барьеров, кастовый стиль изложения и т.п. — на руку только тому, кому нечего сообщить людям, тому, кто хочет отгородиться от них, запудрить им мозги ультранаучной терминологией, за которой — пустота.

          Бюрократически-элитарный стиль изложения, искусственно навязываемый даже талантливым учёным — это серьёзная болезнь сегодняшней науки, это способ маскировки примазавшихся к ней и задающих в ней тон бездарностей. Если у учёного есть мысли, то ему самый резон излагать их просто и доступно, чтобы они быстрее входили в научный оборот. В.И.Ленин не зря жестоко воевал с профессорским словоблудием казённых философов. Ф.Энгельс не случайно выступал против балласта "философских выражений, употребление которых отнюдь не всегда неизбежно" (ПСС, изд. 2-ое, т. 21, стр. 285). Увы, этот балласт у некоторых деятелей и поныне компенсирует отсутствие полезного груза.

          Вторая претензия, разумеется, будет предъявлена к моему научному статусу. Философия сегодня сильно профессионализирована. Право на соответствующие исследования признаётся сегодня практически только за обладателями соответствующих дипломов. А уж по их числу мы, безусловно, значительно обскакали древних греков. Ах, сколько дипломированных философов кормится сегодня толкованиями трудов солдата Декарта, оптика Спинозы, помещика Фейербаха или рабочего Дицгена (а пуще того — журналистов Маркса, Энгельса и Ленина) и как снисходительно-иронично относятся они к философским работам нынешних дворников, пролетариев и журналистов...

          Но "мышление — не привилегия профессоров" (И.Дицген "Избранные философские сочинения". — М., Огиз, 1941, стр. 238). Более того, как подметил Л.Фейербах: "Это характерная особенность профессора философии, что он не философ и, наоборот, характерная черта философа, что он не профессор". Конечно, здесь великий материалист слегка перегнул палку — но ведь только слегка...

          Учёность вообще не есть признак учёного. Натаскать можно и собаку. Дипломом оцениваются знания, но отнюдь не философский склад ума. Подлинный же учёный не только и не столько накапливает знания, сколько оплодотворяет их, пропуская через горнило своего разума. Результат его деятельности — новые мысли, а не жвачка из старых.

          Ещё Гегель — редкий случай профессора-философа — иронизировал: "учёная эрудиция состоит именно в том, чтобы знать массу бесполезных вещей, то есть таких вещей, которые сами по себе бессодержательны и лишены всякого интереса, а интересны для учёного эрудита лишь потому, что он их знает" (Собр. соч., М., 1932, т. IX, стр. 18). Разве мало сегодня подобных эрудитов, щеголяющих цитатами, но абсолютно неспособных даже продумать толком их содержание?

          Поэтому я с лёгким сердцем признаю свою "неостепенённость", которую вовсе не считаю недостатком. Напротив, на мой взгляд, это, скорее, даже достоинство. Отсутствие чинов и званий, как мне кажется, вообще благотворно для учёного. Оно лишает искуса авторитарности. Оно заставляет рассчитывать не на казённый авторитет, а исключительно на убедительность предлагаемых соображений. Впрочем, я знаю также, что логика на первых порах всегда побивается привычкой, стандартом мышления, той же авторитарностью в союзе с косностью; и лишь последующие поколения, привычек ещё не заимевшие, постепенно начинают прислушиваться к новым доводам разума. Но на то и расчёт.

          Третий повод для "критики" моей работы патентованные философы, очевидно, отыщут в моём отношении к авторитетам. Преклонение перед авторитетами, многократно освистанное, тем не менее чрезвычайно живуче — как раз, на мой взгляд, вследствие засилья тех псевдоучёных, которые, не имея собственных свежих мыслей, кормятся процентами с капиталов классиков, стараясь и других людей лишить независимого мнения. Я же полностью согласен со словами авторитета, приведёнными в качестве эпиграфа к этому труду. ["Философия спрашивает: что есть истина? — а не: что считается истиной?" (К.Маркс, ПСС, изд. 2-ое, т. 1, стр. 101) — Сост.] Не мнение большинства или выдающейся личности значимо в поисках истины, а свидетельства практики.

          Между нами, атеистами, говоря, не ошибается только господь бог, — а к суждениям любого смертного нужно подходить критически, поверяя их прежде всего фактами. Увы, это совершенно очевидное требование у нас постоянно игнорируется. В качестве аргументов в научных спорах у нас зачастую используются не факты и логические выводы из них, а понащипанные отовсюду цитаты. Чтобы не быть голословным, приведу пример.

          Вот типичное суждение: "Поскольку творцами материалистической диалектики были К.Маркс и Ф.Энгельс, а продолжателем их учения — В.И.Ленин, то при обсуждении любых вопросов, связанных с пониманием и толкованием проблем материалистической диалектики, а тем более коренных её проблем, следует прежде всего обращаться к первоисточникам" ("Диалектика отрицания отрицания". — М., Политиздат, 1983, стр. 4).

          Что это? Призыв изучать работы классиков? Однако напоминать об этом учёному — всё равно что убеждать голодного в необходимости периодически принимать пищу.

          Но нет, здесь, оказывается, выражена совершенно иная позиция: в поисках истины обращаться рекомендовано не к действительности, а к авторитетам.

          Чуть далее автор (а им является известный советский философ, академик Б.М.Кедров) как раз и демонстрирует образец такой авторитарной аргументации. Рассмотрев взгляды В.И.Ленина на последовательность изложения трёх известных законов диалектики и обнаружив, что у Ленина в этом отношении нет определённой системы, академик так прямо и заключает: "Это показывает, на наш взгляд, что последовательность изложения основных законов диалектики особого значения не имеет" (там же, стр. 10).

          Помилуйте, да неужто? А вот мне кажется, что отсюда можно уяснить только то, что Ленин просто не имел чёткого мнения по данному вопросу. И ни грана сверх этого.

          Более того, даже если Ленин и имел бы какое-то мнение — то и тогда это его мнение ещё нельзя было бы принимать за истину. От любого, даже от самого авторитетного учёного мы вправе требовать не просто однозначно выраженной мысли, но именно её развёрнутого доказательства.

          Исходя из таких убеждений, я полностью отвергаю саму бюрократическую традицию использования цитат из классиков в качестве зубодробительных аргументов. Первоисточниками для меня являются не чьи-либо труды, а общественная и естественно-научная практика. Любой вере в науке — не место; в этом плане абсолютно прав Т.Гексли: "Принимая что-либо на веру, наука совершает самоубийство".

          В то же время, как можно убедиться, в своей работе я отвожу цитатам немалое место. И этому есть три причины. Первая: поскольку моя работа носит критический характер, без обильного цитирования в ней никак не обойтись. Второе: лень прежде нас родилась — подчас просто нет смысла излагать своими словами то, что уже хорошо выражено предшественниками. Третье: неприлично было бы изображать из себя оракула, выдавая давно известное за только что открытое; ссылки на предшествующих авторов необходимы уже хотя бы как признание их приоритета.

          Тут, пожалуй, уместно заметить, однако, что львиная доля материала данного моего труда сработана совершенно самостоятельно. И лишь гораздо позднее я вдруг стал обнаруживать, что многие мои мысли давно уже приходили в голову какому-нибудь древнему греку. В этом смысле значительная часть моей "научной деятельности" связана с получением со стороны классиков серии увесистых ударов. Разумеется, такой способ познания, при котором мысль опережает элементарную грамотность, смешон. Но по большому счёту именно он-то и является наилучшим. Ибо всё остальное есть не рождение знаний, не творчество, а простое потребительское поглощение, зазубривание информации, оставляющее разум в сонном бездействии.

          Конечно, пишу я всё это отнюдь не затем, чтобы поощрить невежд к пустому фантазёрству. Просто я хочу дать понять сведущему читателю, что если где-то далее он вдруг обнаружит какую-то уже известную ему мысль, то виной этому не моё злокозненное посягательство на чей-то приоритет, а всего лишь моё незнание. Везде же, где мне удалось найти себе предшественников, я аккуратно информирую об этом читателя.

          И, наконец, последний аспект темы. Именно потому, что ссылки на классиков сегодня в широком ходу в научной полемике, я считаю своим долгом с особой придирчивостью подойти к поиску и разбору отдельных ошибок и неточностей в работах классиков. Чтобы потом никто не размахивал цитатами, крича, что я их замолчал, увильнул от спора и т.п. Нет, на такого рода удары надо отвечать загодя, чтобы не было и соблазна их наносить. Тем более что ошибки классиков выливаются у нынешних начётчиков в фундаментальные заблуждения.

          Суммируя вышеизложенное, я утверждаю: наука есть общественное достояние и должна быть максимально популярной; в ней не должны иметь никакого веса официальные звания и заслуги учёных; теория должна, во-первых, опираться исключительно на логику, оплодотворяющую современную ей человеческую практику, а во-вторых, критически относиться к мнениям любых авторитетов. Всё это вещи совершенно очевидные и заявлять о них здесь мне пришлось лишь потому, что в сегодняшней науке по трём перечисленным пунктам сложилось диаметрально противоположное положение.

          Пусть так! — но я высказался по данному поводу и потому впредь претензий к стилю, некомпетентности и непочтительности к чинам и к классикам не принимаю.


          Лауреат Нобелевской премии 1978 года по физике Пётр Леонидович Капица через пять лет после своего возвращения в СССР из Англии начал работать в созданном для него Институте физических проблем над получением дешёвого кислорода из охлаждённого до жидкого состояния воздуха (кислород требовался в первую очередь сталеплавильной отрасли). Для ожижения воздуха было решено использовать не традиционные поршневые установки, а запатентованный П.Л.Капицей принципиально новый турбодетандер. О том, как продвигаются дела, Капица начиная с февраля 1939 года, подробно писал каждый месяц в своих отчётах для И.В.Сталина. Ниже приведены два отрывка из отчётов Капицы.

Отчёты академика Капицы

(Перепечатано со сс. 262-268 сборника "Краткий миг торжества" — М., "Наука", 1989 г.)

Отчёт № 2. Февраль-март 1939 г.

          ...Надо заметить, что наша турбинка не стоит на фундаменте или на какой-нибудь специальной опоре. Она просто свободно висит в воздухе на патрубке. Но поскольку наша турбинка представляет собой совершенно новое явление, никто прежде не видел таких турбин, то отсутствие у неё обычной опоры как-то ни у кого не вызывает удивления: всем, по-видимому, кажется, что таким турбинам вообще полагается свободно болтаться в воздухе. На самом же деле это далеко не так: допустимость свободной подвески нашей турбинки является результатом специальных исследований. Можно спросить любого, даже ведущего, инженера: для чего нужен фундамент под машиной и как его правильно рассчитать? — и я уверен, что очень немногие смогут правильно ответить на эти вопросы.

          Лично мне пришлось столкнуться с задачей постройки фундаментов, когда возникла необходимость ставить такие большие сильно вибрирующие машины, как компрессоры, в лаборатории, где всякое сотрясение здания чрезвычайно вредно для приборов, употребляемых в научной работе.

          Дело в том, что фундамент должен быть не только опорой для машины, нет — он должен также поглощать вибрацию, предохранять от неё здание. Для того чтобы построить такой фундамент, надо, конечно же, иметь теорию его расчётов. Создать такую теорию нетрудно — проблема расчёта фундаментов решается очень хорошо известными уравнениями механики, и нет сомнения, что она решена уже несколько раз до меня, — но проще решить её заново, чем рыться в литературе. Сделав это, я обнаружил, что нет почти ни одного фундамента, что был бы правильно рассчитан. Массу бетона загоняют под фундаменты, которые не только не нужны, но и могут оказаться даже вредными. Например, из теории следует, что большинство таких электроагрегатов, как динамо-машины или моторы, не требуют вообще никаких фундаментов: они могут стоять прямо на полу, если подложить под них правильно рассчитанные резиновые прокладки.

          Получив такие теоретические выводы, я и в Англии, и здесь в нашем институте начал ставить электроагрегаты прямо на пол и на резину безо всяких фундаментов. Это, конечно, заметно упрощает монтаж машин, позволяет в случае необходимости легко их передвигать и избавляет здание от тряски. Я показывал такой метод установки динамо-машин инженерам как на Западе, так и у нас.

          Все это одобряли, но мне неизвестен ни один случай, когда кто-либо из инженеров рискнул бы это применить. Они рассуждают примерно так: "А вдруг что-нибудь произойдёт?" "Что может произойти?" — спрашиваю я. "Не знаем, но так, как показываете вы, до нас не делали. И, наверное, неспроста. Зачем же нам рисковать?" И они продолжат вбухивать под агрегаты по три-четыре кубометра цемента, не только зря затрачивая стройматериалы, но и, по существу, облегчая передачу тряски от машин к стенам зданий.

          Кстати, бывают ситуации, когда плохо рассчитанные фундаменты оказываются даже сугубо вредны. Это относится, в частности, к случаю плохо уравновешенного компрессора, каким является, например, компрессор, снабжающий сжатым воздухом наш ожижитель. Если этот компрессор установить на обычном фундаменте, то тряска здания может достигнуть таких величин (допустим, в резонанс с вибрацией компрессора попадает какая-либо часть здания), что обрушится крыша или отдельные части стены (у нас в Союзе такие случаи уже известны).

          Однако подобной опасности нетрудно избежать, если подложить под фундамент резиновые прокладки, размер и положение которых можно рассчитать таким образом, чтобы ни одно из собственных колебаний фундамента не совпало ни с одним из периодов колебаний машины. Теория показывает, что поставленная на подобный фундамент машина трясётся вместе с фундаментом, но зданию сия тряска почти не передаётся — и при этом внутренние напряжения в машине оказываются даже несколько меньше, чем в машине, поставленной на обычный фундамент без резиновых прокладок.

          Расчёт такого фундамента для нашего компрессора, изготовленного заводом "Борец", был сделан моим заместителем инженером Стецкой. Сооружённый по этому расчёту фундамент с резиновыми прокладками, насколько мне известно — единственный упругий фундамент у нас в Союзе. Но вот что из этого получилось.

          Когда компрессор был смонтирован и его двигатель запустили, монтёры с завода "Борец" увидели, что компрессор, вместе с фундаментом весящий около двадцати тонн, начал прыгать. Им показалось — конечно, со страху — что амплитуда его колебаний достигает нескольких сантиметров. Не выдержав этого зрелища, монтёры выбежали с испуганными лицами из компрессорной, по-видимому, решив, что машина должна вот-вот разлететься на части. Наши работники оказались храбрее и остались. Но обстановка была очень нервной.

          Когда выяснилось, что колебания фундамента не превышают двух-трёх миллиметров, как это и следовало из расчётов, никто всё же не хотел поверить, что в машине при этом не возникает вредных последствий тряски. "Прыгающий" компрессор нервировал не только наших работников, но и в особенности, комиссию по охране труда. Мой заместитель тов. Стецкая, несмотря на то что сама же производила расчёт фундамента, поддалась всеобщему настроению и деликатно намекнула, что хорошо было бы позвать инженеров-специалистов, дабы они подтвердили мои соображения насчёт безопасности такого "прыгающего" компрессора.

          Я, конечно, сразу согласился, поскольку вспомнил, что в семье приходящегося мне дальним родственником знаменитого московского врача, ныне покойного проф. Филатова, ему не доверяли лечить свою семью и когда кто-нибудь из домашних заболевал, всегда вызывали врача со стороны.

          Приехавшие профессора-инженеры не опровергли моих теоретических выводов и не могли указать, почему наша схема установки компрессора опасна. В то же время отсутствие тряски самого здания было совсем очевидно: у ртути в чашечках, поставленных на полу недалеко от компрессора, отсутствовала рябь на поверхности — а это довольно чувствительный метод для обнаружения вибрации. Профессора-инженеры даже пообещали мне прислать письменное заключение о безопасности компрессора, но в итоге так ничего и не прислали.

          А между тем компрессор работает у нас уже больше года, и наши сотрудники настолько свыклись с его "прыганием", что когда к нам приходят посетители, наши сотрудники ведут их к компрессору и радуются, видя изумление на лицах гостей.

          Всю теорию упругих фундаментов я изложил в письменной работе, но так до сих пор и не опубликовал её. С научной точки зрения, в данной работе мало оригинального, а написать на эту тему наглядную и убедительную статью, способную сломить консерватизм инженеров, очень трудно. Написать в таком ключе статью мне пока не удалось, а публиковать неубедительные материалы не стоит. К тому же до сих пор, несмотря на то что фундамент под "прыгающим" компрессором осматривало много инженеров, я не услышал ни от одного из них просьбы дать расчёт этого фундамента и не выявил ни у кого желания устанавливать машины на такие фундаменты, хотя проблема эта довольно важная. Она сводится не только к экономии цемента, но и, главное, к увеличению долговечности зданий.

          Возникает вопрос: почему наши инженеры такие большие консерваторы?

    1. Нашей жизнью создано мало стимулов для того, чтобы инженер внедрял нечто новое. В самом деле, ставя машину на обычном фундаменте так, как это делают все, он ничем не рискует. Ставя же её на упругий фундамент, рискует просчитаться. Но даже если не просчитается и фундамент окажется надёжным, никто не обратит на это внимания, и никакого поощрения инженер-новатор не получит.

    2. Воспитание инженеров ведётся у нас так, чтобы если не убить, то во всяком случае не развивать стремления к самостоятельному мышлению. Сие можно наблюдать хотя бы на примере тех присланных с завода "Борец" четырёх молодых инженеров, которые уже месяц стажируются у нас в институте, чтобы приобрести опыт работы с нашей ожижительной установкой.

          Они хорошие парни и относятся к делу с большим интересом. Способности у них тоже явно выше средних. Но их подход к инженерным вопросам далеко не тот, какой нужен для инженеров, что должны перенимать новые технологии не механически, а с пониманием сути дела. У этих молодых инженеров отсутствуют смелое устремление к чему-то новому, критическое мышление и самостоятельный подход к проектированию.

          Сие, конечно, результат нашего технического воспитания, что ведётся как раз такими инженерами и профессорами, которые не привыкли к новым самостоятельным завоеваниям техники, а в большинстве своём раболепно молятся на достижения Запада и признают только пришедшие оттуда формулы и указания. В таком же точно духе воспитывают они и нашу молодёжь. Нашим молодым людям даётся очень старательно и тщательно продуманный набор знаний. Но к самостоятельному мышлению молодых людей не приучают, привычки принимать собственные решения не воспитывают.

          За те несколько месяцев, что молодые инженеры пробудут у нас, с ними, быть может, всё же удастся что-нибудь сделать. Но пока что мой подход к работе производит на них ошарашивающее впечатление. Они ещё не совсем ясно понимают, что именно я от них хочу и почему часто недоволен тем, как они действуют. Они, например, упорно не понимают, что при проектировании новой экспериментальной машины все ответственные части нужно рассчитывать с возможно меньшим запасом прочности — для того, чтобы на испытаниях они ломались. Такой расчёт — целое искусство. Пока экспериментальная машина несколько раз не ломается, у конструктора не появится верного представления о том, насколько она на самом деле прочна и какой запас надёжности нужно заложить уже для промышленной машины...

Отчёт № 3. Февраль-март 1939 г.

          Этот отчётный месяц ознаменовался очень интересной аварией на нашей установке жидкого воздуха. От масла, приносимого с воздухом из компрессора, заело клапаны регенераторов на холодном конце установки. В результате неровного движения воздуха один из регенераторов забился углекислотным инеем, давление поднялось выше обычного и передалось на насадку. Насадку немного помяло. Одна секция из тридцати четырёх пришла в негодность. Починка заняла полтора дня.

          Сотрудники нашего института ворчали на меня. Ведь они давно уже говорили, что пора промыть регенераторы от масла, накопившегося в них за шестнадцать месяцев эксплуатации, но я всё не разрешал им это делать. А теперь в присутствии молодых инженеров завода "Борец", посторонних людей, произошёл такой конфуз...

          Это показывает, что у наших сотрудников всё ещё не совсем правильный подход к делу. Такой поломке надо, наоборот, только радоваться. То, что машина шестнадцать месяцев работала без промывки от масла, показывает, что забивка маслом — несерьёзная вещь. Но для освоения установки нужно определить период, после которого наступает забивка, а главное, нужно узнать, насколько серьёзна та авария, что может произойти, если регенераторы забьются маслом или углекислотой. Теперь мы знаем, что ничего серьёзного здесь нет, и это куда важнее, чем наша репутация в глазах посторонних людей...


[на главную страницу]

Архив переписки

Форум



Спорт глазами Мовлади Абдулаева, тренера 
тяжелоатлетов

Weightlifting database

Weightlifting database

Мир тяжелой атлетики

Железный мир

Силовые виды спорта в Твери и в Тверской области

Тяжёлая атлетика глазами Артура Шидловского

Старые силовые Журналы США

Силачи прошлого и настоящего

Пауэрлифтинг от Петра Кравцова

Библиотека материалиста

Извлечённое из интернета