Эдуард Макарович Ясный

Рецензент — Государственный тренер Республики Беларусь 
по тяжёлой атлетике Е.В.Ширяев

Мн.: Полымя 160 с.: ил.

© Э.М.Ясный, 1994

          Герои этой книги — лучшие белорусские тяжелоатлеты — сильные люди, отдельные — необычайно сильные. Каждый из них когда-то — давно и недавно — взял высоту, неизвестную штангистам республики, достойно справился с почетной миссией новатора и первопроходца.

          Евгений Новиков первым завоевал звание чемпиона Европы. Геннадий Рябоконь первым выполнил норму мастера спорта международного класса. Арнольд Голубович первым установил официальный мировой рекорд. Рафаил Беленков первый, кто решил двуединую задачу: стать чемпионом Старого Света и обладателем высших европейских и мировых достижений. Валерий Шарий первым покорил наиболее высокую спортивную вершину — олимпийскую. Леонид Тараненко первым завоевал звание чемпиона и призёра Олимпийских Игр, мира и Европы в двух разных категориях. Наконец, Александр Курлович первый на нашей родине и один из немногих в мире дважды олимпийский чемпион.

          Но были ещё самые, самые первые — они создавали в Беларуси тяжёлую атлетику, стояли у её истоков, пережили детство, отрочество и юность штанги.

          В феврале 1914 года на Всероссийском чемпионате минчанин Аркадий Александрович стал чемпионом России — первым из белорусов вообще. В спортивных кругах его имя было достаточно известным: год назад он занял второе место на Российской олимпиаде, правда, выступал тогда за Санкт-Петербург. Пройдя здесь курс наук, Александрович возвратился в Минск, чтобы организовать филиал спортивного общества "Санитас" (Здоровье). При поддержке других соратников, в частности В. Соколдынского (в 1913 году установил рекорд России в жиме), эта задача была решена. Так началась история белорусской тяжёлой атлетики, которая уже насчитывает 80 лет.

          Эстафету дореволюционных чемпионов и рекордсменов, после достаточно длительного перерыва, уже в советское время принял гомельчанин 3. Синицкий. В 1924 году Зосима дебютировал на всесоюзном помосте — третье место. Через два года на 6-м лично-командном первенстве СССР он уверенно побеждает в полутяжёлом весе. Если Александрович первым из всех белорусских спортсменов завладел титулом чемпиона России, то Синицкий первым из всех белорусских спортсменов завладел титулом чемпиона Союза.

          3.Синицкий выступил уверенно и красиво, не оставив соперникам никаких шансов в борьбе за первое место, — второй призёр отстал от него в сумме пятиборья на 13 кг. Результаты (округленные) самого первого союзного чемпиона: жим двумя руками — 86 кг, рывок одной — 70 кг, рывок двумя — 85 кг, толчок одной — 86 кг, толчок двумя — 115 кг.

          Не торопись, молодой атлет, комментировать эти результаты и сравнивать их со своими. Конечно, твои на порядок выше, хотя ты ещё (надеемся — ещё) и не чемпион. Не надо сопоставлять несопоставимое. Первопроходцы, 80 лет назад приступившие к созданию белорусской тяжёлой атлетики, двигались вперед впотьмах, на ощупь, руководствуясь сначала интуицией, и уже затем, осознанно приступили к овладению таблицы умножения "железной игры”. Ты теперь свободно оперируешь категориями высшей математики. Но это стало возможным потому, что когда-то, с твоей точки зрения, невероятно давно были Александрович и Синицкий, были их соратники и единомышленники, общими самоотверженными усилиями открывая первые, теперь уже азбучные законы формирования силы.

          Следующая крупная фигура — Наум Лапидус, отдавший помосту более полувека жизни. В его активе — четыре победы (1932-1935 гг.) на всесоюзных чемпионатах, 25 — на республиканских. В течение 1928-1947 гг. он семь раз становился призёром этих турниров. Установил 25 рекордов СССР, воспитал десятки мастеров спорта, чемпионов и рекордсменов республики. (Более подробно об Александровиче, Синицком, Лапидусе можно узнать из книги А.Зейналова и И.Цивеса "Белорусские богатыри", вышедшей в издательстве "Беларусь" в 1979 году.)

          Из самых известных первопроходцев никого уже нет в живых. Мы не властны над временем. Протекая в одном направлении — от прошлого к будущему, — оно оставляет за бортом людей, события, даты, покрывает их все более плотной дымкой забвения.

          Мы, однако, отнюдь не бессильны перед данной закономерностью. Сама природа, эволюция позаботились об этом, наделив нас памятью. Она, как утверждает психология, представляет процессы организации и сохранения прошлого опыта, делает возможным его моторное использование в деятельности или возвращение и сферу сознания.

          "Память помогает повторять и использовать (добавлю — на качественно новом уровне) прошлый опыт себе на благо, "возвращает" нам прошлое — тоже на благо. Память делает нас умнее, сильнее, богаче. Она не позволяет нам превратиться в деградирующих Иванов, не помнящих родства.

          Выражаясь языком тяжелоатлетов, её надо постоянно тренировать, повышать на неё нагрузки. Тогда не порвётся времен связующая нить, и каждое последующее поколение, используя и совершенствуя опыт предшественников, пойдет дальше, поднимется выше, установит новые феноменальные рекорды и одержит новые блистательные победы.

          В истории белорусской тяжёлой атлетики наступил новый, неизвестный ей этап. Отныне мы будем выступать на международных соревнованиях отдельной командой, представляя суверенное самостоятельное государство Беларусь. Надо ли говорить, что это накладывает особую ответственность, ставит дополнительные проблемы, выдвигает новые трудности. Преодолеть их будет очень нелегко. Иллюзий на сей счет не должно быть. Потребуется большая работа, напряженные поиски, высокая самоотдача от всех, кто занят в сфере тяжёлой атлетики.

          Но у нас есть база для дальнейшего прогресса — опыт и традиции, накопленные за 80 лет. Созданные совместными усилиями белорусов, русских, украинцев, евреев, поляков, татар, по-братски ковавшими победы и по-братски принимавшими на свои плечи трудности и проблемы, они являются бесценным спортивным богатством нации. Хотелось бы верить, что оно будет приумножено, опять-таки совместными, братскими усилиями сыновей Беларуси — сильных, трудолюбивых и честных.

Евгений Новиков (1924-1973 гг.). Заслуженный мастер спорта. Чемпион Европы и СССР (1957 г.) в тяжёлой категории. Победитель II и III Всемирных игр молодёжи (1955, 1957 гг.). Призёр чемпионатов СССР 1951-1959 гг. Установил 24 рекорда СССР.

          Известный писатель Леонид Соболев не встречался с героем этого очерка. Но не могу избавиться от мысли, что психологический портрет романтичной "морской души" списан с него, с Евгения Новикова.

          "Морская душа", — напомню знаменитый образ, — это высокое самолюбие людей, стремящихся везде быть первыми и лучшими. Это — удивительное обаяние веселого, уверенного в себе и удачливого человека, немножко любующегося собой, немножко пристрастного к эффектности, к блеску, к красному словцу. Ничего плохого в этом "немножко" нет. В этой приподнятости, в слегка нарочитом блеске — одна причина, хорошая и простая: гордость за свою ленточку, за имя своего корабля, гордость за слово "краснофлотец", овеянное славой легендарных подвигов..."

          Многим людям, хорошо знавшим Новикова, я читал этот отрывок. Каждый соглашался: это о нем — о Женьке, о Жене, о Евгении, о Евгении Васильевиче.

          Думаю, всё здесь объяснимо. Писателю удалось выхватить собирательный образ "морской души" из самой гущи флотского бытия, а Новикову — сфокусировать, сконцентрировать в себе лучшие черты, присущие синеблузому племени.

          Молодость Новикова — это Северный флот, подводная лодка, война. Если конкретизировать последнее понятие — это "обыкновенные” боевые походы, требовавшие от каждого члена экипажа мастерства высшей пробы, полной физической и моральной самоотдачи, абсолютного доверия друг к другу. Чья-то, пусть незначительная оплошность, влекла невыполнение задания, чего нельзя было допустить даже в мыслях.

          Подводная война не знает, не признает, не допускает минимальных мерок. Платить за них надо по абсолютному максимуму — ценой жизни. Своей собственной и товарищей. Всех без исключения. На глубине никому не повезет, никто не спасется, не спрячется за чужую спину, никто, наконец, не поднимет руки вверх. На глубине есть один-единственный безальтернативный вариант: отбросив личные слабости, забыв о них, бороться без страха, без оглядки, без малодушно-предательской мыслишки: авось, опасность и смерть меня минуют, спрячу-ка я свою голову в кусты.

          Данное обстоятельство выковывало характеры цельные, сильные и чистые: к ним не приставала ржавчина хитрости, двуличия, корысти — о трусости и говорить не приходится. Это же обстоятельство формировало людей гордых, знающих себе цену, ни при каких перипетиях не склоняющих покорно головы, людей с высоким самолюбием.

          Я знал Евгения Васильевича около пятнадцати лет. Первый раз увидел, когда его морская душа находилась, пожалуй, в полном расцвете. Новиков был уже не молод, но счастье побед, одержанных на чемпионатах страны и Европы, словно возвратило его в незабываемую матросскую юность. Он и внешне выглядел совсем молодым человеком, которого 20-летние ребята воспринимали как "годка".

          На флоте это слово означало, что моряк служит "по последнему году". А последний год — это сначала седьмой, потом срок сократили до пяти, затем до четырёх лет.

          "Годок" — это как старший брат, любимый и уважаемый, умелый и знающий, сильный и добрый. Годок — это твоя опора и защита, твой учитель и эталон в службе. Годок — это и твой нравственный контролёр: заюлишь хвостом — от его строгого взгляда годка не укроются твои "упражнения". Словом, годок — это цвет флота, его краса и гордость, персонифицирующий морскую душу во всём её блеске и великолепии.

          Матросский клуб в Балтийске был переполнен. Огромный зал, лазурный от моряцких "гюйсов", с нетерпением ждал встречи со спортивной делегацией из Белоруссии.

          Примерно за пять минут до начала в зале появилась небольшая группа людей. Всеобщее внимание привлёк морской офицер в форме старшего лейтенанта. Был он сравнительно небольшого роста, но выглядел настоящим богатырём. Его фигура полностью заняла проход, старший лейтенант был вынужден идти немного бочком, чтобы ненароком кого-нибудь не задеть. На могучей шее атлета, незаметно переходящей в саженные плечи, гордо покоилась большая голова. Высокой, широко развёрнутой груди было тесно в просторном кителе, и он, казалось, вот-вот расползётся по швам.

          Мы сразу почувствовали: этот богатырь — наш, в доску флотский парень. Он шествовал к сцене тяжеловатой, неторопливой матросской походкой, чуть вразвалочку, чуть раскачиваясь, чуть неуклюже, ставя носки ног вовнутрь.

          Такую походку не отрепетируешь на берегу. Она появляется лишь у тех, для кого корабль — родной дом, а палуба долгие годы заменяет земную твердь.

          Группа поднялась на сцену. Богатырь посторонился, пропуская спутников вперёд. Когда гости уселись, ведущий коротко представил их.

          — Арнольд Чернушевич — чемпион страны по фехтованию на шпагах... Дмитрий Кулинкович — кандидат педагогических наук... Евгений Новиков — чемпион Советского Союза и Европы по штанге в тяжёлом весе.

          Зал дружно приветствовал минчан. Когда прозвучала фамилия Новикова, по клубу прокатился вал аплодисментов.

          Богатырь поблагодарил лёгким наклоном гордой головы и улыбнулся. Эта улыбка — открытая, искренняя и сердечная, излучала столько дружелюбия и доброты, что ни у кого не оставалось и тени сомнения: да, он, действительно, свой парень, настоящая морская душа.

          Евгений Васильевич взял слово последним. Содержание его выступления помню хорошо, хотя с тех пор минуло тридцать пять лет. Как и остальные слушатели, я буквально впитывал каждое слово Новикова: большинство из нас впервые видело и слышало "живого" чемпиона Европы. Да ещё какого! Из нашей моряцкой семьи, из наших флотских парней.

          Выступление Евгения Васильевича условно состояло из трёх частей. В первой, самой короткой, он рассказал о своём прошлом. Родился на Тамбовщине. В 1942 году был призван на флот. Североморец. Воевал.

          — Сейчас, — виновато развёл руками Новиков, — я, увы, сухопутный моряк. Штанга "списала" меня на берег, поэтому, ребята, сильно меня не корите.

          Вторую часть "сухопутный моряк” посвятил чемпионатам страны и Европы. С восхищением говорил о цветущем Львове (здесь в мае состоялось счастливое для Новикова первенство), с гордостью о белорусских штангистах А.Хальфине, Г.Гольдштейне и В.Турукине (они завоевали бронзовые награды), с надеждой о москвиче Ю.Власове ("это будет величайший атлет, жаль, что не приехал во Львов, но его триумф не за горами”) и, наконец, с огромным уважением о ветеране советской тяжёлой атлетики Я. Куценко (почему — об этом рассказ впереди).

          Привёл любопытный факт о своём "крёстном отце". После "золота" во Львове Новиков получил десятки поздравительных телеграмм, открыток и писем. Пришло письмо и из Киева — от Куценко. Яков Григорьевич не знал домашнего адреса победителя. "Минск. Сильнейшему человеку страны Евгению Новикову", — написал он на конверте, не сомневаясь, очевидно, что его послание найдёт адресата. И не ошибся. Без всяких проволочек оно было вручено чемпиону — в белорусской столице весёлый добряк-чемпион был широко известен, а жил-то он в ней чуть больше года.

          "Только что прочёл, — делился своими мыслями и чувствами его знаменитый старший друг и "крёстный отец", — скупую сводку о первенстве и до глубины души разволновался — разумеется, от радости. Нет слов, чтобы выразить тебе достойное поздравление и похвалу. Молодец, тысячу раз молодец! Меня не удивил твой жим. Но сумма 492,5 кг — это отлично". (Письмо цитирую по записи, сделанной мной через несколько лет. — Э. Я.)

          Самой продолжительной была третья часть выступления — горячая, эмоциональная. Говорил, чувствовалось, страстный пропагандист спорта и физической культуры. Он агитировал моряков приобщаться к "этому прекрасному миру". Непременно приобщаться. Не обязательно к штанге, хотя лично ему, конечно, очень хочется, чтобы "вы, друзья, были с ней на "ты"". Но на ней свет клином не сошёлся. Все виды спорта хороши, все полезны, выбирай на вкус — и не пожалеешь. Говорил с юмором, с шутками, с прибаутками. Юмор, однако, был негромкий, зал не хохотал, надрывая животы, а улыбался вместе с рассказчиком.

          После официальной части гости спустились в зал. Новикову пришлось дать множество автографов. Делал он это опять-таки с прибаутками, с явным удовольствием. Было видно, что встреча с моряками доставляет ему радость, что это для него не "мероприятие", не запланированный "выход в народ", а желанное и радостное возвращение во флотскую и в дорогую сердцу молодость.

          — Вы, очевидно, тоже занимаетесь тяжёлой атлетикой? — обратился Новиков к плечистому старшине второй статьи.

          — Да, — изрядно смутившись, ответил тот. — Я чемпион Балтийского флота в полутяжёлой категории Семён Шульжицкий. А начинал заниматься вместе с Гарриком Вороной. Вы знаете Гаррика?

          — Разумеется. Ваш друг — отличный атлет и великолепный парень.

          — Передайте, пожалуйста, ему привет.

          — Спасибо, обязательно передам. Ну а вам, Сеня, от души желаю успехов в службе и в спорте, — и чемпионы Европы и Балтийского флота крепко пожали друг другу руки.

          Убеждён, никому в клубе не пришло в голову, что этот уверенный, сильный, красивый человек знал минуты растерянности и отчаяния, депрессии и мук. Глядя на него, думалось: счастливчик, баловень спортивной судьбы, всё-то у него получалось без сучка и задоринки, настоящий везунчик. Наверное, это впечатление осталось бы у меня навсегда, если бы мир не был столь тесен и встреча в матросском клубе не получила своего продолжения и развития. Зимой 1965 года я, студент-практикант, стажировался в редакции спортивных передач республиканского телевидения, которой руководил... да, совершенно верно! — Евгений Новиков.

          Его решение податься по окончании штангистско-армейского пути в журналистику было неожиданным: почти все думали, что он примется за тренерскую работу. Но экс-чемпион Европы разочаровал и удивил бывших поклонников, не побоявшись почти в сорок лет начать с нуля. По-видимому, новое дело больше соответствовало его призванию и натуре.

          Спортивная тележурналистика переживала в республике период становления. Если газетчики и "радисты" опирались на многолетний опыт, то их младшие братья в трудах и муках только нарабатывали его. Не знаю, согласятся ли со мной коллеги с телевидения, но лично я убеждён: нашему спортивному голубому экрану повезло, что у его истоков стоял такой авторитетный и компетентный человек, как Новиков.

          — Рад твоему выбору, — сказал главный редактор, осторожно пожимая мою руку. — Работа у нас, предупреждаю, нелёгкая, надо трудиться без устали. Вот тебе первое задание: сделай завтра, пожалуйста, трёхминутный сюжет с лыжных соревнований. Исходные данные: район станции "Зелёное", начало в 10.00. Действуй!

          Как это часто случается, мой первый телевизионный блин оказался комом.

          Два оператора и я пришли на студию в установленное время. Шофер нашего "рафика" сразу обрадовал: у него нет масла и "после вчерашнего болит голова". Пока он лечился чаем, пока я метался в поисках масла (была суббота), пока, наконец, выехав из студии, заправились у бензоколонки, время летело с угрожающей стремительностью. Операторы сердито молчали. Шофёр хранил олимпийское спокойствие. Я обречённо смотрел в окно.

          Мы безнадёжно опаздывали. Наконец показалось Зелёное. На лыжных трассах — никого: соревнования закончились.

          Евгений Васильевич отреагировал на прокол спокойно, хотя ему пришлось изрядно поволноваться, чтобы "заткнуть" три минуты, запланированные для лыжного сюжета.

          — Ничего, за одного битого двух небитых дают, — утешил он меня, когда страсти улеглись. — Но на будущее запомни: приезжай на студию на час раньше группы. Ты редактор — ты всё должен заранее предусмотреть и проверить. Договорились?

          В редакции спортивных передач кроме Новикова работали ещё два сотрудника — Фаина Антипова и Абрам Новосельский. Люди это были очень разные. По формальным признакам психологическая совместимость между ними исключалась.

          Матрос, офицер, штангист Новиков; в прошлом актёр Русского драматического театра им. Горького Новосельский; профессиональная журналистка, в молодости отличная мотогонщица Антипова.

          Доброжелательный, улыбчивый, со всеми находящий общий язык Новиков и мягкая, тактичная, боящаяся муху обидеть Антипова, с одной стороны; вспыльчивый, представляющий комок нервов Новосельский, не выбиравший выражений в общении с несимпатичными ему людьми, — с другой.

          Перечень этих "с одной" и "с другой" можно значительно расширить. Но парадокс состоял в том, что у этих людей, представлявших маленький коллектив, никаких "сторон" в действительности не существовало. Спортивная тройка была на редкость дружной и сплочённой — как группа соратников, давших обет на верность одной идее.

          Конечно, никто никакого зарока не давал. Скажи кто-нибудь такое — Евгений Васильевич корректно попросил бы не фантазировать; Новосельский саркастически порекомендовал бы "не пороть дичь", ну, а маленькая изящная Фаина дипломатично промолчала бы.

          Личная внутренняя порядочность — вот что объединяло, сплачивало "физкультурников", вот что было их обетом. Разумеется, у каждого из них имелись человеческие слабости и недостатки. Но глубокая порядочность была безошибочным регулятором их взаимоотношений, категорическим нравственным императивом, направлявшим поступки и, смею думать, мысли и настроения.

          Именно порядочность, как мощный моральный магнит, притягивала в редакцию множество людей. За три месяца я увидел почти весь цвет белорусского спорта. Перечислить всех невозможно, но как не вспомнить, скажем, А.Медведя? Саша уже владел первой золотой олимпийской медалью, а судьба ему "готовила путь славный, имя громкое", уникальное, до сих пор никем не повторённое достижение в вольной борьбе — ещё две победы на Олимпиадах (1968, 1972 гг.).

          В облике и в поведении Саши ничего не было ни традиционно богатырского, ни чемпионского. Высокий, худощавый, исключительно милый и обаятельный парень — при его появлении у всех улучшалось настроение.

          Бывая в Минске, обязательно забегала в редакцию неповторимая Лариса Петрик. В 1964 году никому не известная девчонка из Витебска на первенстве страны "вдруг” выиграла в многоборье первое место, затмив всех знаменитостей, в том числе и легендарную Ларису Латынину.

          Изредка появлялся Герман Бокун — знаменитый тренер, создавший в республике свою школу фехтования. Энергичный, шумный, моторный, он сообщал ворох новостей, рассказывал парочку солёных анекдотов и обязательно ругал начальство, хотя сам был немалым начальником: занимал пост первого заместителя председателя республиканского совета Союза спортивных обществ и организаций.

          Бокун был, кажется, единственным в стране административным руководителем, успешно трудившимся на тренерском поприще. Герман Матвеевич воспитал плеяду выдающихся мастеров — чемпионов страны, Европы, мира, Олимпийских Игр, которыми по праву гордилась республика.

          Гордиться-то гордилась, но прославленные звёзды оттачивали мастерство в скромном зальчике, расположенном на верхотуре Дома спорта (возле цирка). Голубятня — так называли его спортсмены и их наставник.

          Излив душу, Бокун прощался с нами и мчался на очередную тренировку, к своим "детишкам", на милую сердцу голубятню.

          Штангисты захаживали в редакцию, как в дом родной. Под руководством Новикова на телевидении действовала заочная школа тяжёлой атлетики. Цель — пропагандировать железную игру, оказывать методическую помощь молодым тренерам, работающим на периферии, консультировать их и спортсменов. В студию приглашались известные мастера, ведущие тренеры, иногда, если речь шла об элементарных вещах, то и не очень известные и не ведущие. Круг, назовём их так, внештатных комментаторов-атлетов был достаточно широк.

          Евгения Васильевича не забывали старые и новые друзья. Приехал в Минск первый чемпион мира Григорий Новак — куда подался прямо с вокзала? К Женьке Новикову. Привёз в белорусскую столицу команду на соревнования Алексей Медведев — для кого выкроил полчаса на встречу? Для Жени Новикова. Прибыл к нам великий Юрий Власов — кому первому нанёс визит? Евгению Новикову. Выиграл Шарий молодёжный чемпионат страны — кому доложил о победе? Евгению Васильевичу Новикову. (Эти факты относятся по хронологии к разным годам.)

          Главный редактор часто повторял: студия — хорошо, а стадион и спортзал — лучше. При любой "форточке" он спешил вырваться туда, где кипит настоящая спортивная жизнь — на соревнования и на тренировки. Одна беда — мало их было, этих форточек: текучка съедала. Иногда тренеры, желая уважить Новикова, подстраивали занятия "под него".

          Новосельский, Петропавловский (внештатный комментатор) и Супонев (корреспондент "Советского спорта" по Белоруссии, активный внештатный сотрудник редакции) готовили телевизионную встречу с футболистами минского "Динамо". С крайне озабоченными и таинственными лицами они изредка заглядывали в редакцию и, куда-то позвонив, спешно исчезали в неизвестном направлении. У них шла предварительная черновая работа, когда неясных вопросов намного больше, чем ясных, когда в тумане самое главное: а состоится ли вообще передача? Новиков не докучал нашему трио ни указаниями, ни советами. Он "докучал" себе: как побывать на тренировках футболистов и собственными глазами посмотреть перед сезоном на команду, поговорить с А.Севидовым — наставником "Динамо"?

          Спортсмены жили и тренировались в "Стайках". Вырваться туда — это представлялось нереальным.

          — Надо позвонить Сан Санычу (Севидову. — Э. Я.), — сказал в один из поздних студийных вечеров Новиков. — Чего-нибудь с ним придумаем.

          Позвонил в "Стайки", поговорил.

          — Замётано, спасибо, Саныч, — поблагодарил Евгений Васильевич в конце телефонной беседы.

          Оказалось, что Севидов, желая помочь нам (заметьте — нам!), провернул нехитрую операцию: занятие решил провести не в "Стайках", а в манеже Дома физкультуры, до которого от студии было 7-10 минут ходьбы.

          — Так что завтра, если хочешь, пойдём на тренировку "Динамо", — предложил главный редактор.

          Тренировка была в полном разгаре, когда мы появились в манеже (Новикова вызвали "наверх", и мы опоздали).

          — Привет спортивному телевидению! — к Евгению Васильевичу, улыбаясь, подошёл Севидов, пожал ему руку. — Чем могу быть полезен?

          — Извини, дорогой Сан Саныч, за опоздание. Если не возражаешь, мы с ним — это студент-практикант Эдик Ясный (кивок в мою сторону) — посидим, посмотрим, понаблюдаем.

          — Пожалуйста. Сидите, смотрите, наблюдайте, а я вас, уж не взыщите, покину: надо работать.

          Тренировалась основа: Савостиков, Ремин, Зарембо, Усаторре, Арзамасцев, Погальников, Коновалов, Адамов, Малофеев, Денисенко...

          Футболисты проносились мимо нас, и каждый здоровался с Новиковым, а Новиков успевал каждому ответить "здравствуй" или "привет", называя его по имени.

          — А где же Михей? — заволновался Евгений Васильевич после окончания "приветственного” вступления. — Где Мустыгин?

          Мустыгина — футболиста самобытного, мастера неповторимого дриблинга — Новиков считал одним из лучших форвардов отечественного и европейского футбола. Вместе с Малофеевым он представлял грозный и результативный тандем, перед которым дрожали вратари и защита соперников и равного которому, увы, в "Динамо” до сих пор не появилось.

          Но почему сегодня Михей отсутствует? Почему? Новиков энергичным шагом направился к Севидову. Возвратился назад успокоенным.

          — Ничего страшного, — сообщил он мне. — У Михея пустяковая травма, Сан Саныч дал ему отгул.

          Время, было видно по поведению Новикова, торопило: он начинал посматривать на часы. К нам снова подошёл Севидов.

          — Ну, как? Вопросы есть?

          — У матросов нет вопросов, — засмеялся Новиков. — Подозреваю: наши ребята тебя хорошо "достали". Спасибо, Сан Саныч.

          — Рад слышать. Коли что, звоните: "Динамо" всегда к услугам телевидения.

          В вестибюле мы встретили Марию Иткину — знаменитую легкоатлетку, чемпионку Европы и страны. С Новиковым они были давнишними друзьями. Не раз вместе шагали на праздничных парадах во главе спортивной колонны, не раз Новиков, будучи тележурналистом, снимал сюжеты с участием Марии, брал у неё интервью. Иткина ещё продолжала активные тренировки.

          — Как дела? — был первый вопрос Новикова.

          — Радуйся и гордись: послушалась твоего совета — упражняюсь со штангой.

          — Молодец, Маша! И что, получается?

          — Приседаю со 110 килограммами на плечах. Кажется, идёт на пользу.

          — Вот и хорошо, вот и отлично.

          Новиков был журналистом-трудягой, журналистом— организатором. Он постоянно занимался не "своим делом”.

          Скажем, возникла идея о создании школы закаливания, об объединении минских "моржей". Инициатором выступил кандидат (ныне доктор) математических наук Ростислав Жбанков. Куда обратился за поддержкой? В редакцию спортивных передач Белорусского телевидения. Вместе с "моржами" бывший чемпион Европы впрягся в рутинную работу и впряг в неё редакцию. Выражаясь современным языком, стал соучредителем будущей школы.

          Сколько было положено сил, времени, энергии, сколько преодолено препон, сколько совершено визитов в различные инстанции — никто этого не считал и не фиксировал. Пока сдвинули проблему с "мёртвой" точки, пока лед тронулся, пока "река" очистилась от него и вошла в нормальное русло — прошли месяцы. Но школа была-таки в конце концов создана. За годы своего существования она превратилась в крупный центр здоровья и эффективной пропаганды здорового образа жизни.

          Завершилась моя практика. Несмотря на значительную разницу в возрасте, мы, смею думать, довольно близко сошлись с Новиковым. По крайней мере он немало рассказал о своей жизни, мы и впоследствии, вплоть до безвременной и скоропостижной кончины Евгения Васильевича, встречались в различной обстановке, беседовали, как говорится, по душам, моё "досье” на этого интересного, неординарного человека увеличивалось вширь и вглубь.

          Как классный атлет Новиков заявил о себе в 1951 году — на чемпионате страны в Каунасе. На это было потрачено шесть лет. Поначалу, сразу после Победы, моряк-орденоносец бросил якорь в Мурманске. Отсюда и отправился в атлетическое "плавание". Продолжал его в Ленинграде и в Вильнюсе.

          Города эти Новиков вспоминал с теплотой и с благодарностью. Говорил, что на Неве его "отесали" в знаменитой на ту пору ленинградской школе тяжёлой атлетики — её отличала высокая спортивная и общая культура. А разве забудешь ленинградские белые ночи, ленинградские музеи и театры ("я их облазил все")?

          Вильнюс... Здесь он продолжил расти в спортивном отношении, а главное — создал семью, обрёл личное счастье в лице обаятельной, прекрасно понимавшей его всю жизнь Тамары. Нигде он не чувствовал себя чужаком, мигрантом. В обоих городах (как и впоследствии в Минске) "меня окружали прекрасные, добрые, отзывчивые люди. Они болели за меня, поддерживали, помогали".

          Каунас стал местом дебюта Новикова на первенстве страны. Соперники не знали коренастого, как кряж (98 кг, рост 171 см), чемпиона Военно-Морского Флота и смотрели на него чуть снисходительно. В отместку морячок навёл шороху. Ко всеобщему удивлению, "задрался" с Яковом Куценко — живой легендой советской тяжёлой атлетики: дважды чемпионом Европы, 13-кратным победителем всесоюзных первенств (плюс победа в Каунасе), обладателем 4 рекордов мира и 58 рекордов страны.

          Участники едва не молились на великого киевлянина, а неизвестный морячок осмелился тягаться с ним в жиме. Проиграл, но сколько? Всего-ничего: 2,5 кг. Жим у дерзкого новичка был наичистейший, силой одних рук, без малейших, в отличие от опытных бойцов, хитриков. Недаром Куценко положил глаз на Евгения. Неважно, что в рывке и в толчке его результаты были далековаты от лидерских: слабенькой, самотужной техникой владел Новиков. За третье место, однако, зацепился.

          — Держись, моряк, адмиралом будешь, — пошутил Куценко, когда они стояли на пьедестале почёта.

          После награждения познакомились поближе. Украинский атлет сообщил, что это его последнее выступление на соревнованиях: ему исполнилось уже 36 лет — пора и честь знать.

          — Дерзай, Женя. У тебя есть все шансы пойти намного дальше, — советовал прославленный мастер. — Большому кораблю — большое плавание. А "корабль" ты, чует мое сердце, большой.

          — Спасибо, Яков Григорьевич, — растроганно благодарил "корабль". — Ваши бы слова да богу в уши...

          — На бога, Женя, надейся, а сам не плошай.

          Шутки шутками, но Евгений очень даже "не плошал”, прибавляя от соревнования к соревнованию. Новиков уверенно вышел на вторую позицию в стране. Впереди был лишь основательный молчаливый москвич Алексей Медведев. Их соперничество приносило обоюдную пользу. Могучий тандем без особых проблем догнал и перегнал сильнейших "тяжей" Европы. На повестку дня встала задача совершить это по отношению к атлетам США, которые в течение многих лет задавали тон в самой престижной весовой категории. Учитывая темпы продвижения вперёд Медведева и Новикова, она выглядела отнюдь не утопической, хотя и достаточно грудной. Наши лидеры, как бы там ни было, взяли на прицел рубежи заокеанских мастеров, с огромным желанием и с верой в успех трудились ради осуществления заманчивой цели.

          В 1955 году на чемпионате страны в Минске Медведев занял первое место (450 кг в сумме), Новиков — второе (445 кг). С этими килограммами уже не стыдно было появляться на мировом помосте и даже претендовать на призовое место. Так, годом раньше "бронза" весила на первенстве планеты 425 кг, "серебро” — 462,5 кг.

          Алексей и Евгений не считали эти результаты недосягаемыми. Оба хотели поскорее бросить вызов сильнейшим из сильнейших (советские тяжеловесы в "мире" не выступали ни разу). Настроены они был решительно и агрессивно. Требовался ещё один шаг, чтобы наконец стать в строй лучших "тяжей" мира. Психологически спортсмены были готовы к нему. Мощным волевым допингом служило и уязвлённое самолюбие: представители других весовых категорий давно уж задают тон на международной арене, а мы что?

          Самозабвенно трудились Новиков и Медведев, радуясь приросту силы и мастерства, но не подозревая, что и мечты и планы, решительность и агрессивность вот-вот разлетятся в пух и прах.

          Впрочем, этого не подозревал никто. Ходили какие-то разговоры о необыкновенном молодом штангисте, который отыскался в Америке. Слышал краем уха о нём и Новиков. Особого значения слухам не придал. Принял их за обычные "утки": сколько их летает вокруг спорта и спортсменов? Циркулировали легенды и о нём самом. Например, находились люди, которые "собственным глазами" видели, как он одной рукой ломал подкову. Евгений никогда не пробовал подобным образом продемонстрировать силу. У него как у спортсмена был маленькая слабость — любил продемонстрировать товарищам свою редкую для тяжеловеса... быстроту, гибкость, координированность. Евгений отлично играл в настольный теннис: был чемпионом всех учебно-тренировочных сборов, мог под настроение поразить товарищей и акробатическим трюком.

          Прислушаться к разговорам об американце мешал и чисто житейское обстоятельство: Новиков с семье готовился в третий раз поднимать паруса — поступил предложение переехать в Минск. Судили-рядили, взвешивали, прикидывали. В конце концов порешили — переедем. Сборы, хлопоты, устройство на новом месте — было не до "уток".

          — Как примут? — тревожило новосёла. Начальство — распростёртыми объятиями: это ясно. А местные лидеры? Местные чемпионы? Ведь он, Новиков, объективы отодвинет их в республике в тень. Поймут ли, не обидятся ли, не ударят ли в хомут?

          Но его волнения оказались напрасными. В сборную республики входили простые ребята: Хальфин, Семёнов, Гольдштейн, Ковалёв, Новик, Турукин, Шляс (называю первые номера). Приехал более сильный, более классный атлет — отлично: это пойдёт на пользу общему делу и каждому из них в отдельности. Он более известен, более авторитетен? Какие вопросы — сочтёмся славою. Добро пожаловать, Женя Новиков!

          Лидером в тяжёлой категории тогда был Геннадий Шляс. Проиграв Новикову чемпионат республики, он собрал "манатки" и больше в зал на тренировки не приходил.

          — Обиды не было? — спросил я однажды Шляса.

          — О чём вы говорите? — удивился тот. — На кого обижаться? На Женю Новикова? Это же редкой душевной чистоты человек. Я до сих пор горжусь, что стоял рядом с ним на пьедестале почёта, что дружил с этим великим спортсменом. Да, великим! Ведь Женя один из немногих людей, кто устоял перед Андерсоном. Одно это — спортивный подвиг.

          Андерсон... В середине 1950-х годов не было в человека, мало-мальски интересующегося спортом, который не знал бы этого имени. "Ни один атлет, — отмечал Юрий Власов, — не переживал до той поры подобной известности". Своей вселенской славой, распространившейся необыкновенно быстро, американский колосс затмил всех своих предшественников и современников. 170-килограммовый атлет (рост 177 см) небрежно смахнул вчерашние феноменальные рекорды, которые теперь рядом с его достижениями выглядели игрушечными. Тяжеловесы — а сильнейшие из них находились тогда в США — пережили шок, трансформировавшийся в депрессию. Его чудовищная сила (снова сошлюсь на Власова), подкреплённая не менее чудовищным весом, вымела с помоста ведущих американских тяжеловесов Дэвиса, Бредфорда и молодёжь. "На тренировки смотрят как на безнадёжную трату времени".

          Какие только небылицы не рассказывали о "чуде XX иска!". Пресса состязалась в поисках и в придумываниях сенсаций. Один солидный журнал сообщил, например, дневное меню атлета-титана: три тарелки супа, немного фруктов, хлеба и... 18 литров молока. Да что пресса! О здравом смысле забыли серьёзные квалифицированные специалисты, объявившие рекорды Андерсона вечными и поставив, таким образом, точку в развитии тяжёлой атлетики. Спортсменов охватила паника. Началось повальное бегство тяжеловесов. С появлением Андерсона исчезло целое поколение штангистов. Покидали помост в расцвете сил выдающиеся мастера; оставляли его молодые атлеты, которым предрекали большое будущее. Тяжеловесы мира капитулировали перед американцем, сдались на милость победителя.

          Капитулировали и благодарили при этом судьбу: им не пришлось пережить спортивного да и чисто мужского унижения, которое выпало на долю тех бедолаг, кто встречался с Андерсоном лицом к лицу. Новиков испил эту горькую чашу до дна. Мне кажется, что на его гордом сердце, в его морской душе этот эпизод оставил острые рубцы, которые давали о себе знать и спустя много лет. Не любил он говорить на данную тему, избегал её. Касался спортивной раны лишь изредка, лишь наедине, в доверительной беседе.

          18 июня 1955 года в Ленинграде состоялась вторая матчевая встреча сборных СССР и США (первая прошла в Москве 15 июня). Городской цирк был не в состоянии вместить и десятой части желавших посмотреть... нет, не матч, а Андерсона. В Москве Андерсон играючи разделался с нашим Медведевым, опередив того на 67,5 кг. В Ленинграде эта же участь ожидала Новикова.

          Начались соревнования — и Евгений поймал себя на мысли, что ему стыдно выходить на помост. Слоноподобный "бэби" без видимого напряжения поднимал такую штангу, которую он, Новиков, никогда не держал в руках и не мечтал об этом. Андерсон творил невиданное полуфантастическое действо, в котором ему, Новикову, отводилась лишь роль статиста. Его героические усилия (в жиме Евгений установил рекорд страны) выглядели смешными и жалкими. Какие рекорды? Какие усилия? Какое сопротивление? Ведь соперник, улыбаясь, опережает его в каждом движении на 20 и более килограммов.

          Соревнования превратились в пытку. Евгений чувствовал себя драчливым мальчишкой, который изо всех своих жалких силёнок петушится перед могучим мужчиной, считающим ниже собственного достоинства обращать на него внимание. Пытка усугублялась тем, что он, Новиков (драчливый мальчишка), был старше Андерсона (могучего мужчины) на восемь лет. Евгению хотелось к концу встречи провалиться сквозь помост. В сумме он уступил американцу 62,5 кг.

          Уснуть — это было самое заветное желание после матча. Уснуть — и на несколько часов забыть "цирк" который происходил в цирке. А утром, проснувшись, уехать куда-нибудь далеко, где слыхом не слыхали ни о тебе, ни об Андерсоне, ни о вашем "противоборстве". Но утром не уедешь, а ночью, хоть тресни, не уснёшь. Закроешь глаза — в них мельтешат, мельтешат какие-то продолговатые искорки (Новиков ещё не знал о гипертонии). Поморгаешь энергично веками — искорки исчезают, но тут же сам летишь вверх-вниз, словно на корабле при сильной килевой качке. Даже подташнивает слегка. На море этого с ним никогда не бывало: не боялся уроженец "сухопутной" Тамбовщины ни бурь, ни болтанки.

          Не каждого природа награждает этим ценнейшим для матроса качеством. Глядишь: парень — косая сажень в плечах, на берегу — бравый гвардеец, орёл, а взыграет северный штормяга — и гвардеец превращается в собственную тень, орёл — в мокрую курицу.

          В биологическом смысле морская болезнь не излечивается. Она излечивается лишь в психологическом плане. Тебе плохо, тебя укачивает, ты травишь, однако ты не раскисаешь, ты держишь себя в руках, ты сохраняешь присутствие духа, ты двигаешься. Значит, ты моряк, мужчина, воин. Воля побеждает биологию. Нет воли — ты тряпка, ты рундук костей.

          Воля... Была же она у тебя, североморец Новиков, была. Когда предельно усталая подлодка возвращалась на базу, когда люди валились с ног, ты держался, ты подбадривал других, ты брал на себя часть их нагрузки. Когда, устраняя после похода повреждения и травмы корабля, экипаж зачастую работал по 16 часов в сутки, ты находил силы поупражняться с гирями или со штангой. Море любит сильных, и ты хотел быть достойным его.

          Воля... Однажды, благодаря ей, ты сделал невозможное, ты превзошёл свои наличные силы, ты оказался выше себя. Разве забыл?

          Непроницаемая бездна окружала подлодку. Ещё недавно грозная и могучая, торпедировавшая вражеское военное судно, сейчас она представляла собой беспомощное стальное бревно. Лодка лежала на максимальной глубине, сдавленная чудовищной толщей воды, не позволяя себе ни пошевелиться, ни издать звука. Лодка должна была как бы умереть — в этом заключался ее шанс на спасение. Шанс неумолимо уменьшался и таял. В лодке исчезал кислород, её заполнял углекислый газ. Субмарине надо было всплывать, иначе ей грозила гибель от удушья. Смерть уже вползала в тело корабля. Но там, наверху, на поверхности, где были кислород и спасение, дежурили фашистские морские "охотники", знающие, что никуда лодка не денется. Захочет жить — всплывет и тут же будет уничтожена.

          Вражеские корабли ждали добычу и, словно развлекаясь, продолжали метать глубинные бомбы. На всякий случай... Чтоб не скучать. Чтоб лодка знала: двум смертям не бывать, а одной не миновать.

          На поверхности моря неожиданно показались огромное маслянистое пятно, ветошь, кастрюли. Пятно медленно расползалось по воде, а ветошь и кастрюли медленно качались в небольших волнах, будто сигнализируя, что одна или несколько глубинных бомб попали в цель, и теперь со спокойной совестью можно уходить на базу.

          Однако задыхавшаяся лодка ещё была жива. У неё даже хватило воли имитировать собственную гибель. Фашисты клюнули на этот крючок. Теперь шансы на спасение становились вполне реальными. Только бы всплыть, только бы найти для этого силы... Инстинкт самосохранения заставил терявших сознание людей преодолевать слабость, двигаться и действовать.

          Сжатый воздух выстрелил в трубы, зажурчала в цистерне вода, пополз вверх глубокомер. Лодка всплыла. Уже рубка вышла на поверхность. Оставалось лишь отдраить люк, и вместе со свежим воздухом в корабль вольётся жизнь. Но кто отдраит люк?

          Экипаж находился в сомнамбулическом сне. Экипаж был словно парализован.

          — Женя Новиков, где ты, Женя? — прохрипел командир.

          — Я здесь...

          — Люк, Женя, люк...

          — Понял вас, понял...

          Новиков, который тоже лежал в забытьи, поднялся. Дрожали колени. Бойкие молоточки стучали в виски. Яркие радуги трепыхались в глазах. Сильно подташнивало. Полз он или шёл — этого память не зафиксировала. Где он и что с ним — не соображал. Прояснение наступило, только когда увидел люк.

          Открыть его, открыть! Открыть немедленно, сию секунду, в сие мгновение! Потом дозволяется упасть и даже умереть. Потом, только потом! Сейчас нельзя, не-ль-зя, не-е-е-ельзя... Усилие, ещё усилие. Остатком угасавшего сознания Евгений понимал: если в этот миг люк не поддастся, значит — конец. — Ну! Больше попыток не будет, ну!

          Крышка люка медленно-медленно отделилась от промокшей резиновой прокладки, и свежий воздух хлынул в агонизирующую лодку.

          Чего скрывать: про себя ты гордился последней "подводной" попыткой. Она свидетельствовала о том, что ты не зря носил матросскую форму, не зря "козырял" ленточкой бескозырки, не зря знал наизусть слова о "морской душе"; экстремальная ситуация сплавила её в сгусток воли — и она, а не сила мускулов, открыла люк.

          Открыла... Прошедшее время... Неужто нынче, повторись обстоятельства, ты отказался бы предпринять последнюю попытку? Неужто раскис и сдался бы? Исключено! Тогда почему тебе нынче кажется море с овчинку? Почему тебя до тошноты, до потери сознания укачала андерсоновская буря? Почему ты позволил себе превратиться в рундук костей и готов бежать от "позора" на край света? От правды не убежишь, не спрячешься, не ляжешь на дно. А правда такова: ты, моряк Новиков, сдрейфил, ты хочешь оставить поле боя. Не оправдывайся — аргументы насквозь фальшивы.

          Да, Андерсон силён невероятно. Да, это "чудо природы". Да, он молод, а ты, по спортивным меркам, старик. Да, да, да... Но если ты убежишь, то каково будет Лёше Медведеву? Если мы оба убежим — каково будет молодым? Ведь Пауль напугал молодёжь, и надо, чтобы она избавилась от страха, надо, чтоб она видела: с Андерсоном борются, его не боятся. Покинуть поле боя — нет большего позора для фронтовика, большего предательства тоже нет. Выход один: сражаться до последнего патрона, пасть лицом вперёд.

          Однако почему столь мрачно и выспренно — пасть? Спорт — не война. Не надо падать, надо взять себя в руки и тренироваться, тренироваться. "Воля и труд человека дивные дела творят" — забыл что ли эти стихи? Воля и труд — они помогут тебе во второй раз открыть люк: на этот раз люк большого спорта, люк немыслимых для тебя результатов.

          Уже светает? Наступает новое утро — оно мудренее вечера. Забудь о вечере, встречай утро!

          Какое это великое дело — цель, воодушевляющая сильных людей. Словно вторую молодость обрёл 31-летний Новиков. Молодость не "зеленую", а золотую. "Слегка нарочитый блеск” внешне немножко померк, потерял два первых слова, уступив свою яркую эффектность безыскусности и сдержанности. Высокое самолюбие, закалённое и отшлифованное в житейских бурях и штормах, обрело рыцарскую утончённость. Но на помосте она, юность, возвращалась с той, далекой и неповторимой "морской душой".

          Между Новиковым и зрителями на любых соревнованиях сразу возникал эмоциональный контакт, обратная связь. Где он ни выступал бы — дома ли, в чужих стенах ли, — зрители болели за него, потому что этот атлет вызывал у них симпатию. Какая разница, сколько килограммов стоит на штанге, если большой-пребольшой человек устраивает маленький праздник? Евгений не просто поднимал штангу, а выражал богатый внутренний мир "морской души", создавая на помосте возвышенный и романтичный образ, как это делает характерный талантливый артист в любимой им роли.

          Впрочем, почему "как"? Новиков и был талантливым актёром "атлетического" театра. Невозможно забыть его рывок, хотя в этом упражнении он, с точки зрения результата, и не блистал. Создавалось впечатление, что тяжеленная штанга потеряла вес — настолько непринуждённым, по-своему элегантным, даже изящным было движение атлета. В какое-то мгновение он напоминал гигантскую птицу, которая вот-вот оторвётся от земли и, набрав высоту, воспарит ввысь.

          Я подумал об этом, и память сразу выхватила из дымки 1961 года конкретный эпизод. По манежу республиканского Дома физкультуры (сколько раз мы уже вспоминали его!) была разлита взволнованная, праздничная торжественность — шла матчевая встреча между сборными Белоруссии и Польши. Команда гостей представляла собой созвездие блестящих имен. Победитель Олимпиады в Риме (1960 г.), рекордсмен и чемпион мира в полутяжёлой категории Иренеуш Палински: эстет помоста, чемпион мира Вальдемар Башановски, начавший в 1961 году триумфальное шествие в лёгкой категории (в Минске Вальдемар не выступал), экс-чемпион мира, полулегковес Мариан Зелински. От этих фамилий у болельщиков, ещё неизбалованных телевидением, слегка кружится голова.

          Наша команда рядом с гостями выглядела скромно. Лишь Новиков имел громкий титул, но за четыре года он уже "потишал", а его обладатель готовился к окончательному спортивному финишу: сегодняшние соревнования были одними из последних. Остальные — Валерий Зюкин, Арам Григорян, Гарри Ворона, Григорий Гольдштейн, Сулейман Конопацкий, Александр Стадлер хорошо известны, — но, увы, только у нас дома, в республике.

          Наша команда хорошо подготовилась к матчу, она рассматривает его как главный турнир сезона, горит желанием не осрамиться перед зрителями и перед знаменитыми гостями.

          — Будем упираться, — шепнул мне Ворона, когда спортсмены после торжественного представления с букетами цветов направлялись в разминочный зал.

          Соревнования приближались к завершению. "Женя, родной, на тебя смотрит Беларусь!" — взывал зал к Новикову, от которого зависело, какая команда победит. А у Жени, как на зло, застопорился рывок.

          "Чего доброго схватит "баранку"", — запаниковали болельщики. Третья попытка — штанга, под которой распластался спортсмен, оказалась на прямых руках. В то мгновение у меня и возник образ гигантской могучей птицы. Думаю, не у меня одного…

          Однако я несколько опередил события. Надо всё-таки вернуться на четыре года назад, в майский цветущий Львов, где Новиков набрал максимальную высоту.

          К этому времени в штанге произошли и продолжали происходить крупные изменения. Неожиданно закатилась ослепительная звезда Андерсона. После Олимпиады-1956, которую он выиграл с величайшим трудом и с относительно невысоким для себя результатом (500 кг в сумме), Пауль подался в профессионалы. Помост остался без короля, его достижения стояли пока неприступной крепостью. Им, однако, оставалось жить недолго. Скоро с ними расправится Юрий Власов — атлет нового типа. Пока он только пробовал голос – и тот был пока ломким, "мальчишеским".

          Бремя лидерства легло на ветеранов — на Медведева и на Новикова. Им-то и предстояло выяснять отношения во Львове. Алексей уже четырежды владел званием чемпиона страны и был не прочь "округлить" число. Он находился на подъёме. Полгода назад даже опробовал в далеком Мельбурне олимпийский помост. Правда, после официального турнира, на вечере побития рекордов. Лучший советский "тяж" выглядел совсем неплохо. В таблицу рекордов СССР были внесены три поправки: в жиме — 165 кг, в толчке — 182,5 кг, в сумме многоборья — 485 кг. Собери он эти килограммы на "законных" состязаниях — быть бы ему бронзовым призёром Олимпийских Игр

          "Вечно второй" Новиков в жиме демонстрировал высокие результаты и без устали "пахал" на тренировках, исправляя изъяны в технике рывка и толчка.

          Сегодня или никогда! С этим настроением он начал соревнования во Львове. В жиме зафиксировал 167,5 кг — на 7,5 кг больше, чем год назад на Спартакиаде народе СССР — и захватил лидерство. Медведев, непроницаемо спокойный, уверенный, и бровью не повёл — отыграюсь рывке: во втором упражнении он был сильнее Новикова. Сильнее оказался и на этот раз. Однако не настолько, насколько рассчитывал. Ему удалось лишь догнать соперника.

          Новиков приготовил сюрприз — отличный толчок: в этом движении он добился удивительного прогресса: атлету покорились 187,5 кг. Ни в Союзе, ни в Европе такого веса ещё не поднимал никто. Только американец Н.Шемански и великий Пауль Андерсон справлялись с ним. Сумма у Евгения получилась отменная: 492,5 кг. Она выводила нашего богатыря на третью позицию в мире: впереди стояли аргентинец У.Сельветти и, конечно, всё тот же славный "бэби" из США.

          Медведев и Новиков не дотянулись до уровня Андерсона. На их долю выпала иная миссия, трудная и благородная: прикрыть молодёжь, уберечь её от психологических травм (что произошло в США), дать время окрепнуть её крыльям, поверить, что рекорды "чуди XX века" отнюдь не вечны, а преходящи, что они лишь веха в постоянном поступательном движении спорта вообще и тяжёлой атлетики в частности.

          Как это ни парадоксально на первый взгляд, великий Андерсон подвёл штангу к кризису, "напугав” людей своими фантастическими для той поры достижениями. Алексей и Евгений не дали кризису развиться, эти два мужественных человека поставили на его пути преграду. Не потому ли после Андерсона на американской земле – этой своеобразной колыбели богатырей — не выросли атлеты, равные ему по спортивной масштабности, зато в России, на Украине и в Белоруссии выросли?

          На мой взгляд, у нас есть все основания, не забывая о других факторах, дать утвердительный ответ на этот вопрос.

Геннадий Рябоконь (1938 г.). Мастер спорт международного класса — первый среди белорусских атлетов (1968 г.). Первым в республике преодолел в сумме классического троеборья рубеж, считавшийся в то время гроссмейстерским, — 500 кг (1964 г., 505 кг). В том же год вошел в десятку лучших тяжеловесов мира. Дважды победитель Кубка СССР (1968, 1969 гг.). 12 раз был призёром чемпионате СССР, 8 раз — чемпионом БССР. Установил 84 рекорда республики. Лучший результат в сумме 550 кг (1972 г.)

          В настоящее время работает в Витебске тренером областного совета общества "Спартак".

          Сборные команды нашей республики и Грузии — участники первенства страны в Ашхабаде, жили в одной гостинице. Штангисты быстро сдружились.

          Белорусы приехали в столицу Туркмении раньше других — за две недели до соревнований — и на правах старожилов знакомили новых товарищей с городом.

          Был конец декабря, погода стояла отличная — как у нас в золотом сентябре, спортсмены ходили в светлых костюмах, а Геннадий Рябоконь — в белой рубашке с закатанными рукавами.

          — Гена, дорогой, боюсь, ты простудишься и придётся тебе пить анальгинчик, — стращал его весёлый, общительный, разговорчивый Дито Шанидзе из грузинской команды.

          — Не дрейфь, Диточка, — отшучивался Рябоконь. — Я уже запамятовал, когда простуживался в последний раз и употреблял анальгинчик. Не помню, что это за штукенция такая и с чем ее едят.

          — Какой я перестраховщик, какой я перестраховщик... — артистически хватался за голову Шанидзе. — Прости, дорогой, я тоже запамятовал — ты же у нас лесоруб.

          — Совершенно верно, — подтверждал Рябоконь. — Мы, лесорубы, — народ северный... Ничего не боимся…

          — А мы — народ южный, как и вы, народ северный, также ничего не боимся, — хохотал Шанидзе.

          — Прекрасно, Диточка, а теперь давай-ка, друг собирайся на тренировку, хватит прохлаждаться.

          — Слушаю-с, господин лесоруб!

          Геннадий, действительно, начиная с 11 лет (!), зимой и летом работал на лесозаготовках. Нынешние папы и мамы, имеющие детей такого возраста, наверное, упадут и обморок, если им сказать, что их "ребенок" в морозный или, наоборот, в жаркий день с утра до вечера, наравне со взрослыми мужчинами, будет вкалывать с пилой или с топором в руках.

          Сегодня это исключено. А сорок лет назад подобные факты были не в диковинку: шло невероятно трудное послевоенное время. Ещё "невероятнее" было семьям, кормильцы которых сложили голову на поле брани.

          Отец Геннадия, Фёдор Григорьевич Рябоконь, начальник пограничной заставы, погиб ровно через месяц после начала Великой Отечественной — 22 июля 1941 года. Помыкала горя мать с двумя детьми в войну, изведав и дыхание смерти, и одну картофелину на троих, и горький, как теперь говорят, статус беженцев. Освободилась республика — семья возвратилась домой: на станцию Бигосово, недалеко от Верхнедвинска.

          Геннадий впрягся в лямку вместо матери — до каждого двора доводилось задание "по заготовке леса для Родины". Мать была слабой, одиннадцатилетний сын — спасибо природе! — не по годам крупным и сильным. Кому ехать в лес? Для Генки этого вопроса не существовало. Он полюбил лес, его людей, их образ жизни, манеру общения между собой.

          В лесу всё было открыто, все на виду. Ты — также на виду. В лесу не схитришь, не схалтуришь, не слукавишь. Твоё достоинство, твоя самоценность измеряются одним — трудом. Если ты старателен, тебе простят твою 11-летнюю слабость. Если ты силен, каким был Рябоконь в 14-15 лет, и ты добровольно берешься за комель, тебе посоветуют не горячиться, но тебя зауважают, не превратят в мальчика на побегушках, будут относиться как к равному.

          Трудно сказать, каким образом Шанидзе выведал о "лесозаготовительных" фактах из жизни Рябоконя.

          — Разве ты не знаешь? — удивился Дито. — Плохо, дорогой, ай как плохо! Забыл ты, дорогой, что земля слухом полнится. У нас, в Грузии, о хорошем человеке знают всё. А Гена, твой земляк, хороший человек. Понял, дорогой?

          Я не хотел огорчать милого грузина и "подводить" Рябоконя — последний как раз побаивался простуды, хотя и щеголял в Ашхабаде в белой рубашке. Однажды простуда чуть не вогнала его в гроб.

          Закончив восемь классов, Геннадий вознамерился поступить в Ленинградское речное училище. В мечтах часто видел себя капитаном белоснежного, как чайка, теплохода, летящего по глади Днепра или Волги. Был однако, согласен и на Западную Двину.

          Полный радужных надежд отправился к невским берегам. Отыскал техникум, потолкался среди "абитуров”, получил информацию, и сердце ушло в пятки: 20 человек на одно место. Расстроился, забрал документы, с горя пошел куда глаза глядят. А глядели они, как это ни странно, на стадион, где тренировались метатели. С полчаса наблюдал за ними несостоявшийся капитан-речник, не подозревая, что за ним за самим следит тренер легкоатлетов. По-видимому, узрел в грузноватом плечистом незнакомце перспективного дискобола ю толкателя ядра.

          — Слушай, парень, сдается мне, что у тебя кошки на душе скребут. Угадал? — обратился он к Рябоконю.

          — Угадали.

          — А в чём дело?

          Геннадий второпях рассказал о "кошках”.

          — Не вешай носа. Следуй за мной.

          — Куда?

          — Следуй, потом разберёмся.

          По пути познакомились. Фамилия тренера была Худолеев (имя, отчество сейчас Рябоконь не помнит) он работал в техникуме физкультуры.

          — Поступай к нам, не пожалеешь. Сделаю из тебя отличного метателя, — предложил Худолеев.

          — Но...

          — Не тушуйся, "но" беру на себя.

          Тренер привёл Геннадия к директору техникума — высокому, широкоплечему, спортивного вида мужчине.

          — Хочет учиться у нас, увлекается толканием ядра, — представил Худолеев своего протеже.

          — Прекрасно. Такие экземпляры нам подходят, — удовлетворённо кивнул директор, оценивающим взглядом окинув молодого незнакомца.

          Далее события развивались по неожиданному сценарию. Узнав, что Геннадий не мастер спорта и даже не перворазрядник, а только скромный значкист ГТО, директор метнул гром и молнию в сторону преподавателя. Рябоконь благоразумно натянул шапчонку на голову, опасаясь, что рассвирепевший начальник выставит обоих за дверь. Почувствовал это, наверное, Генкин покровитель. Чтоб смягчить праведный гнев руководства, сделал ход конем.

          — При чём тут разряды? — удивился он. — Разве я говорил о каких-то несчастных разрядах? Я говорю том, что он сильнее любого разрядника. Не верите — попытайтесь положить его руку. Сомневаюсь, что это вам удастся.

          — Ах, так! — взыграло ретивое у директора. — Садись, — приказал он, сбрасывая пиджак. — Положишь мне руку — зачисляю тебя в техникум.

          — Давай, — подтолкнул тренер вконец растерянного Рябоконя.

          Рябоконь иногда боролся с друзьями на руках (теперь это официальный вид спорта — армрестлинг). Клал, как детей. Но здесь... Садиться или не садиться? Э-э, елки зелёные, где наша не пропадала...

          Сели, сцепились, напряглись, у обоих вздулись жилы ид шее и лбу, и... рука директора дрогнула, не выдержала "лесорубского" напора, склонилась перед ним. Многозначительно помалкивал преподаватель, конфузился директор, смущенно улыбался победитель. К чести побеждённого, тот сдержал слово, оказав "моральную поддержку" хлопцу с Витебщины.

          Лучше бы он проиграл директору схватку... Огромная беда свалилась на Геннадия. Поехали в колхоз на картошку. Не знавший до того никаких болезней, он в деревне простудился, хотел перенести "пустяк" на ногах и жестоко поплатился за юношеское легкомыслие. Тело сплошь покрылось чиряками (46 штук), а потом — удар по суставам: деформирующий ревматический полиартрит — почти полгода пролежал в больнице.

          "Всё рвался делать упражнения, а лечащий врач (её фамилию, имя и отчество Рябоконь прекрасно помнит до сих пор. — Э. Я.), говорит: не дергайся, жить тебе осталось два-три года, а ты...

          Искал я её в Питере дважды: когда 500 кг поднял и когда "международника" выполнил — не нашёл, а жаль: хотелось поговорить "за жизнь". Да ладно, бог ей судья.

          Как выкарабкаться из этой напасти — не представлял. Прогноз врача добивал. Выручил дед-знахарь. "Набери духмяной травы в бочку с водой, разведи под ней костер, залезай и парься, парься. Слезы из глаз, а ты — терпи. Помяни мое слово — вылечишься", — посоветовал дед.

          Послушался знахаря. А что делать? Если в вир покатишься, то и за бритву схватишься... Начал лечиться по дедову рецепту. Сожму зубы и сижу в бочке на костре. Терплю. Колочусь от боли и страха: ещё секунда и мне хана — сварюсь. Надо вылезать, спасаться! Сижу секунду, третью, десятую, минуту. Кончаюсь, но сижу. Хорошо, что сердце было молодое, крепкое. И произошло чудо — оклемался, встал на ноги, выжал хворь из себя, снова почувствовал силу и здоровье. (Из личного письма Рябоконя автору.)"

          Мало кто был посвящён в эту историю. Ещё меньше знали об источнике его адского терпения. Черпал его витебский подросток из предания о спартанском мальчике, который по наивности спрятал лисенка под плащом. Мальчик сидел в школе, зверек грыз ему грудь, но спартанец терпел и молчал, пока не умер. Мужественная и прекрасная легенда, прочитанная в детстве, поразила воображение. Не раз "до" (в лесу, например) и "после" болезни Геннадий вспоминал своего безымянного любимого героя: он терпел, почему ты не можешь?

          В Ашхабаде сборная Белоруссии в составе В.Зюкина, В.Исакова, А.Ковалевского, Р.Фельдмана, Л.Левоцкого, Г.Симонова, А.Лобачёва и Г.Рябоконя напомнила, что "были когда-то и мы рысаками", заняв четвёртое место. Лучше всех в команде финишировал капитан: бронзовый призёр плюс новый рекордсмен республики в сумме — 510 кг. К завершению соревнований очень кстати подоспело приятное событие из другой "оперы" — старшему тренеру Г.Миннуллину исполнилось 35 лет. Конечно, эту дату решили отметить.

          Вечером белорусы и грузины собрались за праздничным столом, накрытым в гостиничном номере. Имениннику преподнесли цветы и подарок (сбросились по-братски), Геннадий произнёс поздравительную речь, дружно поаплодировали. Каюсь, большими грешниками мы оказались: стол у нас получился не безалкогольным. Почему-то этого никто не "замечал". Самым зорким оказался Шанидзе, который припоздал на пяток минут.

          — О, я вижу, здесь настоящий бал! — восхищённо воскликнул Дито, переступив порог "банкетного" зала. Дорогие братья, примите и меня в свою компанию.

          Шанидзе торжественно развернул газету, и мы увидели необыкновенный сосуд. Широкий и плоский внизу, увенчанный длинным тонким горлышком, он бы покрыт нежной плесенью, напоминающей мягкую благородную седину. Кое-где плесень, путешествуя из Грузии в Туркменистан, повредилась, стекло сосуда матово светилось, излучая розоватый свет.

          — Это вино делал дедушка моего отца, — ко всеобщему восторгу возвестил Шанидзе. — Сегодня мы выпьем его за нашу дружбу. Согласны? I

          Подняли рюмки, повторили — пошла оживленная гомонка. Симонов взял гитару.

          — Споём, тёзка, — предложил он Рябоконю.

          — Споём, — охотно согласился тот.

          Симонов тронул струны. Полилась мягкая, немного грустная мелодия. "Не шукай ты мяне сярод жытнiх палёў" — полился густой бас Рябоконя.

          Долго в тот вечер в номере ашхабадской гостиницы звучали белорусские, грузинские, русские песни. Удивительно: никто из соседей не стучал в стенку с требованием "прекратить это безобразие".

          Как водится у нас, не удержались участники "бала" и от обсуждения серьезных тем. Итоги чемпионата были скрупулёзно проанализированы под самыми неожиданными ракурсами. Объединяла их одна мысль: и белорусская, и грузинская команды в Ашхабаде недобрали много очков, иначе...

          — Не будем, ребята, махать кулаками после драки, — тактично прервал "аналитиков" Рябоконь. — Каждый может себя показать. Я, например, собираюсь сделать "международника".

          — Ловлю на слове! — крикнул Миннуллин.

          — Лови, Геннадий Хатыбович, — отпарировал под аплодисменты оратор.

          Небольшое пояснение. В 1966 году в СССР учредили новое звание — мастер спорта международного класса. Нормативы, которые требовалось выполнить для его получения, были очень высокими. Для штангистов тяжёлого веса, например, он равнялся 540 кг в сумме троеборья — на 2,5 кг больше, чем результат вице-чемпиона того же года на первенстве мира. В остальных категориях дело обстояло аналогичным образом.

          Атлетов подобного класса в Белоруссии не было. Не было, казалось, и реальных претендентов на новый, весьма почётный спортивный титул. Заявление Рябоконя, пусть и сделанное в узком товарищеском кругу, приобрело для нас характер сенсации. Мы прекрасно знали: ни при каких обстоятельствах Геннадий слов на ветер не бросает. Его неожиданная "декларация" — отнюдь не импульсивный порыв, а итог долгих раздумий. Уж кто-кто, но капитан сборной наверняка семь раз отмерил, прежде чем сегодня, при всем честном народе, отрезал.

          Рябоконю шел 29-й год. К лучшему результату в сумме троеборья требовалось добавить как минимум 30 кг — в среднем по 10 кг в каждом движении. Задача трудная. Путь предстоял длинный, дорога ожидала тернистая.

          Поразительный это феномен — беспроволочный телеграф! Не успела команда прилететь из Ашхабада и разъехаться по домам, а информация о нашем бале уже распространилась по Минску. У главпочтамта меня окликнул Д.М.Шандарович — бывший многолетний старший тренер сборной республики по штанге, а ныне работник Спорткомитета.

          — Это правда, что Рябоконь собирается делать международника? — осведомился он.

          — Правда.

          — Гляди-ка, какой отчаянный парень... — с изрядной дозой удивления прокомментировал он услышанное — Но он, поверь мне, добьётся своего.

          Шандарович знал, что говорил. Он был первым специалистом, который познакомился с Геннадием. Ещё подростком юный лесоруб написал письмо в "Физкультурник Белоруссии": я сильный, хочу заняться штангой, помогите. Письму, представьте, дали ход. Автора пригласили в Минск. "Просматривал" его Шандарович. Выдающихся результатов 14-летний витебчанин не показал: одно дело — комель дерева в лесу, другое — гриф штанги на помосте. Давид Михайлович посоветовал носа не вешать, о штанге забыть, а заняться каким-либо другим видом спорта. Лучше всего метаниями — там пока твоё место (это был разумный совет, и Геннадий до сих пор с благодарностью вспоминает его).

          Метания и стали предметом специализации Рябоконя в Витебском техникуме физкультуры, куда он, выздоровев, перевёлся из Ленинграда, и в Смоленском ИФК, куда он поступил, закончив среднее специальное учебное заведение.

          Рябоконь был разносторонним легкоатлетом — одинаково успешно толкал ядро, метал молот и диск: в каждой дисциплине достиг уровня кандидата в мастера спорта. Думаю, он пошел бы далеко, не исключено, даже дальше, чем в штанге, если бы не Костылев — знаменитый в недалеком прошлом легковес, первый и единственный чемпион мира из всех смоленских спортсменов.

          Николай как спортсмен обладал высочайшим мастерством. В 1955 году, победив на первенстве мира в Хельсинки, посланец древнего русского города был признан самым техничным и элегантным спортсменом турнира. Ему вручили специальный приз президента Финляндии Кекконена.

          Изумителен по красоте и совершенству был рывок Костылева способом "ножницы" (сейчас им практически уже не пользуются). Восемь рекордов мира установил выдающийся мастер — и семь в этом движении. Он-то и уговорил метателя перейти к штангистам, разбудил в Рябоконе мальчишку, который ездил "на просмотр" в Минск, разбудил в нём спортивную любовь. Безответная, сейчас она проснулась и запылала с новой силой.

          — Что ты делаешь, черт тебя побери? Ты ведь умный парень, — хватались за голову метатели, — у нас ты без пяти минут мастер спорта, в недалекой перспективе чемпион России, а там — зеленый новичок, салага. Где разум, где логика, Гена?

          Один из лучших студентов курса прекрасно понимал, что приятели-метатели правы на сто процентов. Но... Наверное, это был единственный случай в его жизни, когда он не послушался голоса разума, логики. Послушался голоса любви. А у нее свой разум и своя логика.

          Благодаря метаниям Рябоконь создал отличную скоростно-силовую базу — "мотор" для успехов в тяжёлой атлетике. Новичок, однако, есть новичок. Начинай с азов: ноги на ширине плеч, натяни спинку, расслабь руки, штангу тяни ногами... Пока бывший "молотобоец" и дискобол осваивает эти премудрости, пока он изучает тяжелоатлетический букварь, пока выполняет нормы третьего, второго и первого разрядов, давайте возвратимся в Белоруссию и посмотрим на помост. В данном случае нас интересует тяжёлая категория, с который связаны лучшие достижения штангистов республики.

          Бедновато и бледновато выглядит помост без Новикова. Увы, достойной смены ему не нашлось. Лучше других смотрелся спартаковец В.Сочивко. Но ему было уже около тридцати. Надеяться на то, что Владимир встанет вровень с лучшими атлетами страны, не приходилось. В тяжёлую атлетику он пришёл поздно — сначала занимался классической борьбой, а на штангу его перетянул Шляс. Трудно сказать: удачным или нет был этот вариант. Сам Сочивко об "измене" борьбе не жалел и, как мог, служил "Спартаку" и республике.

          Владимир был (и остался) весёлым добряком, любящим и понимающим шутку. Иногда отдельные остряки этим даже злоупотребляли. Володя снялся в нескольких фильмах — роли были эпизодические. Зритель их не заметил, а для штангистов его участие в картинах стало предметом безобидных подначек.

          — К штанге приглашается Владимир Сочивко, — нередко возвещал на соревнованиях судья-информатор. Следовала короткая пауза, после которой торжественно звучало: — "Спартак", мастер спорта, известный белорусский киноактёр.

          Известный белорусский киноактёр, встречаемый аплодисментами, нюхал солидную порцию нашатыря, встряхивал блондинистой кучерявой головой и энергично направлялся к помосту. Как ни силился, но улыбка светилась на его лице. "Ну, что ты возьмешь с эти чудаков, — без труда прочитывалась она. — Простим им шуточки — пусть люди тешатся".

          Великолепный парень был Сочивко. Всем взял: и ростом, и статью, и характером — мы искренне сожалели, что его имени нет среди ведущих "тяжей" страны. Пробиться в их число было трудно. Богатырская категория переживала расцвет. Москвича Юрия Власова, открывшего новую эру в истории штанги, сменил украинский колосс Л.Жаботинский. В.Андреев из Луганска и С.Батищев из Донецка надёжно прикрывали тылы лидера. Говорили, что в том же Луганске скоро появится ещё один "пятисотник" — Г.Дьяченко, а в Таллине — О.Коол.

          Белорусам же ничего не светило. Даже результаты Новикова десятилетней давности были не по плечу его преемникам. У нас наблюдался регресс, откат. Это больно било по самолюбию спортивной общественности. Требовались срочные практические меры, чтобы как-то поправить положение. Наиболее расторопными и предприимчивыми оказались спартаковцы.

          К середине 60-х годов у них сложились крепкие связи с одноклубниками из Смоленска. Регулярно проводились товарищеские встречи, спортсмены, тренеры и руководители общества были хорошо лично знакомы между собой. Это приносило обоюдную пользу. Но, честно говоря, белорусская чаша перетянула российскую. Именно в Смоленске мы нашли тяжеловеса, принявшего новиковскую эстафету. Догадаться, кто он, нетрудно — Геннадий Рябоконь.

          Пока белорусские специалисты мечтали о талантливом самородке, пока пробовали на роль лидера нескольких тяжеловесов, витебский богатырёк превратился л смоленского богатыря. Менее чем за три года от новичка вырос до мастера спорта. А как раздался вширь! А как возмужал!

          На очередной матчевой встрече спартаковцев в Минске он предстал перед зрителями очень эффектно. Помню, вышел на помост — четырёхметровый квадрат словно сузился в размерах. Когда встал над штангой, она как бы утратила свою громоздкость.

          — О-о-о! — раздался удивлённый и восхищённый мальчишеский голос.

          Геннадий услышал это красноречивое "о" и, взглянув в зал, улыбнулся: мол, ничего не поделаешь — такой уж я уродился, большой и широкий. Принимайте, какой есть.

          Когда белорусы "сосватали" Рябоконя, смоляне не обижались: человек возвратился на родину — где родился, там и пригодился. Переехал в Витебск и Костылев. Смоляне и тут не обижались: всё правильно, спортсмен и тренер должны быть вместе, вместе они горы своротят.

          Первую гору своротили довольно быстро: Геннадий преодолел рубеж 500 кг в сумме троеборья. Для тяжёлой атлетики Беларуси, которая застыла на заржавленных рельсах, это явилось своеобразным толчком. Правда, штанга лишь чуть-чуть "ворохнулась" (четвёртое место в Ашхабаде) и опять застыла на той же колее.

          Заявление Рябоконя о норме мастера спорта международного класса прозвучало почти, как гром среди ясного неба. Капитан сборной слыл спортсменом рассудительным, расчётливым, осторожным.

          — А как же иначе? — удивлялся атлет. — Штангу кавалерийским наскоком не одолеешь. Гриф, сколько ни упирайся, не перегнёшь, а себя сломать — пара пустяков.

          Рябоконь ни при каких обстоятельствах не стремился "перегнуть гриф". Адекватная оценка собственных сил, уровня спортивной формы — это не худо перенять бы многим нынешним мастерам. За 15 лет участия в состязаниях он не получил ни единой нулевой оценки. Геннадий серьезно ни разу не травмировался. По-своему, это редкие факты.

          Прагматик и реалист, он считал: на каждом турнире не установишь и не повторишь личный рекорд. Следовательно, говорил атлет, необходимо строить подготовку так, чтобы пик формы приходился на важнейшие для тебя турниры — чемпионаты республики и страны. Остальные состязания должны рассматриваться как промежуточные этапы, и результаты на них следует показывать "промежуточные". Отступления от этого правила ("прыжки” и "дёрганья"), полагал атлет, чреваты негативными последствиями: нарушением планомерности в учебно-тренировочном процессе, потерей спортивной формы, психологическими и физическими травмами. Настоящий атлет товар лицом демонстрирует на самых авторитетных "ярмарках". Именно там он сдаёт главный экзамен, где непозволительны срывы, провалы, заминки, недобор килограммов: нельзя, ты подставляешь себя, тренера, общество, республику.

          Уместно вспомнить: лучшие результаты, составляющие в жизни Рябоконя значительные вехи, достигнуты отнюдь не в домашних стенах.

          Упреждая события, отмечу, что и рубеж мастера спорта международного класса он взял на вторых по значимости внутренних соревнованиях — Кубке страны.

          Но до этого ещё далеко — целых два года. Геннадия знал, будут они, ох какими непростыми. У лучшего штангиста республики накопилось немало проблем. Две из них относились к числу "глухих", неразрешимых.

          Начнём с условий тренировок, в которых атлет намеревался подняться до весьма высокого уровня: тот же Андерсон десять лет назад не смел думать о нём. Но на "бэби" не жалел долларов миллионер Гофман, создавший для любимца и национальной гордости Америки идеальную спортивную среду. Ну а среда Рябоконя? Я с ней познакомился через пару недель после Ашхабада.

          В первой половине дня пришёл в подтрибунное помещение витебского городского стадиона. Проверив редакционное удостоверение и выслушав мою просьбу, дежурная взяла огромную связку ключей и велела следовать за ней. Несколько минут мы путешествовали по тёмным и сыроватым лабиринтам. Наконец дежурная остановилась, позвенела ключами, почертыхалась и, распахнув неширокую дверь, сказала: "Смотрите, пожалуйста, только что вы здесь увидите?".

          Действительно, смотреть было нечего. Международный стандарт здесь и не ночевал. В зале было холодно, время от времени через щели и трещины залетал колючий ветерок, напоминая, что на дворе январь. Теснота, оборудование элементарное, порядком изношенное. Два помоста, стойки для приседаний, "конь" для развития брюшного пресса, простенький станок для жима лёжа. Да ещё пара подставок — отрабатывать рывковые и толчковые подрывы. Не густо.

          — А что делать? Наш брат, штангист, почти везде и всюду тренируется на уровне канализационной трубы, — сказал Рябоконь, узнав о моей экскурсии. — Жить-то надо. И расти надо.

          Помолчал, побарабанил пальцами по столу.

          — Если б только база... Шут с ней, как-нибудь перебьюсь. С Колей плохо.

          Коля — это Костылев. Рябоконь был всего на шесть лет моложе тренера, называл его просто по имени. Не от фамильярности шло это — от уважения и жалости. "Плохо" с Николаем Григорьевичем стало уже в Смоленске — пристрастился к чарке. Надеялись: переберётся в Витебск, сменит обстановку — возьмет себя в руки, остановится. Не взял, не остановился. На этой почве Костылев ухитрился в рекордно короткие сроки переругаться и с правыми (их, по его твёрдому убеждению, не было), и с виноватыми. Рябоконю уделял внимания меньше и меньше. Началась драма порядочного человека — это придавало ей трагический оттенок.

          Драма тренера — это и для ученика драма. Драма вдвойне, если он уважает и любит наставника, хочет ему помочь, но ничего путного из этого не получается. Смотрел на Колю, и сердце щемило: где его рельефная мускулатура, его широкая бугристая от мышц спина, его словно нарисованные руки, которые не только поднимали штангу, но и крутили "солнце" на турнике — уникальный случай среди штангистов. Коля уменьшается, усыхает, старится и опускается на глазах. Кошмар. Лисёнок под плащом грызёт и твою грудь. Терпи, мол скрывай, делай вид, что ничего худого не происходит. Но разве утаишь шило в мешке?

          По сути дела Рябоконю предстояло сделать "скачок" в одиночку. Тяжело! Глаз Костылева, особенно в д совершенствования техники, был незаменимым. Как шлифовать? Уйти к другому специалисту? Исключено! Николая Григорьевича он не оставит ни при каких условиях. Да и кто в Витебске заменит его? Заменять надо самим собой, от этого на небо не вскочишь и в землю не закопаешься.

          Первый и наиболее серьезный экзамен, к которому Рябоконь готовился практически на свой страх и риск — IV Спартакиада народов СССР. Лишь на заключительном этапе, когда сборная команда съехалась в Королищевичи (15-20 километров от Минска), "рекрут на часах" перевёл дух: рядом находились опытные тренеры — они освободили его от витебских забот. Рябоконь повеселел, а однажды, помимо своей воли, повеселил других, попав в смешную ситуацию (у тяжеловесов это случается нередко).

          Атлеты жили в нескольких домиках дачного типа. Погода стояла ветреная, без солнца, с короткими дождями, по ночам в домиках было холодно. Попросили у завхоза подбросить одеял. Без энтузиазма воспринял он просьбу. Одеяла-то подбросил, но в отместку за лишние хлопоты демонстрировал полное разочарован штангистами. Скажем, ребята возвращаются с утренней зарядки. Все — в спортивных костюмах.

          — А вот когда у меня отдыхал, — завхоз называл фамилию известного белорусского поэта, — то он делал зарядку в одних плавках и в любую погоду обливался холодной водой. Спал под обыкновенной простынёй и ни разу не чихнул.

          Пошатнувшийся авторитет команды неожиданно восстановил её капитан. Понадобилась какая-то мелочь, и Геннадий отправился к завхозу. Взошёл на крылечко его резиденции, осторожно постучал в дверь высокое начальства.

          — Войдите, — разрешило оно. В то же мгновение раздался треск, хруст, крылечко, пошатавшись, покорно обвалилось под посетителем. Завхоз, пережив некоторый испуг, пришёл в неописуемый восторг.

          — Надо же, — восхищался он, — сколько всякого народа перебывало у меня, и всех держало крылечко. А под Геной рухнуло. Ай-да богатырь, ай-да Иван Поддубный!

          Штангисты и в дальнейшем продолжали вести "теплолюбивый" образ жизни, однако завхоз сменил насмешку на милость и не вспоминал любимого им поэта.

          На Спартакиаду отправилась команда средней руки. У Рябоконя кошки скребли на душе: что его ждёт в Москве? Знал: пристально будут наблюдать за ним и свои, и чужие. "Международников" в стране можно было пересчитать по пальцам, и каждого, кто претендовал на это звание, штангисты знали хорошо: беспроволочный телеграф функционировал исправно.

          Соревнования проходили в две смены: утром (более слабая) и вечером (сильнейшая). Белорусы в элиту не попали, они, посмеиваясь, называли себя "жаворонками". Вечером все отправлялись в зал "Шахтёр” как обыкновенные зрители. Смотрели, оценивали, сравнивали, прикидывали.

          За соревнованиями полутяжеловесов наблюдали с редким интересом. На них пришёл и Рябоконь, нарушив мудрое правило: пока не выступил сам, на состязания — ни шагу: надо беречь нервную энергию, которая и без того сжигается в ожидании своего часа.

          Причина была уважительная, для тяжёлой атлетики, можно считать, историческая. Впервые атлет "обыкновенной" категории готовился набрать в сумме 500 кг — до этого она была по плечу только супертяжеловесам. Изумить тяжелоатлетический мир собирался Яан Тальтс.

          В зале царило немного насторожённое, чуть недоверчивое, но приподнятое настроение, которое овладевает людьми, когда они ждут чуда, верят и не верят н него, но жаждут, чтоб оно свершилось.

          Что можно сообщить о выступлении Тальтса? Его можно, пожалуй, сравнить с прекрасной молодой песней. Последняя ликующая нота — толчок 192,5 кг — и радость, как майский гром, прокатилась по залу. Ветераны тяжёлой атлетики плакали, мы обнимались, радуясь за незнакомого эстонского парня, который сегодня с блеском продемонстрировал: нет пределов силе человека.

          В гостиницу возвращались молча. Все думали, конечно, об одном и том же.

          — Ребята, не верится в то, что произошло, — прервал молчание Левоцкий, наш лучший "полутяж" (он вторым в республике выполнил норму мастера спорта международного класса.

          — Пора привыкать, Лёня, — сказал Рябоконь. — Не век же нам смотреть на других снизу вверх.

          — Ты прав, старина, — согласился Левоцкий. — Но как этого добиться, как?

          Как добиться? — это вопрос вопросов в любом деле. Сколько есть замечательных проектов, захватывающих планов, благородных намерений. И сколь редко удается их осуществить; не знаем как, не умеем слово, мысль переплавить в дело. Не хватает ума, терпения, настойчивости.

          Похоже, что это не давало покоя и Рябоконю после Спартакиады. Выступил он на ней хуже, чем хотелось — даже не повторил ашхабадский результат. А для выполнения нормы требовалось набрать 540 кг. В Москве лишь Л.Жаботинский перешагнул эту черту. Остальные участники до неё не дотянули.

          С невесёлыми мыслями возвратился Геннадий в Витебск. Предстояло разобраться, почему за восемь месяцев, минувших после декабря, он не продвинулся вперёд. Неужто выбрал ошибочную стратегию и тактику?

          Стратегию — нет. А вот в тактику, бесспорно, надо внести существенные коррективы. Анализ дневниковых записей свидетельствует: маловато (в контексте поставленной цели) работал над повышением интенсивности тренировок, недостаточно наращивал их объём.

          Пожалуй, следует осторожно прибавить в собственном весе. Не увлекаться, не перебарщивать, но килограммов 10-15 определённо не помешают. Не забывать о "душе". Не паниковать. Не дёргаться. Терпеть. За 1,5-2 года вполне реально добраться до "международной" суммы.

          Программу, очерченную мной в общем виде, Геннадий конкретизировал до мелочей, расписав её чуть ли не по дням. Реализовывал её, не отступая от намеченного плана, но по необходимости, по острой необходимости, вносил дополнения и изменения.

          К примеру, интенсивные тренировки отрицательно сказались на сне. Уставал до предела, а уснуть не мог: слишком организм "разволнован". Надо помогать ему. Рябоконь исключил из рациона питания всё, что возбуждает нервную систему. Даже чай перестал пить, заменил его кипячёной водой. Летом очень любил понежиться на солнышке. Идя к норме "международника", отказывался от этой роскоши: расслабляет, не способствует "набору" килограммов собственного веса.

          С ними, кстати, хлопот тоже хватало. Но их взяла на себя любимая жена и квалифицированный диетолог (по образованию и по роду занятий супруга Рябоконя музыкант-пианистка).

          Проза спортивной жизни. Проза большой штанги. Питание, режим, тренировки. Порой через "не хочу", порой через "не могу”. Домашние компрессы на мелкие травмы и на ноющие суставы (старая болезнь давала о себе знать), хождения в диспансер: там болит и здесь болит.

          Передышка исключена. Остановишься, замешкаешься – и "железо", не медля, прореагирует на это. Словно живое злопамятное существо, штанга караулит тебя, чтобы доказать: ты — ничто, я — всё. Постоянное напряжение, постоянное противостояние, постоянная борьба. Помощи не жди — её не будет.

          Дорогу торить легче, если рядом соперник (или соперники), равный тебе. Рябоконь и в этом смысле одинок. Никто не шёл вровень с ним, все шли за спиной.

          А время незаметно навешивало на свой невидимый гриф диски дней, недель, месяцев. Отмечено тридцатилетие. Ты уже давно отец семейства, дочери подрастают, просят не ездить на "эти соревнования" — им без папки скучно.

          Милые Наденька и Юлька! Папке без вас тоже скучно. Но ездить на соревнования он должен, иначе закиснет и пропадёт. А папке надо ещё многое сделать, поэтому терпите, дорогие. Вот слетаю в Алма-Ату, потом несколько месяцев буду дома, буду с вами.

          Алма-Ата принимала межведомственный командный чемпионат страны (позже он стал называться Кубком СССР). От Белоруссии за "Спартак" выступали Л.Левоцкий и Г.Рябоконь, за Вооружённые Силы — Р.Беленков и А.Голубович.

          Незадолго до турнира Беленков прислал мне письмо. "Чувствуем себя хорошо, — сообщал Рафаил. — Акклиматизация проходит нормально, тренировки — интересно, Арнольд (Голубович) на прикидке толкнул 165 кг, я – 125 кг. Гена преподнёс себе и нам подарок: толкнул 200 кг".

          Действительно, это был большой подарок. Впервые белорусский атлет поднял два центнера. Справится ли он с ними на официальном турнире?

          Геннадий удивил всех, заказав для начальных подходов внушительнейшие веса. Жим — 180 кг, рывок — 150 кг, толчок — 200 кг. В случае удачных попыток сразу получались два рекорда республики (толчок и сумма) и где-то четвертый-пятый результат в стране.

          — Хочет напугать соперников, — говорили в кулуарах скептики. — Начнутся соревнования, посмотрите — перезаявит.

          Начались соревнования, смотрят: Рябоконь не перезаявляет. На штанге уже 175 кг. Последняя возможность дать задний ход — не даёт. Поставили 180 кг. Очередь Геннадия. Снаряд он зафиксировал безупречно. Добавляют 5 кг. Снова продемонстрировал чистейший жим. 187,5 кг. Мелкая погрешность — спортсмен сошёл с места: вес не считать.

          Рывок. Два из трёх подходов успешные. Конечный результат — 155 кг — рекорд БССР.

          Надо толкать 200 кг. Атлет в ударе, мелочиться не хочет. Сразу атакует два центнера. Раз — они на груди. Два — спортсмен встаёт из подседа. Три — выталкивает снаряд на прямые руки. Четыре — центнеры застывают над головой.

          Как всё, оказывается, просто... Даже не верится, что ты на "международной" высоте. Неужели это сбылось? Сбылось! Видишь, зрители приветствуют тебя, стоя? Спасибо, добрые люди! Я счастлив, я вас люблю, я всегда буду помнить вас и ваш замечательный город. Душевный салют, Алма-Ата! Низкий поклон, Алма-Ата!

          "Старость" в спорте подкрадывается совершенно незаметно и негаданно — с обычной жизнью не может быть никакого сравнения. Не успел оглянуться — вдруг видишь на сборах незнакомых ребят, которые называют тебя на "вы". Давно ли ты сам обращался с таким же почтением к 30-летнему ветерану и — надо же — неожиданно сам обрел его статус. Это "вы" звучит как звон штанги, нечаянно упавшей со стоек для приседаний: ты удивлён, ты в недоумении, тебе сначала кажется, что это ошибка, что тебя приняли за другого.

          Потом с грустью понимаешь: нет, это не ошибка. Настала твоя осень. У твоих ровесников — где бы они ни работали — всё ещё впереди, а у тебя как у спортсмена — позади. Не хочется в это верить, сердце и разум протестуют, но факты — упрямая вещь: необходимо уступать дорогу молодым. Вон они какие смелые, сильные и немножко нахальные!

          Рябоконя в республике никто не поджимал. Напротив: и атлеты, и тренеры, и руководители говорили: Гена, не торопись. Да и он сам, откровенно говоря, не спешил бы покинуть помост, если бы не дала знать о себе его техникумовская хворь. Заболели, заныли, застонали суставы и связки, которые за полтора десятка лет занятий штангой перенесли нечеловеческие нагрузки. Они требовали отдыха.

          Рябоконь покидал спорт достойно и, если можно так выразиться, мягко. Случается, что у больших мастеров на финише характер несколько ужесточается. Обидно — не все планы выполнены; завидно — сколько возможностей у молодых; горько — вчерашние почитатели и поклонники тебя не замечают; тревожно — как сложится новая, малознакомая жизнь? Проблемы, проблемы... Они откладывают отпечаток на психологию человека.

          У Геннадия перемены пошли в сторону усиления духовности: ещё более щедрой стали его доброта, снисходительней — отношение к человеческим слабостям, ещё более философской — жизненная позиция, глубже — взгляд на реальность.

          К Рябоконю всегда тянулись дети, старики, женщины, веря — этот не обидит, этот защитит, этот подаст руку. Теперь же потянулись также и люди сильные, мужественные, но по разным причинам нуждающиеся в душевной поддержке, в простом участии. Я заметил это впервые на сборах спартаковской (союзной) команды в Алуште.

          С утра курортный городок накрывал зной. Тысячи отдыхающих устремлялись к морю. Пляжи "трещали". Зато чудного благодатного солнца хватало с избытком: данное обстоятельство с лихвой компенсировало пляжные, жилищные, общепитовские и прочие неудобства.

          Вечером, когда черноморская прохлада вытесняла из города дневную жару, его улицы и улочки заполняла пёстрая, яркая, загорелая публика. Кого только среди неё не было! Мелькали лица известных актёров театра и кино, эстрадных певцов, признанных и непризнанных поэтов.

          Но, не в обиду им будет сказано, наибольшей популярностью пользовались хоккеисты московского "Спартака" — они начали подготовку к зимнему сезону в жаркой Алуште. Их-то и преследовали поклонники и юные поклонницы, оставив других знаменитостей в покое.

          Хоккеисты регулярно наведывались в зал тяжёлой атлетики — качали силу для ледовых поединков. А "фанаты" сопровождали своих кумиров. Но тренироваться не мешали.

          Вместе с игроками таскал железо и прославленный центральный нападающий Вячеслав Старшинов, дебютировавший в роли старшего тренера.

          Старшинов был молчалив, задумчив и хмур. По-видимому, тосковал по хоккейной площадке, шайбе и клюшке (последующие события подтверждают данное предположение — Вячеслав оставил тренерский пост и несколько лет опять играл в хоккей).

          "Оттаивал" тренер только в зале, когда им начинал "руководить" Рябоконь. Они подтрунивали друг над другом, посмеивались над тем, что у них отсутствует "трудовой подъём". Оба забывали о возрасте, вместе было хорошо. Тренировались не ветераны, а Гена и Слава, которые забывали, что они для остальных ребят Геннадий Фёдорович и Вячеслав Иванович.

          Штангистам зеваки не надоедали. Скоро, однако, безмятежные деньки кончились. В спартаковские ряды влился двукратный олимпийский чемпион, армеец Леонид Жаботинский. Его звезда здорово померкла: на помосте царствовал Василий Алексеев. Тем не менее появление бывшего короля помоста всколыхнуло курортную Алушту. Жаботинского повсюду сопровождал эскорт болельщиков, которые жаждали проникнуть в зал.

          — Будешь знать, как связываться со "Спартаком" посмеивался Рябоконь. — Это тебе не армия: "положено" ", "не положено". В штатском обществе иначе: что хочу, то и ворочу.

          — Правду говоришь, Гена, истинную правду, — соглашался подполковник Жаботинский, по пути в зал с трудом преодолевший ораву почитателей.

          При всей своей известности, двукратный олимпийский чемпион чувствовал себя одиноким. Специалисты и спортивные деятели поставили на нём крест, для сборной страны он был уже отрезанный ломоть. Не за курортной популярностью приехал он к спартаковцам, а с надеждой на доброе слово, на дружескую поддержку. Найдя их у Рябоконя, Жаботинский повеселел, воспрял духом. Он даже согласился встретиться на городском стадионе с любителями спорта. В свою "команду" под первым номером Леонид включил Рябоконя. В качестве зрителя на ней присутствовал и автор этих строк.

          Собралось около тысячи человек. Виновник "торжества" находился в превосходном настроении: шутил, балагурил, остроумно отвечал на вопросы, охотно давал автографы. По правую руку у него сидел Геннадий. Леонид часто ссылался на него: мой друг Гена считает… мой друг Гена говорит... мой друг Гена подтверждает и т.д., вгоняя последнего в краску и в смущение. Напоследок Жаботинский окончательно "добил" своего друга Гену, объявив, что обязан сказать пару слов об этом "великолепном мужике".

          — Хватит тебе, Леонид! — запротестовал Рябоконь. — Тоже мне, нашёл великого спортсмена...

          — Не хватит! — решительно не согласился Жаботинский. — Кто сказал, что ты не большой атлет? Я думаю иначе.

          Двукратный олимпийский чемпион взял в руки микрофон.

          — Лёня, не надо, прошу тебя, — сопротивлялся Геннадий.

          — А это мы сейчас выясним: надо или не надо, — засмеялся "мучитель". — Как вы считаете, дорогие друзья?

          — Надо, надо... — зашумел стадион. — Рассказывайте о своём друге...

          — Вот видишь, — развёл руками Жаботинский. — Народ требует. Я выполняю его волю.

          Думаю, что движение Рябоконя в сторону духовности ещё больше ускорилось после перехода на тренерскую работу. Честность была положена в её нравственную основу. Честность во всём.

          Тебе нужны способные ребята? Ищи их сам! Геннадий ездил по Витебской области, читал лекции о тяжёлой атлетике, организовывал показательные выступления штангистов. У другого тренера появился талантливый "мальчик", но они законфликтовали? Не переманивай чужих учеников — это недостойно! У твоих воспитанников куча вопросов, не связанных со спортом? Не отмахивайся от них, помогай, чем можешь. Тебе самому трудно? Ученики не должны видеть тебя растерянным, раздражённым. Не подавай виду и учи этому мальчишек: среди них немало нервных, невыдержанных, не умеющих себя контролировать — жизнь, к сожалению, несладка у ребят. Работай — результаты будут, иной путь неприемлем.

          Десятки мастеров спорта подготовил Рябоконь. Несколько из них взяли его высоту — выполнили норму "международника". На очереди был следующий рубеж — чемпионы, рекордсмены, которые превзошли бы учителя. И вдруг — резкий поворот.

          Опытный перспективный специалист уехал по контракту в Индию и взялся за новое, незнакомое и необычное дело — начал тренировать национальную сборную этой страны, причём женскую. 14 серебряных и 16 бронзовых медалей завоевали изящные штангистки-индусочки на чемпионатах мира, Азии и на Азиатских играх. Уезжал Рябоконь — "железные" индусочки плакали. Уехал Рябоконь — пошли на спад их результаты, померкли успехи.

          С женщинами в психологическом плане работать значительно сложнее, чем с мужчинами. Да ещё в тяжёлой атлетике. Но и проще, если ты чуток и добр, деликатен и мягок, уважителен и тактичен.

          Новое дело увлекло Геннадия. Он первым в республике серьёзно взялся за развитие женской тяжёлой атлетики. Споры вокруг этого явления не затихают. Одни специалисты приветствуют его, другие — критикуют. Позиция витебского тренера на сей счёт проста: решение быть или не быть женской штанге — это прерогатива самих женщин. Коль они решили — быть! — то надо помочь им покорить помост и зрителей (это обязательно), помочь создать новый вид спорта — женскую тяжёлую атлетику.

          Новый вид спорта на Витебщине создаётся в том же подвале-котельной, о которой я упоминал. Теперь в ней стало светлее, солнечнее, "воздушнее". Это заслуга воспитанниц Геннадия Фёдоровича, сильных и очаровательных, волевых и женственных. Белорусочки, равно как и их "спортивные" сёстры из далекой Индии, души не чают в своём тренере.

          В довоенной белорусской тяжёлой атлетике в особом ряду стоят фамилии двух друзей, двух армейских штангистов — Дмитрия Наумова и Константина Милеева. Эти спортсмены первыми в республике совершили то, что представлялось бесконечно далёкой, нереальной мечтой — превысили мировые рекорды.

          Скромны были успехи наших земляков. На международной арене голос их ещё не звучал. Чемпионы и рекордсмены Европы, мира, Олимпийских Игр казались людьми с иных, с невероятно далёких планет. О них сочиняли легенды.

          Каким же отважным и дерзновенным выглядел тогда прорыв, совершённый Наумовым и Милеевым. Они первыми из всех белорусских спортсменов превысили официальные мировые рекорды.

          Трудно переоценить значение этого факта. Разрушив мифы и легенды, Дмитрий и Константин показали и доказали: мировые рекорды нам тоже по плечу. Хватит трепетать перед иностранными чемпионами. Не надо бояться бросить им перчатку.

          Уверен: если бы не война, за первопроходцами устремились бы и другие белорусские мастера, и не только штангисты. У них был пример, который зажигал отвагой молодые сердца, который вдохновлял и звал вперёд.

          Впрочем, аналогичный пример был и у Дмитрия с Константином. Я имею в виду Николая Шатова, начинавшего свой славный спортивный путь в городе Борисов, что под Минском. На берегах Березины он сделал свои первые "штангистские" шаги.

          "Постоянное малокровие, — вспоминал в "Советском порте" Николай Иванович, — одолевало меня в годы юности. Глядел на себя в зеркало и тосковал: видел в отражении тощего и болезненного подростка. Перед пионерами просто стыдно — я тогда был вожатым в пионеротряде. Вот и решил всерьёз взяться за здоровье".

          Его пробный подход к штанге вызвал у борисовских корифеев иронию и насмешку. Чемпион города посоветовал Николаю пить рыбий жир: поскольку тяжёлая атлетика, дескать, не для таких "хиляков".

          Года через два добродушный советчик уже не вспоминал о своей рекомендации: хиляк превратился в мускулистого ладного юношу, уверенно справлявшегося рекордными для Борисова весами — сказались его примерная для местных силачей работоспособность и упорство на тренировках. Ещё пару лет — и Шатов оставил их позади: в 1927 году он выиграл звание чемпиона Белоруссии в лёгкой категории (к тому времени он переехал в Минск). Ещё пять раз подтверждал Шатов звание сильнейшего, устанавливал рекорды республики успешно закончил техникум физкультуры. В связи с призывом на военную службу спортсмен попал в Ленинград (1932 г.) и сразу оказался в числе ведущих мастеров города на Неве — колыбели отечественной тяжёлой атлетики. Шатов уверенно прогрессировал. Исподволь рождалась "сумасшедшая" мысль мировом рекорде.

          27 мая 1934 года состоялся традиционный матч штангистов Москвы и Ленинграда. Обратимся снова к воспоминаниям Н.И.Шатова, опубликованным в "Советском спорте".

          "Я, — сообщал ветеран, — чувствовал душевный подъём, окрылённость, прилив сил. Обратился в судейскую коллегию дать мне возможность выступить на побитие мирового рекорда.

          — Мирового рекорда? — переспросил один из членов судейской коллегии, и на лице его было написано такое удивление, что я поначалу даже растерялся. Но быстро взял себя в руки и ответил как можно спокойнее:

          — Да, мирового рекорда. А что же здесь такого?

          Тут к рампе подошёл экс-чемпион страны, знаменитый лётчик Михаил Громов и сказал, обращаясь к зрителям:

          — Дорогие товарищи, сейчас наш молодой друг Николай Шатов попробует установить мировой рекорд.

          Спортивную честь города на Неве я защищал в лёгкой весовой категории. Выступали мы тогда по программе пятиборья, в которое входило и такое упражнение, как рывок левой рукой. Вот я и попросил установить на штангу 78,5 кг — на целый килограмм выше официального мирового рекорда, принадлежащего швейцарцу Эшману. И этот вес мне тогда покорился".

          Почему же был шокирован заявкой Шатова строгий судья? Объяснение простое: ни ему, ни его коллегам ещё не доводилось слышать подобные слова. Шатов оказался первым из советских штангистов, кто произнёс их на официальных соревнованиях. До него из наших мастеров никто не покушался на мировой рекорд. Мировое достижение бывшего борисовского рабочего — первое!

          Штангисты с радостью и с гордостью восприняли взлёт Шатова. Ещё бы: земляк набирался сил, креп и мужал на белорусской земле. Значит, в его успехе есть и наш вклад. Вставал вопрос: кто следующий? Выяснилось, что не следующий, а следующие.

          Военные лётчики Милеев и Наумов очень дружили между собой. Первый выступал в средней категории (тогда 75 кг), второй — в полутяжёлой (82,5 кг). Оба имели прекрасную общефизическую подготовку, красивые пропорциональные фигуры. Велик был их силовой и психологический потенциал. Сколько побед и рекордов подарили бы они республике?..

          Счёт рекордам открыл Наумов в 1938 году. Официальный мировой рекорд в жиме, установленный французом Пьером Коти, равнялся 114,5 кг. Наумов буквально расправился с ним, чисто зафиксировав почти на 6 кг больше — 120,1 кг. Ещё несколько чисел для сравнения. На чемпионате мира того года победитель в полутяжёлой категории американец Джон Девис (впоследствии дважды олимпийский чемпион) показал 117,5 кг, второй призёр Фриц Халлер из Австрии и третий призёр француз Луи Остен (до этого побеждал на двух Олимпиадах) соответственно 107,5 кг и 110 кг. Вот как высоко взлетел летчик-штангист.

          Если Дмитрий преуспел в жиме, то Константин был хорошим троеборцем. Дважды (1938 и 1939 годы) Милеев завоёвывал звание чемпиона страны. Рубежи белорусского атлета в сумме находились на уровне второго-третьего призёров первенства, как он выражался, "шарика". Мировой рекорд в толчке штанги правой рукой (108,9 кг) Константин установил за несколько дней до войны.

          Что можно рассказать об этих результатах? Они не получили официального признания как мировые достижения: штангисты СССР не входили в Международную федерацию тяжёлой атлетики и посему их не замечали в упор.

          Оба рекордсмена воевали. Наумов остался в живых и возвратился в спорт. Один из ветеранов белорусской тяжёлой атлетики, неоднократный чемпион республики А.С.Верхлин рассказывал, что в 1948 году, будучи участником первенства страны в Киеве, он жил с "Димой" в одном номере гостиницы.

          Конечно, прежнего Наумова (в спортивном смысле) уже не было: сказались четыре года войны.

          Во всех справочниках о Милееве сообщают, что он погиб. Я располагаю другими сведениями: Константин не погиб, а был тяжело ранен, стал "неходячим" инвалидом. Гордый атлет не желал, чтобы его видели сильным и беспомощным. Добровольно заточив себя в четыре стены квартиры, изолировавшись от окружающих, он скончался в Ленинграде.

          Война выкосила ряды атлетов. Пали на поле брани В.Свечников, И.Масалович, 3.Траугер, В.Порфидов и другие. Многие получили ранения — им необходимо было подлечиться и поправить здоровье. Полностью была разрушена материальная база, созданная ценой огромных усилий. Белорусский помост опустел и осиротел.

          20-25 июля 1945 года в Минске состоялась республиканская спартакиада, посвящённая годовщине освобождения нашей земли от фашистских оккупантов. Выступали легкоатлеты, волейболисты, футболисты, велосипедисты. Штанга, давшая республике первых рекордсменов мира, не входила в программу соревнований — состязаться было некому.

          У нас осталось только четыре мастера спорта по тяжёлой атлетике — А.Войтик, Е.Григорович, Н.Лапидус (все Минск) и А.Самкович (Гродно). Были они слабыми и полностью растренированными. Например, Григорович, первым освоивший рывок способом "разножка”, имел до войны результат 106 кг. Теперь этот вес Евгений с трудом лишь приподнимал над помостом. Лишь через год сумел зафиксировать 80 кг. Не лучше выглядели и товарищи. Белорусская тяжёлая атлетика была отброшена почти на нулевую отметку. Даже оптимисты считали: понадобятся десятилетия, чтобы она возродилась и вновь заявила о себе.

          Жизнь, однако, брала своё. Потянулись к шершавому грифу штанги руки старых спортсменов. Взялись за него и молодые ребята, истощённые войной, "дробненькие", часто болезненные и потому страстно желавшие приобрести силу. В неприспособленных помещениях, в полуразрушенных подвалах снова раздался звон дисков. В 1946 году самые упорные собрались на межведомственное лично-командное первенство республики. Звучало громко. Но на этом "первенстве республики" выступали одни минчане. Из других городов на турнир никто не приехал.

          "Мы, — признавался Наум Лапидус, — были очень слабы. Моя сумма полулегковеса (беспрецедентный феномен на более или менее крупных состязаниях. — Э.Я.) оказалась абсолютно лучшей".

          Соревнования проходили в зале гимнастики, на пятом этаже института физкультуры. По теперешним меркам — тоже явление недопустимое. Несколько неудачных подходов — и беды не миновать: перекрытия здания не выдержат, катастрофа неминуема.

          Вспоминаю последний чемпионат страны в Минске, год 1984-тый. Атлеты получили в своё распоряжение весь Дворец спорта. К их приёму долго и основательно готовились.

          — Танк выдержит, — уверенно заявил директор Дворца В.Шилин накануне открытия турнира, прохаживаясь по сцене.

          Дня через четыре его настроение круто изменилось. Директор осматривал "поле битвы" с тревогой и растерянностью. В разминочном зале появились трещины: в подвале, находящемся под ним, они приобрели угрожающие размеры. Тревогу внушало теперь и состояние сцены. Её монументальность под ударами многопудовой штанги исчезала на глазах. После закрытия чемпионата Шилин облегчённо вздохнул: наконец-то ад кончился.

          Однако в голодном и холодном 1946 году зданию института физкультуры опасность не угрожала. На пятом этаже спортсмены поднимали очень лёгкую штангу. Будучи людьми дисциплинированными, они опускали её на помост бережно и осторожно. Если подход оказывался неудачным, — завхоз ИФК всё равно мог спать спокойно: штанга весила не намного больше, чем хрупкие гимнастки, тренировавшиеся в этом же зале.

          Но лиха беда начало. Чем мы хуже минчан? — спросили в Бресте, в Бобруйске, в Минской области и в Пинске. Через год эти города прислали команды на второй чемпионат — в перечисленном порядке они и выстроились в итоговой таблице. Но результаты, результаты... Легчайший вес: Н.Лапидус — 277,5 (86,1 + 83,6 + 107,5); полулёгкий: Е.Григорович — 260 (75 + 80 + 105), лёгкий: А.Верхлин — 300 (92,5 + 90 + 117,5); средний: Я.Опман: 292,5 (90 + 87,5 + 115); полутяжёлый: М.Шапиро: 267,5 (77,5 + 85 + 105); тяжёлый: Н.Антилов — 265 (90 + 75 + 100).

          Интересно, а сколько "весили” победы на областных соревнованиях? Нам удалось обнаружить протоколы первенства Брестчины за 1947 год. Легчайший вес: Н.Крупеня — 165 (50 + 50 + 65); полулегкий: С.Виторский — 182,5 (52,5 + 55 + 75); лёгкий: В.Воробьёв — 192,5 (55 + 60 + 77,5); средний: М.Тарасевич — 230 (75 + 65 + 90); тяжёлый: М. Пушкин — 212,5 (65 + 62,5 + 85).

          В архивах сохранился ещё один любопытный документ. "Минский областной комитет по делам физкультуры и спорта, — написано в нём, — просит включить в соревнования по тяжёлой атлетике команду борцов". Комментарии, думаю, излишни.

          Более чем скромно выглядели результаты наших первых послевоенных чемпионов, порой в полтора раза уступавшие мировым рекордам. До них было дальше, чем до Луны. Высадиться на "луне" — об этом никто не помышлял: отсутствовали и объективные, и субъективные условия. Их предстояло создать путём повседневной, незаметной, черновой работы.

          Немногочисленные тренеры и штангисты, руководители спорта послевоенных лет был людьми дела. Они не надеялись на доброго дядю, а сами вытаскивали развалившийся штангистский воз на широкую дорогу. Они работали.

          В 1951 году в институте физкультуры создали кафедру тяжёлой атлетики. Первый её заведующий — довоенный чемпион и рекордсмен республики А.К.Самусевич. Не претендуя на всестороннюю оценку деятельности кафедры, отмечу: она сыграла важней роль в подготовке квалифицированных тренеров, без чего выход атлетов на мировые позиции исключён.

          Со скрипом, но улучшалась материальная база. Конечно, она была бедна: полуподвальные или подвальные помещения, с одним-двумя помостами да парой старых штанг. В послевоенной жизни такие "залы", однако, воспринимались с энтузиазмом. Есть крыша над головой, есть четыре стены — что ещё надо, если повсюду пепелища и развалины?

          В секции штанги потянулась молодёжь. Подрастало, набирало силы новое поколение атлетов.

          В 1952 году появились первые мастера спорта, воспитанные после войны; могилевский спортсмен Иосиф Щелкунов и его минский одноклубник Григорий Гольдштейн. Оба выступали в лёгкой категории и "резались" друг с другом насмерть, хотя вне помоста были дружны. Их острая конкуренция материализовались в весьма приличные результаты. Например, рекорд в рывке вырос на 10 кг и стал равняться 115,5 кг. Его уже не стыдно было сравнивать с мировым, до которого оставалось 3-4 килограмма. Белорусская тяжёлая атлетика возрождалась. В течение десяти лет (1946-1955 гг.) атлеты 188 раз обновляли республиканские и четырежды всесоюзные рекорды.

          Пиком взлёта стал 1957 год. Об успехе на чемпионате страны уже рассказано. Через несколько месяцев львовяне снова заставили говорить о себе. На Международных дружеских спортивных играх молодёжи в составе сборной СССР выступало трое (из семи) посланцев Белоруссии. Они оказались достойны оказанной чести. В.Турукин и Е.Новиков завоевали "золото", А.Хальфин — "серебро". Это были первые медали, выкованные штангистами республики на официальных международных состязаниях. Это была первая заявка на вступление в мировое атлетическое сообщество.

          Чего греха таить: теперь, думалось, расцвет белорусской тяжёлой атлетики уже не за горами. Из грязи да сразу в князи — это вызвало эйфорию. Когда же маятник быстро качнулся в обратную сторону, на смену эйфории пришла растерянность. К началу 1960-х годов о громких успехах штангистов остались одни воспоминания. Республика резко сдала позиции, и мировые рекорды снова отдалились от наших атлетов.

          Не следует здесь искать чью-то персональную вину. Пока мы, напрягая последние силы, приближались к мировому "поезду", в нём произошли коренные изменения: старый "паровоз", служивший многие десятилетия, передовые страны заменили на "тепловоз". В силу этого они ушли далеко вперёд, просвет между ними и нами стал расти. Наша методика воспитания атлетов оставалась в плену старых воззрений. Проиллюстрирую отмеченное отдельными моментами из повседневной практики.

          Спортсмены тренировались лишь три раза в неделю. Занятия отличались однообразием и прерывались длинными паузами между подходами. Существовало три железных постулата: чтобы много жать, надо жать; чтобы много рвать, надо рвать; чтобы много толкать, надо толкать. Вот атлеты и "жали", "рвали", "толкали", не уделяя внимания вспомогательным упражнениям для развития силы, быстроты, координированности, гибкости.

          Всё делалось на глазок. Техника осваивалась по принципу "тяни выше, садись ниже", об использовании кино— и видеоаппаратуры даже не помышляли (хотя бы потому, что таковой не имелось), почти не учитывались психологические и — это особенно мешало росту молодых спортсменов — возрастные особенности.

          Выдающиеся результаты мог бы показать, по моему мнению, Гарри Ворона. Однако он лишь однажды дотянулся до шестого места в десятке сильнейших легковесов мира.

          Причина в том, что Гарри на несколько лет опередил время: вышел на республиканский уровень по тогдашним меркам слишком рано — в 17 лет стал чемпионом Белоруссии. К этому он не был готов ни физически, ни психологически.

          Что касается тренеров, то они не владели методикой занятий с юными спортсменами: её в законченном виде ещё не существовало. Большинство тренеров вообще считало: штанга — возрастной, мужской вид спорта. И юнцов моложе 18 лет подпускать к ней нельзя. Те же, кто осмеливался "подпустить", как это произошло с Вороной, не мудрствовали лукаво, действуя по поговорке: назвался груздем — полезай в кузов. Это означало: взялся за штангу — тренируйся как взрослый мужик.

          Лишь "кое-где" и "кое-кто" догадывался, что поговорка эта применительно к юным спортсменам не годится. Увы, черноглазый мальчишка из Шумилина не попал в это "кое-где" и к этому "кое-кому". Его талант сразу же начали эксплуатировать, взяв курс на быстрое достижение результатов. Из мальчишки решили готовить рекордсмена, бойца, лидера — это и помешало ему достичь высот. Но не нужно судить белорусских тренеров строго: у нас начиналась реформа тяжёлой атлетики, начинался критический пересмотр привычных схем и концепций — процесс трудный, противоречивый, сложный, в ходе которого неизбежны потери. Назову лишь некоторые реформаторские шаги.

          В 1960 году республиканская федерация пошла на смелый эксперимент — первой в стране отважилась проводить юношеские чемпионаты Белоруссии. 18-летние атлеты получили возможность состязаться друг с другом. На них не давил авторитет ветеранов, они не чувствовали себя на соревнованиях бедными родственниками — и тем самым исключались психологические травмы и комплексы.

          Естественно, чтобы соревноваться, надо было тренироваться: секции штанги постепенно омолаживались, а специалисты — хочешь не хочешь — "омолаживали" методику. Аналогичные поиски велись и в некоторых других республиках и в зарубежных странах, прежде всего в Болгарии. Накапливался опыт. Незыблемый тезис о том, что штанга противопоказана подросткам, пересматривался и в конце концов был признан анахронизмом. Пересмотр сопровождался совершенствованием форм тренировок, "приспособленных" специально для юных спортсменов.

          Молодые минские тренеры с 1964 года приступи к селекционной работе среди учащихся. По инициативе молодёжного сектора (Б.Левин, О.Михневич) и тренерского совета городской федерации стали налаживаться школьные первенства районов.

          Программа состязаний была простой: приседания со штангой на плечах, взятие штанги на грудь, жим лежа. Цель заключалась не в определении "сильнейших", а отборе способных ребят. Эти турниры собирали по 60 мальчишек, многие из которых пополняли секции штанги.

          Однако скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Реформаторский процесс шёл медленно, подспудно, был скрыт от глаз болельщиков, да и руководства тоже. Никто не хотел ждать рекордов и побед в будущем, все жаждали иметь их в настоящем. Накопились и среди атлетов отчаянно дерзкие люди, которые бросались на штурм мировых рекордов.

          ...В Минске уже красовались елочные базары — до Нового 1966 года оставалось менее недели. По улицам разъезжали Дед Мороз со Снегурочкой, радуя детей и взрослых. Город жил ожиданием предстоящего праздника и готовился к нему. Однако командное первенство страны между коллективами спортивных обществ на этом фоне не потерялось. Оно стало заметным событием в жизни белорусской столицы, которая давненько не принимала у себя лучших штангистов страны.

          Дворец культуры тракторного завода ежедневно был битком набит болельщиками. Волноваться и переживать им, правда, особенно не приходилось: никто из тяжелоатлетов республики не входил в число лидеров даже ни уровне обществ. Наши "ведущие" пребывали в роли обыкновенных зрителей. Это, естественно, огорчало минчан. Им оставалось утешать себя тем, что среди участников были белорусы по национальности.

          В первую очередь склонялась фамилия Виктора Куренцова — уроженца Витебской области. В 1964 году на токийской Олимпиаде он занял второе место, а за полтора месяца до приезда на минский турнир одержал блестящую победу на чемпионате мира в Тегеране.

          Привлекал к себе внимание и полутяжеловес Семён Шульжицкий, бывший сильнейший атлет Балтийского флота.

          Однако по спортивной линии наши земляки не имели отношения к Белоруссии: Куренцов жил в Хабаровске, а Семён — в Ленинграде, оба отлично выступили за армейскую команду. Куренцов был первым, Шульжицкий — вторым с рекордом страны в толчке. Глядя на них, нам оставалось с сожалением вздыхать и повторять старую поговорку: нет пророка в своём отечестве.

          Соревнования шли обычным чередом. Блистательных результатов никто не показывал: как-никак был конец сезона, спортсмены устали, они думали больше о будущем. На пятый день по залу неожиданно пронеслось волнение, вызванное сенсационными слухами: белорусский спартаковец Роман Фельдман якобы предпримет попытку установить мировой рекорд в жиме.

          — Это серьёзно? — спросил я у спартаковского тренера Г.Миннуллина.

          — Вполне, — коротко ответил он.

          Роман был чемпионом республики, но его результаты, как и всех белорусских атлетов, не "смотрелись" на фоне всесоюзных достижений. И вдруг... мировой рекорд? Вот это да!

          Полусредневесы — и Куренцов в их числе — закончили жим, когда судья-информатор попросил установить на штангу 149,5 кг.

          — Уважаемые болельщики! — торжественно объявил он. — Вес снаряда, который вы сейчас видите перед собой, на полкилограмма превышает существующий мировой рекорд. К штанге приглашается Роман Фельдман, выступающий в личном зачёте.

          Сотни глаз с надеждой сфокусировались на невысоком атлете. Его лицо пылало от волнения. Позже Роман рассказывал, что в тот миг не видел ни зала, ни судей, ни ассистентов. Даже штанги не видел. Но тренеры потёрли виски нашатырным спиртом, дали понюхать ватку, обильно смоченную им, и всё вокруг прояснилось.

          — Давай, Рома! — легонько подтолкнул спортсмена Миннуллин.

          По-видимому, Фельдман не сумел как следует настроиться на схватку. И потому первый подход выполнил неуверенно: даже не поднял штангу на грудь. Его "команда" забегала, заволновалась, засуетилась. Посыпались советы и подсказки, хотя каждый понимал, что проку от них ровным счётом никакого: спортсмен их попросту не воспринимает.

          — Давай, Рома! — повторил свой призыв Миннуллин.

          — Не бойся! Тракторный завод с тобой! Поможем! — выкрикнул из зала какой-то озорник.

          В следующей попытке оплошность была исправлена: атлет способом "низкий сед" взял снаряд на грудь, но встал с ним с большим трудом. Стартовое положение для выполнения жима принял – но, чувствовалось, был он уже изрядно обессиленным.

          Судья дал хлопок ладонями — сигнал, позволяющий начинать упражнение. Я находился на сцене сбоку от помоста, и хорошо видел, как лицо Романа исказила судорога отчаянно-яростного напряжения мышц и воли; он стремился сделать невозможное.

          Штанга дрогнула и отделилась от груди. Мировой рекорд нехотя пополз вверх. Дрожала штанга. Трепетала каждая мышца. В ответственнейшее мгновение, когда решалось — кто кого? — человек не сплоховал, не струсил, не смалодушничал. Штанга заставила его в последнем сверхусилии резко отклониться назад, сделать почти полумост. Страшный это был миг. Казалось, 9-пудовая громадина переломает сейчас храбреца и, когда он рухнет, раздавит его.

          Человек не рухнул. Человек распрямился. Мировой рекорд покоился на его руках.

          — Ура! — загремело во Дворце. Ликованию публики не было предела. Незнакомые люди, охваченные одним порывом, обнимались и целовались. Восторженный взрыв подействовал и на внешне беспристрастных арбитров. Судьи международной категории К.Назаров, И.Крылов и А.Костин, опытнейшие неприступные волки, быстро переглянулись друг с другом и, чуть-чуть поколебавшись, зажгли белый свет. Вес был засчитан. Теперь "ура" прогремело в честь представителей тяжелоатлетической Фемиды.

          Судейская пантомима возникла не случайно: смущало чрезмерное отклонение туловища спортсмена, допущенное в заключительной фазе жима, и другие малозаметные погрешности, не "проскочившие" мимо глаз арбитров.

          Но разве они не люди? Разве они отгорожены от ликующего зала звуконепроницаемой стеной? Разве им хочется своим "казенно-бюрократическим решением" испортить праздник, который много-много лет ждали в Минске, и потеряли надежду, что когда-нибудь его дождутся? Да и нарушения относятся к разряду тех, которые можно трактовать по-разному. Короче, судьи пошли навстречу спортсмену и зрителям.

          Через три недели, 19 января 1966 года, в "Советском спорте" появилась статья под "страшным" заголовком "Свидетель обвинения". Её автор, кандидат педагогических наук, заведующий научной лабораторией Латвийского института физической культуры Мидхат Шакирзянов утверждал: Фельдман выполнил упражнение с нарушением правил. Это иллюстрировалось соответствующей кинограммой и циклограммой (последняя запечатлевает путь штанги в пространстве). "Прокурор" был прав, спорить и протестовать не имело смысла.

          Роман некоторое время ходил как в воду опущенный, но что поделаешь? — такова спортивная жизнь. Похандрил недельку — и хватит, приступай к работе. Из своего неудачного рекордсменства Фельдман драмы не строил; ещё несколько лет активно занимался штангой, побеждал на чемпионатах республики, выступал на всесоюзных соревнованиях.

          Настоящую драму — не спортивную, но чисто человеческую он, по-видимому, пережил спустя почти четверть века.

          Всё неразговорчивее, всё замкнутее делался Роман, работавший тренером в Могилёве, а затем в Заславле (недалеко от Минска) школьным учителем физкультуры. Какая-то тайная дума мучила его. Какая? О ней мы узнали, когда Фельдман объявил: эмигрирую за рубеж, решение окончательное и бесповоротное. Чтобы больше не возвращаться к этой теме, сообщу: ранее подобным образом поступил и Гольдштейн.

          Не знаю, как они теперь живут сейчас, чем занимаются. Сам с ними не встречался, с чужих (крайне скупых) слов пересказывать не хочу. Думаю, не надо замалчивать ми факты, как не надо и выбрасывать слов из песни: оба они в меру сил служили белорусской тяжёлой атлетике, оба внесли определённый вклад в её развитие. Ну а Роман, не будем забывать, первым после войны отважился штурмовать мировой рекорд.

          Вторым был опять-таки могилёвский спартаковец — Анатолий Лобачёв. Правда, едва ли не главный подход в своей спортивной биографии Анатолий совершил под армейским флагом: его призвали на два года для прохождения воинской службы, и ему, естественно, пришлось поменять цвета клуба.

          Анатолию очень шла офицерская форма. Высокий, подтянутый, широкоплечий, он, что называется, производил впечатление. Друзья балагурили: одни счастливчики рождаются в рубашке, а Толя появился на свет прямо в "парадке” лейтенанта.

          Приятели ошибались, в их шутке не было даже малейшей доли истины: Лобачёв никогда не принадлежал к баловням судьбы. Напротив, она относилась к нему хуже злой мачехи. Война оставила мальчишку без отца и без матери, обильно "угостила" голодом, болезнями, заставила сотни раз дрожать, как осиновый лист, от страха.

          После войны всё осталось почти по-прежнему, но — великое счастье свободы! — страха не было. Наверное, но этой причине Толик, как и большинство его сверстников, рос без комплексов.

          Едим вполсыта — ничего! Работаем как взрослые мужики — а как же иначе? Бегаем, с коротким перерывом на зиму, босиком — не беда!

          Пацаны конца сороковых годов росли шустрыми и мужали быстро. Толя обогнал ровесников не только по росту и по силе, но и по этому "показателю". Жизнь заставляла: сирота должен рассчитывать лишь на себя. За старую бабушку, которая любит повторять, что ей немного надо — мягкий кусок да тёплый уголок — не спрячешься.

          Воля к жизни у могилёвского подростка была сильная. Пахал, косил, возил из лесу на себе дрова, хорошо учился в школе. Однажды Анатолий, будучи уже человеком зрелого возраста, признался: если бы снова довелось повторить детство и юность, не выдержал бы, не хватило бы ни душевных, ни физических сил. Но тогда в сердце жили неугасимая надежда и вера, они-то и поддерживали деревенского паренька, помогая ему выстоять, не согнуться. Они-то, наверное, и привели его в зал тяжёлой атлетики в первый год учёбы в Белорусской сельскохозяйственной академии.

          К тому моменту, о котором идёт речь, Анатолий был уже неоднократным чемпионом и рекордсменом республики, надёжным бойцом на всесоюзном помосте, уважаемым всеми человеком. Несколько раз на тренировках атлет "знакомился" с грифом штанги, на которой стоял вес, превышающий мировой рекорд в толчке. Спортсмен даже брал его на грудь, даже посылал вверх, но не хватало малости, чтоб окончательно справиться с ним.

          А что если попробовать сделать это на соревнованиях? Там иное эмоциональное состояние, иной "кураж". Не исключено, что за счёт этих факторов удастся преодолеть упрямое "чуть-чуть", и рекорд падёт. В конца концов попытка — не пытка. Спортивный календарь очень кстати подбросил и состязание — молодёжное первенство республики в Орше. Почему бы не атаковать мировой рекорд именно на нём?

          В Орше справлял бал Дед Мороз. Разгулялся он не на шутку. Деревья в парках по ночам громко трещали. Прохожие передвигались по городу в основном бегом трусцой — зимний воевода подгонял. Из тёплого и уютного общежития мясокомбината, где жили участники соревнований, тренеры и судьи, никто без особой нужды носа не высовывал.

          — Ты куда? — поинтересовался я у Лобачёва, встретив его поздним вечером в коридоре.

          — Пойду поброжу часик, иначе не уснуть, — ответил Анатолий. — Ты же знаешь, какой завтра день.

          Завтра Лобачёва и всех нас ожидал необычный день: спортсмен готовился таранить мировой рекорд. Понятно, отчего ему, человеку большой выдержки и самообладания, не спалось.

          Утром Анатолий заскочил на соревнования и сел среди зрителей в задних рядах, не сняв даже шинели. Но через несколько минут покинул зал.

          Как всегда, во второй половине дня состязания пошли веселее. Прибавилось зрителей. Появился Лобачёв. Быстро переоделся и приступил к разминке. Выглядел он собранным и внешне спокойным.

          Вес на штанге постепенно рос. Росло и наше волнение. Станем ли мы свидетелями рождения рекорда? Это зависело от Анатолия, молчаливо и сосредоточенно ворочавшего громоздкую штангу.

          Не скрою, за спором на помосте я наблюдал вполглаза. Мысленно даже торопил молодых атлетов: "ребята, мол, побыстрее выясняйте отношения, ведь впереди — редчайшее событие". Наконец настал долгожданный час

          Вызвали Лобачёва. Он долго и тщательно натирал руки магнезией, словно именно от этой операции целиком зависел исход дела. Складывалось впечатление, что спортсмену нравится погружать ладони в ящик с белым порошком, что это доставляет ему удовольствие и что он хочет максимально его продлить. Наконец атлет шагнул к штанге, угрожающе блестевшей в ярком электрическом свете. Испугал ли его этот враждебно-холодный блеск? Вероятно, да. Первую попытку Анатолий "сжёг" ещё в момент подрыва. Мда... Все затихли, насторожились, приуныли.

          Минуты через две Анатолий опять появился у ящика с магнезией. Потревоженная штанга блестела ещё более грозно. Но зал почувствовал: атлет её не боится. Сейчас уже не боится. У ящика задержался всего на несколько секунд. Ясно: ему уже не терпелось сразиться с железным противником. Ясно: он преодолел страх. Посмотрите, как уверенно, по-хозяйски держится он на помосте. Посмотрите, как отличается вторая попытка от первой: тяга мощная, подрыв стремительный, уход в "ножницы" безукоризненный. Металлическая громадина уложена на грудь, теперь она, кажется нам, находится во власти спортсмена.

          Эх, поздно заметили мы его побледневшее лицо — значит, перехватило дыхание, значит, от напряжения сердце переместилось в горло и беспомощным птенцом затрепетало в нём.

          Путь, пройденный штангой, был значительно короче, чем длина рук. Руки не выдержали тяжести и, спасая атлета от ринувшегося вниз снаряда, оттолкнули его в сторону. С грохотом и с лязгом железо рухнуло на помост, подняв облачко пыли.

          Итак, попытки двух спортсменов низвергнуть мировые рекорды не принесли славы белорусским атлетам. В то же время они показали: некоторые наши штангисты уже преодолевают провинциальную "скромность", когда даже сама мысль о достижениях экстра-класса рождает дрожь в коленках. Фельдман и Лобачёв как бы бросили клич: хватит отсиживаться в обозе, пора выходить на передовые рубежи. Их пример, их призыв был адресован в первую очередь молодым.

          Верилось, что кому-нибудь из нынешних юнцов мировой рекорд должен оказаться и окажется подвластным. Но кому именно? Где тренируется этот будущий чудо-богатырь? Взглянуть бы на него хоть краешком глаза.

          "Чудо-богатырь" по фамилии Голубович тренировался в скромном спортивном зале в Уручье вместе с группой армейских штангистов. Арнольда Голубовича я впервые увидел на одном из занятий в той самой школе Штанги, которую организовал на телевидении Евгений Новиков. Спортсмен демонстрировал технику выполнения жима. Техника была неплохая, но, конечно, не идеальная. Сам парень был отличный, но, конечно, не чудо-богатырь. Обращали на себя внимание хорошо развитые бицепсы и плечевой пояс. "Низ" — ноги — выглядел похуже. Судя по фигуре, Голубович был типичный жимовиком. Мы познакомились.

          Голубович проходил действительную военную службу. "Отбарабанил" уже год. Службой был доволен — имелись все возможности для роста мастерства. Тренер — классный мужик. От Арнольда я услышал фамилию, которая в скором будущем загремит на республику, на Союз, а затем и на весь мир — Павел Яковлевич Зубрилин.

          Арнольд родился в Осиповичах. Но большую часть своей двадцатилетней жизни провёл в Лиде. После школы работал на местном мясокомбинате. Там же, в Лиде, пристрастился к штанге. Тренировался в одиночку — в городе не было секции тяжёлой атлетики, качал" в основном руки. Считал: это для штангиста главное, остальное приложится.

          Типичная и очень принципиальная ошибка юных энтузиастов, приступающих к железной игре самостоятельно. Дело обстоит как раз наоборот. "Качать" надо в первую очередь ноги и спину, а руки "приложатся". Доведи до лидского фаната кто-нибудь эту азбучную истину — и его спортивная карьера сложилась бы куда более счастливо. Но рядом не нашлось мало-мальски знающего человека, и Арнольд без устали таскал гирю и подобие штанги, радуясь округляющимся бицепсам. О технике вообще не задумывался. Какая там ещё техника? Цель — поднять над головой вес, а как ты этого добьешься — неважно.

          Бедный наивный хлопец! Он и не подозревал, что его "тренировки" приносят больше вреда, нежели пользы. (К слову сказать, на этой ошибке "горели" многие штангисты старших поколений, которые начинай осваивать штангу без грамотного наставника.)

          Зубрилин сразу обнаружил грубейшие изъяны "самообразовании" молодого солдата. Бесспорно, парень был от природы одарён, но талант надо спасать — он искорёжен неправильными тренировками. Силён, но не хвата быстроты, гибкости. Очень закрепощён. Техника — о ней лучше помолчать. Парня надо не лепить, как поступают с новичком, а коренным образом переделывать, ломать. Трудная, мучительная, опасная работа.

          Ох, как она не нравилась Арнольду! На первых порах он полагал, что тренер глубоко не прав, что он "занимается ерундой". Зубрилин это быстро смикитил. Однако играл роль простачка, ожидая удобного момента, чтобы "провести действенную профилактику". Надо было продумать её в деталях, иначе выстрел получится холостым.

          Голубович бился над рывком. Упражнение не "давалось". Атлет нервничал. Зубрилин, казалось, и в ус не дул. Это ещё больше заводило спортсмена. Штанга в очередной раз грохнулась на помост, едва не задев Арнольда по голове. Тренер небрежно заметил: не дотягиваешь, дорогой, снаряд, слишком торопишься подседом.

          — Не дотягиваешь, не дотягиваешь,.. — в сердцах бросил Голубович. — Как могу, так и тяну.

          — Знаешь ли ты, дорогой, — невинным голосом полюбопытствовал тренер, — какая разница между соловьём и воробьём?

          — Не задумывался над этой проблемой, — буркнул ученик.

          — Объясняю, — услужливо продолжал тренер. — Разница в том, что соловей закончил консерваторию очно, а воробей — тот учился заочно. Смекаешь?

          — Не совсем.

          — Объясняю: ты был заочником, теперь перевёлся на очное обучение. Догоняй однокурсников и слушай преподавателей. Они, доложу тебе, хлеб недаром едят.

          — Вы хотите сказать, что я... воробей?

          — Какой умный парень! Совершенно точно. Именно это я и хотел сказать! — восхищенно вскричал Зубрилин. — Но у тебя есть шансы закончить консерватор с красным дипломом. Учись, дорогой, прилежно — и всё будет в порядке.

          Арнольд засмеялся: умеет Павел Яковлевич "уесть", умеет. С ним не поспоришь. Весело балагуря, враз поставит на место. Да и нужно ли спорить?

          В армейской "консерватории" бить баклуши категорически запрещалось. Зубрилин собрал со всего округи группу перспективной молодёжи. И был убеждён: он сумеет, он должен, он обязан воспитать мастеров, каких и Белоруссии никогда не было. Надеждой № 1 в то время у него был Арнольд, за ним стояли Беленков и Шарий. Суровый "генерал" (так штангисты величали тренера между собой) не спускал глаз со своих "воробышков", не подозревавших, что он день и ночь думает о них, изобретает новые вспомогательные упражнения, ломает голову над методикой. Время не ждёт! — любил повторять "генерал" название рассказа Джека Лондона. Очень нравился ему этот рассказ и этот писатель.

          У армейцев складывался сильный коллектив. Они выходили на ведущие в республике позиции. В 1968 году впервые был проведён комплексный зачёт (юноши, молодёжь и взрослые), позволивший более объективно взглянуть на положение дел с тяжёлой атлетикой в спортобществах. Верхнюю строку таблицы заняли спартаковцы, далее шли динамовцы, атлеты "Красного знамени", спортивного клуба Армии, "Буревестника", "Локомотива" и "Урожая".

          Четвёртое место — вроде чему тут радоваться? Однако в данном случае цена его была высокой: армейцы находились на взлёте, чего нельзя было сказать о других командах. Правда, это ещё было не заметно для постороннего взгляда. У будущих лидеров зубки только ещё прорезАлись. Требовался некоторый срок, чтоб их остроту почувствовали соперники. И не только в Белоруссии.

          О мировых рекордах речи пока не велось. Никаких видимых предпосылок для них ещё не было.

          В сентябре-октябре 1968 года состоялся очередной чемпионат республики. Результаты победителей, как раньше, были более чем скромными. На соревнованиях царила скука. Вместе со своим коллегой 3.Рывкины я освещал турнир в "Физкультурнике Белоруссии".

          "Создалось впечатление, — сообщали мы в первом отчёте, — что большинство участников приехало не столько соревноваться, сколько отрабатывать какую-то нудную повинность. Все атлеты были далеки от лучшей спортивной формы и за редким исключением показывали результаты значительно ниже личных рекордов. Вдобавок из-за накладки в календаре отсутствуют лучшие армейские атлеты Р.Беленков, И. Иванов, А.Голубович, Г.Симонов — они выступали на первенстве Вооруженных Сил страны".

          Мрачнее тучи ходили тренеры, Н.Лапидус, которому незадолго перед турниром исполнилось шестьдесят, жаловался, что первенство испортило ему юбилей. Он был подавлен финишем спортсменов легчайшего веса. Не хотелось верить: всего лишь трое участников справились с нормой первого разряда.

          Состязания и дальше тянулись ни шатко, ни валко. Грустный сюрприз преподнесли, к примеру, полусредневесы, пятеро из которых схватили нулевые оценки.

          Горький осадок оставил этот чемпионат. Даже тренер "Спартака" (эта команда заняла первое место) Г.Миннуллин не скрывал разочарования. "Суммы, набранные сильнейшими, — сказал он, — радовать не могут. Ош слишком скромны для всесоюзного помоста".

          Обратите внимание — всесоюзного. О международном мы уже позабыли. Да и в стране не блистали. Да, сборная Белоруссии превратилась в заурядного середняка. В её рядах давно уже не было яркого лидера. Не приходилось думать и об успехе международного значения. Первенство-1968 "убедительно" подтвердило это.

          Однако этот грустный чемпионат был особым: он открывал целый этап в истории белорусской тяжёлой атлетики, которая в последний раз предстала в незатейливой провинциальной форме. Как показали дальнейшие события, начинался новый период — период резкого, небывалого взлёта. На подходе были новые лидеры, с новым размахом, с новыми потенциями — они выросли благодаря работе по-новому. Они уже не боялись слов "мировой", "международный", эти слова их манили, дразнили, "заводили". Но тогда, более четверти века назад, мы этого ещё не понимали.

          Это подтвердил и мировой рекорд Голубовича. Ему вначале не столько обрадовались, сколько от него растерялись.

          Как? Мировой рекорд? Арнольд Голубович? Это какой такой Голубович? Тот самый, с мальчишеским хохолком на голове и с девичьим румянцем на щеках? Нет, здесь что-то не то... Надо разобраться.

          Рекорды (жим, сумма троеборья) были установлены 8 июля 1969 года в Киеве, на спартакиаде Вооружённых Сил СССР. Приведу слова Валерия Шария в связи с достижением его товарища и одноклубника.

          "Я, — вспоминал наш первый олимпийский чемпион, — проиграл Арнольду в сумме 17,5 кг. Однако показал результат, о котором ещё год назад и не мечтал — 472,5 кг. За шесть месяцев добавил 22,5 кг. Это вселяло оптимистические надежды. Я впервые понял: мировые достижения по плечу и мне. Рекорды установил друг, обыкновенный парень, с которым я хлебал щи в солдатской столовой, спал в одной казарме, тренировался в одном зале. Успех Арнольда прозвучал для меня как команда "Вперёд"."

          Шарий услышал эту команду и "подчинился" ей: ещё немного терпения — и он принял эстафету, понёс её дальше, придал ей блеск и славу.

          К сожалению, сам Арнольд Голубович вынужден был сойти с дистанции. Причина традиционная — травмы. А причины травм в "самообразовании" нашего рекордсмена. Переучиваясь, перестраиваясь, лидский самоучка буквально ломал себя через колено. Именно здесь истоки потрясений и повреждений, которые не позволяли рекордсмену закрепить и развить успех, препятствовали тренироваться в режиме супернагрузок.

          В заключение вопрос, мимо которого пройти никак нельзя. В 1992 году в номере за 5 февраля "Правда" опубликовала статью "Тайная жизнь чемпиона". В ней бывший врач сборной страны С.Сарсания касается деликатной и острой темы — тяжёлая атлетика и допинг, приводит фамилии атлетов, принимавших химические стимуляторы. Называется и фамилия Голубовича.

          Не располагаю фактами, чтобы опровергнуть или поддержать врача. Внесу лишь уточнения относительно Арнольда.

          Я много общался с белорусскими штангистами и тренерами: жил с ними на сборах, бывал почти у всех дома, дружил с ними. Свидетельствую: ни прямо, ни косвенно разговоров о допинге в их среде не возникало. Мы ничего о нём в силу своей "отсталости" не знали. Да и откуда было знать, если ни спортсмены, ни тренеры в "цивилизованные страны", где были открыты и сразу получили широкое применение "волшебные" средства, не выезжали? Для нас понятие "допинг" было пустой абстракцией.

          Согласимся, однако, что в сборной страны препараты вошли в обиход, как говорится в статье, с 1967 года. Но никто из белорусов тогда в её состав не входил. Что касается Голубовича, то он был призван под её знамена после майского (1969 г.) чемпионата страны, где занял третье место (равно как Беленков и как Рябоконь).

          На свой первый всесоюзный сбор Арнольд не поехал по семейным обстоятельствам. В главную команду страны, некоторые члены которой, как утверждает Сарсания, принимали допинг, он попал после установления мировых рекордов. После — это принципиально. Значит, в день своего триумфа он был, как говорят теперь спортсмены, чистеньким.

          Четверть века прошла после незабываемого события, сотворённого в белорусской тяжёлой атлетике Арнольдом Голубовичем. Его космический взлёт впервые вывел республику на планетарную орбиту. За четверть века у нас появилось ещё семь рекордсменов мира — Рафаил Беленков, Валерий Шарий, Эдуард Дергачёв, Валерий Вергун, Леонид Тараненко, Александр Борисёнок, Александр Курлович.

          Целая когорта, целое созвездие. Мы гордимся ими. Они же гордятся вместе с нами первым рекордсменом и его предшественниками — смелыми новаторами, создавшими замечательную традицию. Её продолжать молодым. Рекорды ждут их.

Рафаил Беленков (1945 г.). Мастер спорта международного класса. Первый чемпион Европы (1972 г.), воспитанный в Белоруссии. Чемпион СССР (1970, 1973 гг.). Победитель Кубка Балтики (1971,1973). Победитель Кубка Большого Берлина (1976). Победитель Кубка СССР (1969, 1972-1974 гг.). Установил два рекорда мира и шесть рекордов СССР.

          В настоящее время работает директором специализированной детско-юношеской спортивной школы по тяжёлой атлетике в Минске.

          Кто же они — штангисты легчайшего веса: атлеты или аскеты? Вот уж кому не позавидуешь: они должны соединять в себе, казалось бы, несоединимое. С одной стороны, им нужно обзаводиться мощной мускулатурой, наращивать силу. Но как это сделать, если ты, с другой стороны, должен оставаться в узких и тесных границах своей категории — 56 кг и ни грамма больше? Граница, как говорится, на замке. Малейшее нарушение — и ты наказан.

          Рафаил Беленков до сих пор помнит историю с первым рекордом республики, установленным им. Он хорошо подготовился к соревнованиям. Особо и не волновался. Был твёрдо уверен: заветный рубеж — мой. На состязаниях всё складывалось как нельзя лучше. Удачно проскочил жим и рывок, в толчке требовалось зафиксировать 117,5 кг — вес для него беспроблемный. Когда справился с ним, посыпались поздравления. На радостях Феля сделал кульбит. Задуманное сбылось — почему бы не вспомнить, что ты занимался акробатикой и кое-чему научился? Первый разряд — это вам не фунт изюма.

          По правилам, в случае установления рекорда спортсмена должны перевзвесить. Фелю поставили на весы: и, о горе, у него оказалось лишних 50 граммов: в ходе соревнований он не выдержал и выпил стакан чая. Видимо, думал, что этого не заметят.

          Подошёл главный судья А.Верхлин. Феля с надеждой и с волнением смотрел на него. Обычно приветливый, радующийся успеху спортсмена, сейчас Александр Семёнович был непривычно официален и строг. У Беленкова ёкнуло сердце.

          — В какой категории вы выступали? — спросил судья.

          У Беленкова сердце ёкнуло ещё сильнее: вопрос задан неспроста: Верхлин, прекрасно его знающий, вдруг заговорил на "вы”. — Как в какой — в легчайшей...

          — Ошибаетесь. Вы выступали в полулёгкой категории. Ваш собственный вес 56 килограммов и 50 граммов. Рекорд, стало быть, вам нельзя засчитывать.

          — Но, Александр Семёнович...

          — Никаких "но", товарищ Беленков.

          От обиды и от неожиданности у Фели отнялась речь. Жестокие несправедливые люди! Придрались к несчастным граммам. Ах, вы, бюрократы!.. Ах, вы, чиновники... Ах, вы...

          Когда "бюрократы" и "чиновники" были испепелены, Феля принялся за себя. Ах, ты, слабовольный человек... Ах, ты, малодушный любитель чая... Не мог потерпеть пару часов? Чего потянулся к термосу? Так тебе и надо...

          Строгий урок пошёл впрок. Больше казусов у Беленкова никогда не случалось. Режим, режим и ещё раз режим, самоограничение в еде и в питье, ежедневный контроль.

          Первым номером в легчайшем весе уже несколько лет был В.Зюкин. Я не встречал атлета его категории с такой же мощной мускулатурой. Когда Валерий раздевался, не верилось, что в нём всего-навсего 56 кг. Особенно большой эффект производили его грудные мышцы — им позавидовал бы и культурист. У Валерия в республике соперников не было — звание чемпиона он всегда выигрывал без вопросов. Но незаменимого из себя не строил. Спокойный, покладистый парень с тихим голосом и с аккуратненькими усиками нигде и никогда на передний план не "высовывался", предпочитал помалкивать и слушать других.

          У Зюкина с Беленковым сразу установились добрые, товарищеские отношения, несмотря на разницу в возрасте и на то, что молодой атлет подпирал опытного соперника. В 1967 году на спартакиаде республики в Бресте Беленков "подпёр" Зюкина основательно — отнял звание чемпиона Белоруссии.

          Выступал Беленков почти в родных стенах. В городе над Бугом начинал действительную военную службу в пограничных войсках. Как штангиста его здесь не зажимали, старались в меру возможностей чем-нибудь и как-нибудь помочь. Самое главное — два раза в неделю отпускали на тренировки в "гражданский” Дом физкультуры.

          Конечно, этого было мало, чтобы рассчитывать на рост результатов, но всё-таки лучше, чем ничего. Это "лучше" и позволило ему выиграть первенство округа.

          Тренер брестских штангистов Г.Горелик и майор Хованский, ведавший вопросами физподготовки пограничников, постарались, чтобы чемпиона заметили. Старания их не пропали даром. Рафаила перевели служить в Минск, где, надеялись его покровители, у него появятся более благоприятные условия для спортивного прогресса.

          Поначалу в Минске молодого воина постигло горькое разочарование. Никаких особых условий в новой части не было. Штангисты наравне со всеми делили "тяготы и лишения воинской службы", даже регулярно ходили и караул. Среди них бытовала полуармейская-полуфлотская присказка: "через день на ремень, через два — на камбуз". Тренировались после "ремня" и "камбуза" за счёт личного времени. Питались по обыкновенной солдатской норме, которая тогда была более чем тройной. Ничего — несли службу, таскали железо и не жаловались.

          В связи с этим вспомнился недавний эпизод. В Борисове на сборе находилась молодёжная команда республики. Однажды в обед ребятам подали на второе шницель рубленый, а не отбивную, как обычно. Что тут началось... Возмущение, обиды, шум, гам. Напрасно тренеры уговаривали "мальчиков" сменить гнев на милость и скушать ненавистное блюдо: в знак протеста к нему никто не притронулся.

          У армейцев середины 1960-х годов, с которыми служил Родине рядовой Беленков, шницель считался бы деликатесом. Но редко, чрезвычайно редко баловали им штангистов и их сослуживцев. Щи да каша — пища наша, шутил Беленков, который находился в "привилегированном" положении: ему было легко удерживать собственный вес.

          Двойная лямка основательно изматывала. Все понимали: атлетам, коль от них ждут побед и высоких результатов, требуется создать хотя бы минимум необходимых условий, иначе выше первых разрядов им не подняться. Понимать-то понимали, да потревожить высокие инстанции ни у кого духу не хватало.

          Дух появился с прибытием в округ из Хабаровска старшины сверхсрочной службы Павла Зубрилина — тренера по тяжёлой атлетике. Он-то с ходу и раскрутил вопрос. Через генерала Янковского вышли на командующего округом.

          Скоро штангисты зажили по-новому. Их поселили в отдельной казарме. На "ремень" больше не ходили. В распорядке дня было предусмотрено специальное время для тренировок. Улучшилось питание. "Старики" Иван Иванов и Олег Гуляев прекратили разговоры о том, что им "всё надоело". Молодёжь отправила домой бодрые письма и в очередной раз заверила родителей: живём отлично, всего хватает, не волнуйтесь. На этот раз ребята не кривили душой.

          Зубрилин, вникнув в тренировки штангистов, безапелляционно заявил: так дело, братцы-кролики, не пойдёт! А как пойдёт? Резко повышаем нагрузки и упражняемся не по настроению и не по самочувствию, а по системе.

          Система — это было новое понятие в армейско-штангистских кругах. Раньше все приходили в зал, толком не зная, чем будут заниматься. Каждый импровизировал в меру своей фантазии, а технику копировал у самостоятельно выбранного "идеала". И вдруг... система.

          Зубрилин приехал в Минск не с пустыми руками. В Хабаровске в 1960-х годах были подготовлены три выдающихся атлета, все — армейцы. На Олимпийских Играх в Токио они произвели залп сокрушительной силы: полутяжеловес В.Голованов завоевал звание чемпиона, а легковес В.Каплунов и полусредневес В.Куренцов заняли вторые места. Журналисты объявили Хабаровск столицей и даже Меккой мировой тяжёлой атлетики.

          Павел Яковлевич хорошо знал эту столицу и эту Мекку. Ещё лучше — методику тренировок её знаменитых служителей. Была она на тот период передовая, прогрессивная, новаторская. Системная, как начали говорить попозже.

          Хорошо знал Зубрилин также практику и теорию, по которой работал в Шахтах Ростовской области "профессор штанги" Р.Плюкфельдер. Старшина впитывал опыт лучших. Не стеснялся спрашивать о "лаборатории" и о "кухне", созданных в Хабаровске и в Шахтах. Изучал дневники лучших воспитанников. Запоминал их находки. Анализировал.

          С этим богатством и прибыл в Белорусский военный округ, где поставив цель: готовить спортсменов мирового класса. Беленков был в числе тех, кто попал в орбиту внимания Павла Яковлевича, на кого он делал ставку в своих смелых планах.

          Немногим более года "попахал" Рафаил по методике олимпийского чемпиона А.Вахонина из Шахт, которую Зубрилин положил в основу его подготовки, и, пожалуйста, — первый успех. Радостный вдвойне: не ударил лицом в грязь перед знакомыми "зелёными фуражками", пришедшими поболеть за бывшего сослуживца.

          Турнир в Бресте был прекрасно организован. Трудовые коллективы города учредили много призов для спортсменов. Беленков получил несколько призов: как первый чемпион спартакиады и как автор первой неожиданности — новичок победил опытного закалённого бойца. Ему хотели вручить приз ещё и как бывшему брестчанину, но тут запротестовала гомельская делегация.

          — Если выиграет в нашем городе звание чемпиона мира, то мы ему вручим золотой приз весом 56 кг, — отшучивались они. — А пока извините.

          Извинился и Беленков: люблю Брест, но я гомельчанин.

          Первая победа — она запоминается на всю жизнь. Майский Брест 1967 года и сегодня не поблёк в памяти. Не забылись, не поблёкли и подробности, связанные с первой победой. Помнил Рафаил и слова Зубрилина.

          — Поздравляю, дорогой, — сказал Павел Яковлевич. — Ты — наша первая ласточка.

          Тогда Беленков не понял смысла этой несколько загадочной фразы.

          В Минск я возвращался с Зубрилиным, с Беленковым и со средневесом Иваном Ивановым. Ужинали в купе. Колбаса и хлеб, запиваемые пивком, шли за милую душу — только за ушами трещало. Из дружного ансамбля выпадал Беленков. Он съел два ломтика "докторской", опрокинул стакан минералки и на этом закончил трапезу.

          — Возьми ещё колбаски, — предложил я Феле.

          — Ему нельзя, он "мухач", — погрозил пальцем Зубрилин.

          — А я и не хочу вашей колбаски, — не совсем дружелюбно успокоил нас чемпион, залезая на верхнюю полку. Скоро он уснул, а мы разговорились о "мухачах", об их доле.

          "Я утверждаю, — писал Леонардо да Винчи, — что сила есть нечто духовное, незримое; духовное, потому что в ней жизнь бестелесная; незримое, потому что тело, в котором рождается сила, не меняет ни веса, ни вида”. Хотя эти слова великого итальянца написаны не об атлетах, но, как всё гениальное, они имеют более широкий и глубокий смысл, чем тот, который первоначально вкладывал в них сам автор.

          Сила штангистов легчайшего веса действительно есть что-то незримое, не бросающееся в глаза, противоречащее общепринятым представлениям о ней. Они ведь совсем маленькие, а по меркам нашего века даже крохотные. Ну кто может поверить, что вот этот черноглазый парнишка "метр с шапкой" (рост Рафаила 152 см) способен поднять на прямые руки девятипудовую штангу? Лишь опытный специалист, глаз с интуицией которого способны увидеть "незримое" — отсутствие в фигуре хоть одного лишнего штришка, её исключительную рациональность и экономность.

          На помосте "мухачи" выглядят отнюдь не маленькими. Этот оптический обман сохраняется лишь до той поры, пока они остаются один на один со штангой, пока рядом нет других людей. Но вот они вышли в вестибюль и сразу же затерялись среди ухоженных, откормленных мужчин. Не верится, что эти мальчишки со впалыми щеками и с острыми скулами несколько минут назад управлялись со штангой, которую вряд ли кто из плотных и упитанных здоровяков поднимет до колен.

          В столицу мы приехали ранним утром. Прекрасен был город, отмечавший своё 900-летие. Сама природа, похоже, позаботилась, чтобы эта дата превратилась в праздник: умыла, очистила высокое небо, и теперь оно, усеянное бледнеющими звездами, светилось, как прозрачная акварель. По проспекту осторожно прогуливался свежий ветер, проверяя, всё ли в порядке на центральной магистрали столицы.

          Проспект был разукрашен во все цвета радуги, на нём царили чистота и безупречный порядок. Город ждал восхода солнца, которое должно было сделать его ещё более прекрасным и молодым. В предутренний час дышалось легко и свободно, заботы и тревоги — вечные спутники повседневной жизни — отлетали прочь, и молодые парни, неторопливо шагавшие по широкому тротуару, верили в счастливую звезду.

          Беленков в день приезда провёл обычную тренировку. Пусть его победа на турнире была негромкой и ещё скромной по результату, но она засвидетельствовал: отныне он лидер в легчайшей категории, отныне с него первый спрос, отныне он обязан вести за собой остальных "мухачей", менее сильных и опытных. Штангистские отрочество и юность незаметно "проскакали на розовом коне", наступала строгая мужская жизнь.

          Начинал Феля с акробатики. Маленький мальчишка — гибкий, прыгучий, ловкий — был словно создай для неё. А уж как он любил прыгать, кувыркаться и хохмить... Тренер не мог нахвалиться весёлым живым малышом. Акробатические премудрости схватывал на лету. Не успели оглянуться, а он уже освоил первый разряд и прицелился к норме мастера спорта.

          Семья у Беленковых была большая: пятеро детей, а кормилец всего лишь один — отец: мать подводило здоровье, и она не работала. Батька упирался изо всех сил, чтоб одеть, обуть, накормить свою команду. Заработка его не хватало. Семья с трудом сводила концы с концами. Батька нуждался в помощнике. Ночь напролёт тихо проплакала мать накануне крутого поворота в жизни сына — он оставлял школу и поступал на завод "Двигатель революции" учеником токаря. Иного выхода семья не видела.

          Работа у станка и спорт — трудное это совмещение. Немногие выдерживали его. Беленков к тому же ещё и учился в школе рабочей молодёжи. Уставал до изнеможения. Домой приходил поздно. Часто не было сил поужинать. Если бы не мать, ложился бы на голодный желудок. Но мать, несмотря на свои хвори, строго следила за режимом сына — второго кормильца в семье. Вздыхала, глядя на его глубоко запавшие глаза, однако не отговаривала "поберечь себя" и не разрываться на части. Даже тогда, когда узнала, что Феля бросил акробатику и стал заниматься штангой. Мать была мудрой женщиной и считала — от судьбы не убежишь.

          Спортивная судьба Рафаила предстала в весёлом и потешном облике.

          Обеденный перерыв. Отличная погода. Цех высыпал на заводской двор. Молодёжь начала слегка дурачиться. Кто-то из старших проворчал: что, силу некуда девать? Вон ось от вагонетки — кто поднимет?

          Желающих набралось человек пять-семь. Попыхтел один, подёргался второй, поупирался третий — всем слабО: на прямые руки ни один "штангу" не вознёс. Чем не повод девчатам почесать язычки и поизмываться над сильным полом? Они им и воспользовались с превеликим удовольствием.

          — Наши мужики, — издевались девчата, — богатыри в столовке, кого хочешь там заткнут за пояс, а здесь слабенькие худосочные дистрофики. Разве что Фелька — исключение: выручи "богатырей", малыш.

          Беленков слушал подначки девчат, ёжился от их колючих слов, а потом словно кто-то озорной и сильный толкнул в спину и шепнул на ухо: иди, не бойся, ты поднимешь!

          — Давай, малыш, давай! — воодушевляли девчата Фелю, когда он приблизился к "штанге". — Покажи этим толстунам, пусть им будет стыдно!

          Юный токарёнок аж побледнел от волнения — почти весь цех сбежался к месту забавного происшествия. Ось была толстая, он еле обхватил её своими небольшими руками, Напряг, напружинил, резко распрямил крепко сбитое тельце, и... ржавый снаряд взлетел на его грудь.

          Публика затаила дыхание. Гибкий, как пантера, акробат опять сжался в пружинящий комок и с отчаянием, с неистовостью распружинился. Что оставалось делать в общем-то не очень тяжёлой оси? Она вылетела на прямые руки, смирившись перед напором малыша.

          Публика онемела от удивления, не верила своим глазам. Но невероятный факт был налицо. Девушки зацеловали токарёнка. Ребята смущённо качали головами. Вот чудо так чудо!

          По всему Гомелю растрезвонили девчата о необыкновенном силаче с завода "Двигатель революции". Красок не пожалели и преувеличили всё до размера геркулесовых столбов. В интерпретации одних выходило, что Беленков поднял не ось от вагонетки, а саму вагонетку. Другие утверждали, что он расправился с осью, но не вагонетки, а целого вагона.

          Весть о столь невероятном событии услышал мастер спорта по штанге Рем Симанович. И захотел взглянуть на титана. Велико же было его изумление, когда перед ним предстал маленький черноглазый паренек. Но опытный взгляд Рема сразу заметил: паренек-то спортивный. Об этом свидетельствовали и ладная, будто выточенная фигурка, и упругая походка, и уверенность в движениях. Узнав, что Феля акробат-перворазрядник, Симанович понял и причину его победы над вагонеточной осью.

          Конечно же, этот хлопчик был не сильнее, чем 80-килограммовые хлопцы. Но плохо координированные, закрепощённые, неуклюжие, они не могли в полной мере вложить в подъём свою мощь. А акробат Феля сумел. Для штангиста это — ценнейшее качество: за счёт гибкости, координированности, скорости (и техники, безусловно) эффективно использовать силовой потенциал.

          — Парнишку надо перетянуть к штангистам, — подумал Симанович. — Другого такого богатырька не сыщешь во всей Гомельской области.

          Рем попросил Беленкова заглянуть с ним, к тяжелоатлетам: провериться на настоящей штанге. Феля согласился.

          Смотрины устроили в тесном спартаковском зале у действующего тренера, тоже мастера спорта Бориса Капустина. Ветераны многозначительно переглянулись: гость поднял 50-килограммовую штангу легко, без гримасы напряжения, красиво поднял. Ни Капустин, ни Симанович не видели столь изящной работы у какого-нибудь другого новичка, а их прошло перед ними сотни. Парнишка для своего маленького веса имел приличную силёнку, и она, благодаря акробатике, была отлично организована, динамична, наделена редкой способностью взорваться в нужное мгновение.

          Феля продолжал упражняться со штангой, "старики" с любопытством наблюдали за ним. Умненький мальчик: в отличие от большинства новичков не лезет на большой вес, не стремится хорошо "показаться" — заметили оба ещё одну положительную черту.

          Как уговорить акробата сменить спортивную специализацию? — размышляли Капустин и Симанович. Предложение было сделано в осторожной и в туманной форме. Феля и тут поразил просмотровую "комиссию”:

          — Мне штанга очень понравилась, хочу ходить в вашу секцию, — сказал он Капустину.

          — Давай не будем откладывать дело в долгий ящик, начнём с завтрашнего дня. Согласен?

          — Конечно.

          — С тебя, Боря, причитается, — пошутил Симанович, когда Беленков ушёл. — Какого парня я тебе откопал!

          Победа в Бресте — рубеж в биографии Беленкова и белорусской тяжёлой атлетики в целом: здесь она "откопала" штангиста, который через пять лет во второй раз прорубил окно в Европу.

          С этому времени Беленков закончил действительную военную службу, возвратился в "Спартак”, но остался в Минске и начал заниматься под руководством Гольдштейна. Теперь он уже надёжно закрепился в сборной Союза, органически вошёл в этот своеобразный и сложный коллектив. Не всем это удаётся.

          Процесс адаптации сопряжён со многими психологическими трудностями. Вопрос вопросов — не потерять среди звёзд своего лица. Хорошо, если рядом окажется "шеф" из числа ветеранов: его поддержка — дорогая ложка к обеду. Рафаилу повезло. Он приглянулся олимпийскому чемпиону А.Вахонину. В первый день новичок признался, что тренировался по его системе.

          — Я знаю, — спокойно ответил Алексей. — Зубрилин попросил показать мои секреты — я показал. Рад, что ты вроде бы мой младший брат.

          Удивительный был атлет и человек Вахонин: силы для "мухача" неимоверной, бесхитростный и прямодушный парень, гордившийся своим шахтёрским прошлым. Маленький, худой, перевитый жилистыми мускулами, всюду привлекал внимание, повсюду оставлял о себе память. Всякую.

          В Токио на банкете по случаю олимпийской победы Вахонин опорожнил две бутылки водки, приведя умеренных японцев в ужас и в восторг. К сожалению, Вахонин любил выпить. Но никогда не соблазнял молодых. Напротив, предостерегал: держитесь подальше от злодейки с наклейкой. Сам, к сожалению, не удержался, что и погубило его — год назад он был убит в пьяной драке.

          Стёрся след олимпийского чемпиона, забыты его имя и победы. Но для Беленкова — одного из немногих — нет, не забыты. Помнит он своего чистосердечного непутёвого шефа, помнит, как бились они над улучшением толчка, помнит их разговоры "за жизнь".

          Помогая чемпиону Белоруссии шлифовать технику рывка и толчка, — здесь олимпийский чемпион был заметно сильнее своего подшефного — Вахонин как бы рубил сук, на котором сидел сам: подшефный не сегодня-завтра мог и наступить на пятки. В 1969 году, когда Беленков занял на чемпионате страны третье место, до этого было далеко. А через год "сук" оказался подрубленным: Рафаил завоевал золотую медаль, и... звезда ветерана закатилась.

          — Не жалеешь, что помогал мне, что учил? — спросил Беленков после награждения.

          — О чём речь, Фелька? — обнял его Вахонин. — Я рад за тебя. Ну а мне пора на пенсию. Не забывай, дружище, что я на десять лет старше тебя. Желаю удачи.

          Победа Рафаила стала для штангистов республики праздником. Целых тринадцать лет они не знали "золотых" успехов на первенстве Союза. Многие уже не верили, что когда-либо это произойдёт. Произошло. Кто верил, тот ликовал. Кто не верил, смущённо разводил руками, но тоже ликовал.

          Для нового чемпиона праздник закончился на следующий день. Победил-то он за счёт большого превосходства в жиме. Ахиллесовой пятой, как и раньше, оставался толчок ("венец троеборья"). В этом упражнении Беленков уступил и второму, и третьему призёрам. Портила настроение и травма локтевого сустава.

          На европейском чемпионате Беленков сплоховал — показал более низкие результаты, чем на первенстве страны. Да и судьи здорово "подсобили": были излишне придирчивы к нему в жиме — в его "коронке". В оценках этого упражнения, которое в конце концов было исключено из программы соревнований, царили полный хаос и субъективизм. Погоду часто делали не спортсмены, а арбитры. Беленкову они сделали "антипогоду" — пришлось довольствоваться лишь четвёртым местом.

          После чемпионата Европы Рафаил пошёл по врачам: надо было лечить локоть — пожалуй, самое травмоопасное место у штангистов, надо было разбираться с сердцем.

          Рафаил часто болел ангиной. Как большинство молодых людей, он считал это детской болезнью, ерундой, на которую и внимание обращать неудобно. Атлет выше ангины! Тренеры спохватились лишь тогда, когда забарахлил "мотор". В сердце появились боли, шумы. В Краснодаре, где Беленков находился на сборах, очередная ангина дала тревожную электрокардиограмму. Врачи предложили удалить гланды — пациент согласился. Его начали готовить к операции.

          В один из скучных и длинных больничных дней Беленкова навестил главный тренер Вооружённых Сил страны, пятикратный чемпион мира в легчайшей категории Владимир Стогов. Поинтересовался самочувствием ("нормальное", — бодро отрапортовал больной), о планах, ещё раз о самочувствии.

          — Ты не волнуйся, Феля, операция пустяковая, в строй встанешь быстро, всё будет хорошо.

          — Да я и не волнуюсь, — успокоил посетителя Рафаил. — Скорее бы. Надоело здесь загорать.

          — Надоело? — оживился Стогов. — Я, собственно, и пришёл, чтобы забрать тебя отсюда. Надо, понимаешь, выступить на "Вооружёнке". Ситуация, понимаешь, такая, что болеть некогда. Пойми меня правильно...

          — Понимаю, а как врачи?

          — Врачи — моя забота. А ты собирай вещички: операцию придется отложить.

          Врачи встали на дыбы, услышав просьбу Стогова. Тренер проявил, однако, недюжинные способности агитатора, уговорив медиков обратиться к Беленкову: мол, как он скажет, так и будет. Беленков, разумеется, сказал "да".

          Выступая "в интересах коллектива" полубольным, Рафаил показал низкие результаты. Но задачу выполнил — принёс команде зачётные очки. Ночью чувствовал себя прескверно. Подумывал даже о "скорой". Постеснялся, побоялся — скандал. Попросил у дежурной по этажу гостиницы валидола. Объяснил: тренеру плохо. Знаете, соревнования, волнения, переживания...

          "Детскую", операцию Рафаилу делали в Минске. Медики хмурились и озабоченно качали головами, им не нравилось состояние пациента. Удивлялись: какой молодой, "мышечный", крепенький — и неполадки в сердце. Наивные люди — они не знали об "интересах коллектива".

          Формула эта всю спортивную жизнь довлела над Беленковым. Я уже писал о его проблемах с собственным весом. Постоянное "сушение" тормозило спортивный рост, негативно сказывалось на общем самочувствии.

          Почему не перешёл в полулёгкую категорию? Хотел, пытался. Дважды даже выступал на каких-то малозначительных соревнованиях. Результаты показал более чем обнадеживающие — до мирового рекорда в троеборье японца И.Мияке было совсем недалеко. Верил: догоню Иосинобу, а там, чем чёрт не шутит, и перегоню. Психологически Беленков был готов к спору с ним, с другими лучшими полулегковесами. Не Рафаила не поддержали тренеры сборной страны.

          — Я не мог ослушаться их, — объясняет сегодня Рафаил Львович. — Не мог. Мы все, штангисты моего поколения, были воспитаны в духе того, что общественные интересы выше личных. Команда — прежде всего! Потому я воспринимал рекомендации тренеров как должное, необходимое, естественное, без обид и страданий. Коль надо, значит, надо.

          Примерно с середины 1960-х годов в советской штанге наступил кризис в первых 3-4 категориях. В легчайшем весе, например, последнюю олимпийскую победу одержал Алексей Вахонин в 1964 году. Он же добыл предпоследнюю золотую медаль на первенстве мира в 1966 году (последнюю — Г.Четин, 1971 г.). Кризис не удалось преодолеть до конца существования сборной СССР.¹

          Тактика и стратегия, диктуемые спортивным Центром и обязательная для тренеров, усугубляли этот кризис. Люди, ответственные за развитие штанги, не искали талантливых и перспективных "мухачей", а держали в чёрном теле тех немногих классных атлетов, которыми располагала страна. Эта участь постигла и Беленкова.

          Но это было полбеды. Беда заключалась в другом: поскольку наши "мухачи" уступили лидерство, постольку их перестали заявлять на чемпионаты мира и на Олимпийские Игры.

          Все понимали: подобная практика ведёт в тупик. Понимали, но придерживались её: требовались медали и очки, очки и медали. Сегодня, немедленно, сейчас! Кто не гарантирует, как минимум, "серебра" — тот пусть остаётся дома.

          Это морально убивало, подрезало крылья, рождало чувство безысходности. Не только у Беленкова, конечно, но и у его товарищей по несчастью.

          Далеко позади осталось то время. Утихли страсти, улеглись эмоции. Но горчинка в сердце не растворилась. Нет-нет да и напомнит о себе, и что-то кольнёт в "моторе".

          Личных обид Рафаил ни на кого не таит. "Таит" собственную, ортодоксальную точку зрения: завоевал атлет звание чемпиона страны — никто не вправе лишать его возможности выступать на крупнейших международных состязаниях, никто не вправе принижать его звание, его спортивное и человеческое достоинство.

          Нынче Беленков, являясь вице-президентом Федерации тяжёлой атлетики Республики Беларусь, участвует в обсуждении всегда острого и сложного вопроса — комплектовании сборной республики. И всегда занимает чёткую однозначную позицию: победа на национальном первенстве автоматически обеспечивает спортсмену поездку на чемпионаты — Европы, мира, Олимпиаду. Никакие отступления от этого правила недопустимы.

          У оппонентов в каждом отдельном случае есть возражения, отнюдь не надуманные и не конъюнктурные. Но Беленков их не желает слышать и не слышит. Не хочет, чтобы у кого-нибудь из молодых атлетов появилась в сердце горчинка. Не может допустить этого.

          В спорах он оперирует ещё одним аргументом: необходимо выше и выше поднимать престиж победителей национального чемпионата. Будем "химичить" с составом сборной — звание сильнейшего девальвируется, как это произошло с титулом чемпиона СССР, за который лучшие атлеты в последние годы особенно и не боролись. Не только в штанге, но и в других видах спорта. Этого допустить нельзя.

          ...Почти год Беленков лечил, холил, ублажал локоть, приспосабливался и приноравливался к нему. С грехом пополам приспособился и приноровился. Но именно с грехом и именно пополам. На V Спартакиаде народов СССР "зацепился" за третье место — самое высокое среди белорусских атлетов. В жиме опередил всех. Но рывок, рывок... Каких-то жалких 100 кг. Неудобно было говорить о них.

          Что делать? Судили-рядили и дома, и в сборной страны — ничего весёлого не придумали: локоть полностью не вылечишь, не восстановишь. Отставание в рывке — теперь оно, увы, неизбежно — следует компенсировать за счёт жима.

          — Нужно нажимать на жим, — сбалагурил после последнего "совета в Филях" Алексей Медведев.

          Нажали. Мускулатура на руках ещё больше округлилась. Глядя на Беленкова, остряки часто повторяли: настоящего атлета узнают по "эполету", имея в виду его мощные дельтовидные мышцы, покрывавшие плечевой сустав — "домкрат" жима. Правда, ещё острее выделились скулы на лице и глубже запали глаза: вес-то должен был оставаться в прежних рамках — но это уже мелочи жизни штангистов-мухачей.

          После неудачи на Спартакиаде требовалось напомнить о себе. Кстати подоспел Кубок страны. Беленков отправился в Ереван. В жиме Рафаил не просто не оставил соперникам малейшего шанса на успех. Он достиг для себя, для белорусских, для всех мухачей планеты ещё небывалого результата — установил новый мировой рекорд 127,5 кг. Третий после двух рекордов Голубовича в истории тяжёлой атлетики республики. Не было пределов радости Рафаила. Сумма троеборья оказалась лучшей на Кубке, лучшей в его спортивной жизни и второй в мире.

          Это случилось 4 декабря 1971 года. А через два дня ещё одна фамилия белорусского атлета — Валерия Шария — на крыльях мирового рекорда в сумме облетела "шарик".

          В конце предолимпийского года это была многообещающая заявка. Чего скрывать: как и любой большой мастер, Беленков мечтал принять участие в Олимпийских Играх. До них оставалось девять месяцев.

          Время поджимало. В апреле состоялся личный чемпионат страны в Таллине. Здесь многое решалось в плане олимпийской путевки. Победа открывала реальную перспективу для поездки в Мюнхен. Одних это воодушевило — и на турнире было установлено 25 всесоюзных рекордов, из которых 22 превышали мировые. Других это закрепостило и сковало: они выступили ниже своих возможностей. Рафаил относился к числу этих "других".

          Ему надо было оторваться от соперников в жиме. Планировал показать 127,5 кг. Ходил на этот вес. Фиксировал. Но судьи зажигали красный свет. Атлет был уверен — прихватывают. Очевидно, был прав. По крайней мере в четвёртой, в дополнительной попытке заказал 128 кг — на полкилограмма выше своего ереванского мирового рекорда — и арбитры вес засчитали. Но радость была омрачена. Рекорд — это прекрасно, однако в сумму не вошло целых 7,5 кг. Рафаил занял второе место, уступив Четину в сумме троеборья 2,5 кг.

          Не успел отойти от первенства Союза — надо выступать на чемпионате Европы. Четина освободили от состязаний. Это свидетельствовало о том, что место в олимпийкой команде он за собой практически зарезервировал.

          На заключительном этапе сборная СССР готовилась вместе с болгарами, у них на родине. Для Беленкова, несмотря на дружелюбие и гостеприимство хозяев, это обернулось дополнительными психологическими проблемами.

          Рафаил никогда не показывал на тренировках предельные результаты. Эмоциональный, страстный, заводной, он обретал дополнительную силу в пламени соревнований.

          Болгарские "мухачи" Георги Тодоров и Атанас Киров — с кем-то из них предстояло сразиться на помосте — были людьми иного склада: они полностью раскрывались на тренировках. По крайней мере в 1972 году, на совместных сборах, они придерживались именно такой тактики, "убивая” советских тренеров. Шутка ли: дают Беленкову в каждом движении фору по 10 кг. Тренеры занервничали: не окажется ли их спортсмен простым статистом, не "заплачет" ли золотая медаль, на которую они рассчитывали?

          Беленков заметил перемену настроения среди "головки" сборной. Решил действовать по мудрому совету Ильфа и Петрова: спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Взял дневник тренировок, попросил аудиенции у старшего тренера А.С.Медведева.

          Поговорили по-мужски, честно и откровенно. Медведев подтвердил опасения Беленкова. Рафаил, преодолев смущение, сказал прямо: Алексей Сидорович, вы не правы.

          — Смотрите, дневник свидетельствует: я незаметно, но улучшаю спортивную форму. Зачем мне лезть ни рожон и форсировать её? Подведусь к соревнованиям — в этом цель. Это раз. Не забывайте, что болгары, набрав силу, набрали и вес. Они тяжелее меня на 4-5 килограммов. Мне гонять вес трудно, им — ещё труднее. Это два.

          Медведев вроде бы согласился с приведёнными аргументами. Через пару дней, однако, снова заколебался. Уж больно грозно смотрелся болгарский тандем. В общем, полной ясности не было чуть ли не до последнего дня, а это сжигало у Беленкова эмоциональную энергию — один из его козырей.

          Как и предполагал Рафаил, болгары, согнав вес, потеряли силу. На соревнования заявлен был один Тодоров. Выглядел Георги неуверенно и неубедительно. После двух движений Беленков опередил его на 7,5 кг. Столь заметный сразу отрыв снял вопрос о победителе. А скоро снялся вопрос и о Мюнхене — Четин занял там третье место.

          На Олимпийских Играх "золото" выиграл 34-летний Имре Фёльди. Это была его пятая Олимпиада. Рафаил до сих пор преклоняется перед мужественным венгром, часто вспоминает его в беседах с учениками, называет его образцом целеустремленности. Юные спартаковские штангисты знают самые заметные вехи спортивной биографии Фёльди. Например, что в 1960 году в Риме он занял шестое место, в 1964 и 1968 годах был вторым, и лишь с пятой попытки праздновал победу.

          Рафаил был на семь лет моложе Фельди. Надеялся: и для него вечер ещё не наступил. Резервы для повышения результатов в жиме и толчке есть, в рывке — вряд ли: локоть. Но атлет предполагал, а жизнь располагала: из программы соревнований исключили жим, который был у него базовым упражнением.

          Он ещё не хотел сдаваться, не хотел опускать руки. Через год, соревнуясь в двоеборье, без любимого жима, сумел стать чемпионом СССР, спустя восемь месяцев выиграл Кубок страны. Ещё три сезона сражался на помосте, пытаясь взять судьбу за горло. Снова побеждал на Кубке страны, дважды был призёром первенств Союза. В двоеборье показывал результаты порядка 245-250 кг. Мировой рекорд в этот период прыгнул до 262,5 кг. Эту высоту он взять был уже не в силах.

          Насчёт будущего у Беленкова вопросов не возникало — тренерская работа. Закончив заочно институт физической культуры, он чётко определил свой дальнейший жизненный путь: растить молодых штангистов. К этому делу и приступил в родном "Спартаке".

          Беленкова всегда тянуло к детям. Ещё в молодые годы его хлебом не корми — дай только повозиться с пацанами. Ну а эта публика чуть ли не ездила на нем верхом.

          На одном из минских сборов чемпион республики в легком весе А.Ковалевский уговорил тренеров разрешить Рафаилу жить у него дома. Ребята дали торжественную клятву строжайшим образом соблюдать режим, ежедневно делать зарядку, вовремя ложиться спать, и их с миром отпустили на вольные хлеба.

          Была зима. На хоккейной площадке, залитой рядом с домом, где обитали наши герои, с утра до позднего вечера шли жаркие мальчишечьи баталии. Скоро в них активно включился Беленков. Пацаны приняли его с распростёртыми объятиями.

          Во второй половине дня, когда их приятель был свободен, раздавался пронзительный свист — это ледовые соловьи-разбойники подавали сигнал атаману. Сигнал принимался. Через несколько минут появлялся атаман. Начинался очередной матч между 14-летними "дедами", команду которых возглавлял Рафаил, и их "молодыми" соперниками, команду которых возглавлял какой-нибудь отчаянный сорви-голова.

          Ох, и доставалось же капитану дедов... Каждый из молодых считал делом личной чести применить против него силовой прием, ничуть не заботясь о чистоте его исполнения. Лестно и почётно было уложить на лёд мастера спорта по тяжёлой атлетике. И укладывали без страха и сомнения. Рыцари знали — это абсолютно безопасно: мастер спорта сдачи не давал, а лишь хохотал, когда в ...дцатый раз, не ответив на "приём", оказывался поверженным.

          Не исключено, что эти матчи не имели бы конца, если бы не Валя — жена Ковалевского. Возвращаясь с работы, она обязательно заглядывала на хоккейную площадку и чуть ли не силой уводила мастера спорта по тяжёлой атлетике домой, спасая его честь и рёбра.

          Ну а малышня "дядю Фелю" просто боготворила.

          На всесоюзные летние сборы, если они организовывались на юге, семейные спортсмены иногда приезжали с домочадцами. Снимали для них угол у частников или, если повезёт, дешёвый номерок в гостинице, пристраивали на какой-нибудь "закрытый" пляж и коротали там свободное время.

          Есть в моём архиве один снимок из этой жизни. Чёрное море. На берегу устроилась счастливая компашка. Дочь Беленкова Иринка со "взрослой” копной чёрных волос, худенький сынишка железного Ригерта Витя и, — вы, конечно, догадались, — дядя Феля (для Вити).

          Молодым людям было тогда по 4-5 лет, и они свято верили: чемпион Европы — это главнее, чем какой-то там чемпион мира или Олимпийских Игр. "Папа Феля”, "дядя Феля" никогда не жалуется на усталость, не просит "лежать спокойно", не требует "дать ему отдохнуть", как другие. Он играет с ними на берегу и в море, а другие не играют. Конечно же, чемпион Европы главнее и сильнее всех остальных.

          Любовь к детям была у Рафаила, наверное, в крови. Это и предопределило его выбор — стать детским тренером.

          Работа детского тренера с точки зрения конечного результата, а это основной критерий оценки специалиста, невидная и неблагодарная. Он ищет мальчишек, приводит их в зал. Мальчишки или совсем дохлые, или раскормленные, как парсючки. Из этого "материала" надо сделать атлетов.

          Прошли годы, атлет, допустим, состоялся. Что дальше? Он передаётся "взрослому" тренеру, который в случае успеха пожнёт лавры побед и рекордов. А про первого, про детского тренера едва ли вспомнят. Ему по-прежнему надо трудиться в "огороде”, а не блистать в ярком "хороводе".

          Но есть у детского тренера своя оранжерея, которой не имеет ни самый прославленный "взрослый" коллега, ни самый богатый миллиардер. Она лишена каких-либо признаков материальности. Её не потрогаешь руками. Однако она, незримая и прекрасная, существует. Товарищество и уважительность, братство и честность, открытость и правдивость создают оранжерейную атмосферу, в которой золотыми цветами распускаются детские души.

          Жизнь школы непроста. Хрупкий и противоречивый мир подростка не уложишь в прокрустово ложе одних и тех же концепций. Кто-то уходит с "острова", по, так сказать, идейным мотивам. Тогда саднит сердце: не нашли ключика к душе, оказались не на высоте. Бывает, блудные сыны возвращаются. Бывает, жестоко казнятся. Бывает, исповедуются.

          "Я верил вам, Рафаил Львович, больше, чем кому-либо, — читаю одну такую исповедь. — Даже больше, чем отцу. И поэтому я не могу себе простить — да, я не могу простить себе предательства по отношению к вам. У меня от вас никогда не было секретов, я даже дома не говорил многое из того, что говорил вам. Если бы вы знали, Рафаил Львович, как я сейчас проклинаю себя — ведь я подвёл вас, не оправдал ваших надежд, а вы так верили в меня... Простите меня, если сможете, хотя я и понимаю, что это очень трудно".

          К счастью, ты ошибся, милый мальчик. Твой тренер на тебя не гневался, тебя не осуждал. Он гневался на себя, осуждал себя. Не мучайся, пожалуйста. Тренер желает тебе одного — счастья. Знай: одна из его золотых медалей ждёт тебя в качестве награды. Их остаётся все меньше, но "твоя" остаётся.

          Несколько лет назад у Беленкова обворовали квартиру. Грабители руководствовались чёткой установкой: найти золотую медаль чемпиона Европы. Сделать это было нетрудно, она лежала на виду. Бери, рассматривай, любуйся. Воры не любовались и не рассматривали — взяли.

          Вероятно, это было первое в республике "чемпионское" ограбление, воодушевившее негодяев. После него пострадали олимпийские победители Анна Шилова, Марина Лобач, Виталий Щербо. В этом плане наша республика, к стыду, отличилась и выделилась.

          Рафаилу страшно жалко награду: сохранись медаль, она поработала бы на тяжёлую атлетику.

          Несколько лет назад "Спартак" начал проводить турнир юных штангистов на приз Беленкова. Награда атлету, выступление которого признано наиболее ярким, — медаль из коллекции чемпиона Европы.

          Честь спартаковцам: они помнят знаменитого Евгения Новикова — ежегодно скликают атлетов на турнир его светлой памяти. Помнят менее знаменитого одноклубника, труженика штанги Геннадия Миннуллина — чтят и его светлую память специальным "именным" турниром.

          Я не буду гадать, чья тут персональная заслуга. Беленков, его товарищи убеждены: никакая это не заслуга. Это — долг, и они верны ему.

          А жизнь идёт. Не верится: "Феле" в будущем году исполнится 50 лет. Когда встречаемся с ним, он рассказывает и рассказывает о школе. Слышу только добрые слова о мальчишках-штангистах. А ведь знаю, среди 460-ти "мужчинок" много ребят, которые недавно считались трудными, запущенными, неисправимыми, которых такими знал Орловский микрорайон, где на его окраине и расположена школа.

          Одни трудные пришли в школу сами, других со слезами на глазах привели матери. Прижились не все. Штанга — нелёгкий вид спорта, в ней всегда был велик отсев. Но кто остался — переродился. Притяжение металла оказалось сильнее сомнительных "прелестей" улицы. Их отбросили как ненужный хлам.

          Мальчишка у тяжёлой штанги — нынче это уже никого не шокирует. Пятнадцатилетние подростки в школе Беленкова показывают результаты, которые их ровесникам десяток-полтора лет назад не снились. Смотришь на "орловцев" и диву даешься. Стройные, подтянутые они расправляются с многопудовым снарядом, словно он отлит не из металла, а из резины. Воочию убеждаешься: ранняя специализация приносит хорошие плоды.

          — Согласен, — говорит Беленков, — но с одной весьма существенной оговоркой: от нас, от тренеров, требуется тонкое чувство в работе с юными штангистами. Иначе беды не миновать. В тяжёлой атлетике огромные нагрузки испытывает опорно-двигательный аппарат. У ребят он нежный, хрупкий. "Приучать" его к нагрузкам надо чрезвычайно осторожно. Чрезвычайно!

          Бывший чемпион Европы решительно не приемлет форсированной подготовки. Не человек для штанги, а штанга для человека — вот его принцип. На этом он стоит непоколебимо.

          Хлопот и забот у директора — выше головы. Экономическая нестабильность в обществе больно ударила по спорту. По детскому и по юношескому в особенности. Был период, когда казалось, что школа развалится. К чести её небольшого административно-тренерского коллектива, он не дрогнул, не разбежался. Помозговали крепко, "покрутились" много и интенсивно. Директор, естественно, в первую очередь. Выскочили из безнадёжного положения. Открыли платные секции культуризма и армрестлинга. Смогли набрать "слушателей". Сумели их не разочаровать. Появились деньги.

          В прошлом году мальчишки, как и в былые времена, выезжали в спортивно-оздоровительный лагерь. Хорошо питались, набирались на природе сил, накапливали энергию. Жили беззаботно, не догадываясь, каких трудов и нервов стоила тренерам эта их беззаботность.

          Однажды поздно вечером в квартире Беленкова раздался звонок. Звонил начальник лагеря В.Сочивко.

          — Львович, — волновался Владимир Константинович, — беда. Денег — ни копейки, как и чем завтра пацанов кормить — ума не приложу.

          — Падай на колени перед общепитовским начальством, а я буду действовать.

          Не знаю, падал ли на колени бывший "известный киноактёр”, но Беленкову довелось действовать за троих. Выдюжил.

          Я почему-то верю: школа юных штангистов в Орловском микрорайоне Минска выстоит. Более того, мы ещё услышим, обязательно услышим о победах её воспитанников.

Валерий Шарий (1947 г.) Заслуженный мастер спорта. Чемпион XXI (1976 г.) Олимпийских Игр. Чемпион мира 1975, 1976 гг. Чемпион Европы 1975, 1976 гг. Четырёхкратный чемпион СССР (1975, 1977-1979 гг.). Трижды победитель Кубка Балтики (1969, 1972, 1978 гг.). Победитель Кубка СССР (1978, 1979 гг.). В весовых категориях 82,5 кг и 90 кг установил 13 рекордов мира и 15 рекордов СССР.

          Его рекорд в сумме троеборья (527,5 кг) назван вечным.

          Позвонил Валерий Шарий.

          — Докладываю, — чувствовалось, что он грустно улыбается. — Я уже на пенсии.

          Конечно, я знал, что нынче исполняется 25 лет его армейской службы и, судя по всему, он будет уволен в запас. Но почему-то думалось, что это произойдёт как-то иначе. Нет, произошло именно так: неожиданно, буднично, до обидного по-казённому.

          Даже погода выдалась соответствующая: мрачная, казённая. Февраль, а на дворе грязь и лужи, серый туман и унылые, нахохлившиеся вороны на деревьях военного городка. К нему Шарий был приписан, считай, четверть века. Сюда пришел стриженым зелёным пареньком; тут взрослел, мужал, набирался ума-разума. Уходит отсюда зрелым, знающим, почём фунт лиха, с пробившейся сединой Валерием Петровичем. Сюда пришёл незаметным перворазрядником, каким несть числа. Отсюда ушёл олимпийским чемпионом — первым за всю историю белорусской тяжёлой атлетики.

          В спортивном зале городка перетасканы горы металла на тысячах тренировок, после многих из которых из-за перегрузок судорогой сводило мышцы. Сколько здесь было маленьких праздников, когда ты однажды, наконец, делал пусть крохотный, но шажок вперед... И сколько здесь пережито маленьких драм, когда сами собой опускались руки и ты думал: все, перед тобой железобетонная стена — твоя последняя черта, которую тебе не преодолеть никогда.

          Об этих праздниках и драмах знали очень немногие: бывший тренер Павел Яковлевич Зубрилин, жена Таня, тоже бывшая.

          Чёрт побери, порядочно уже накопилось "бывшего” невозвратного. Всего и не припомнишь сразу.

          Бывший офицер. Бывший чемпион страны, Европы, мира. Стоп! Есть у него одна драгоценность, которая никогда не превратится в бывшую, есть. Это — звание олимпийского чемпиона. Оно на всю жизнь, оно навсегда, оно ограждено от обидного эпитета или не менее обидной приставки "экс". Так решило мировое спортивное сообщество, засвидетельствовав уважение к победителям Игр, лучшим из лучших атлетов мира. Я — не бывший. Я — олимпийский чемпион!

          С Валерием Шарием меня познакомил мастер спорта Алик Зейналов из Бреста. Находясь в Минске, он по привычке заглянул к нам в редакцию. Поболтали о том, о сем, и вдруг Алик ошарашил меня: хочешь, спросил он, посмотреть на будущего олимпийского чемпиона?

          Зейналова я знал как увлекающегося человека, склонного к оригинальным мыслям и поступкам, но это... Несколько месяцев назад сборная команда республики на Спартакиаде народов СССР полностью опростоволосилась (13-е место), а здесь... будущий олимпийский чемпион.

          — Честно, я без розыгрыша, — продолжал Зейналов. — Давай спустимся этажом ниже.

          Этажом ниже размещались сотрудники Республиканской спортивной базы. Несколько дней назад они освободили один кабинет, куда поселили молодежную команду Белоруссии по тяжёлой атлетике. В ее составе, как считал наш гость, и находился будущий триумфатор Игр.

          — Зовут его Валерий Шарий, — успел рассказать Алик, пока мы спускались по лестнице. — Перспективный парень. А характер, характер...

          Штангисты играли в домино, когда мы зашли в их резиденцию. В комнате было холодновато, спортсмены сидели за столом в теплых тренировочных костюмах. Бросились в глаза аккуратно заправленные койки, порядок и чистота. Мой визави завел с ребятами разговор, я с интересом разглядывал каждого из них, пытаясь угадать Шария. Все молодые штангисты были одинаково крепенькие, здоровенькие, накачанные хлопчики. Ни в ком нельзя было угадать великого спортсмена.

          Зейналов начал знакомить меня с атлетами.

          — Валерий Шарий, — представил он невысокого, менее других накачанного блондина.

          В нём тоже ничего выдающегося я не обнаружил. Парень как парень, на улице на него не обратишь внимания. Блондин подал руку. Это была рука мужчины — сухая широкая ладонь с буграми железных мозолей, со шрамами травм, с рубцами от ссадин, рука, имеющая дело с металлом.

          — Ну как? — поинтересовался Зейналов после завершения нашего визита.

          — Никак, — признался я, понимая, кого и что он имеет в виду.

          — Ошибаешься, — возразил Алик. — Хлопец очень даже "как". Следи за ним, не пожалеешь.

          Знакомство это произошло почти за четверть века до "пенсионного" звонка майора Шария, уволенного в запас.

          Валерий производил впечатление юноши флегматичного, порой — несколько инертного. Молчаливый, застенчивый, он старательно, с дотошностью примерного школьника выполнял указания тренера Зубрилина. Иные ученики Павла Яковлевича, случалось, спорили с ним — Шарий никогда. Слово наставника было для него законом, истиной в последней инстанции. На соревнованиях тоже вел себя поначалу слишком миролюбиво и покладисто. Наблюдаешь за ним со стороны — создается впечатление, что этому штангисту все равно, какое место он займет: первое или десятое; какой результат покажет — лучший для себя или с серединки на половинку. Что это — железные нервы или спортивная инфантильность, умение властвовать собой или безразличие к своему "я", врожденная скрытность характера или исключительная способность управлять чувствами и эмоциями?

          Спросил об этом у первого тренера Шария Б.Левина.

          — Трудно сказать, — ответил он. — Валерий — человек своеобразный, непредсказуемый. Два года занимался у меня и, признаюсь, я до конца не понял его. Иногда он мне казался простачком, иногда — философом. Однако знаю: он — непритвора и трудяга, каких свет не видел. Но сложный. Кто иначе думает — ошибается, — после некоторого раздумья добавил Борис Давыдович.

          Заводил разговоры на эту тему с П.Зубрилиным.

          — Много знать будешь — скоро состаришься, — отшучивался Павел Яковлевич. — Шарик — большая загадка, но мы её разгадаем и...

          Глаза тренера ярко блестели. В эти минуты он, большой мужчина с седой головой, становился похож на озорного мальчишку, который припас для окружающих невиданный сюрприз и только ждёт момента, чтобы поразить их.

          Некоторые тренеры и опытные спортсмены думали о Шарии иначе: разговоры вокруг него — от лукавого. Парень простоват, звёзд с неба не хватает, потаскает года три штангу и, закончив службу, бросит. В лучшем случае до мастера спорта дотянет, это его потолок, вершина, предел: невысокого он полета птица. Нет у него чемпионских "генов", Зубрилин гоняет ветер, да толку из этого не выйдет.

          Зубрилин, действительно, в кругу штангистов делал смелые заявления. Валера, утверждал он, пойдёт далеко, гораздо дальше, чем "остальные хлопцы"; с ним он связывает надежды всей своей тренерской жизни. Конкретно какие? Павел Яковлевич хитро щурил черные глаза и отделывался шуточками. Расколоть его на большее не удавалось никому. Но разве утаишь шило в мешке?

          О "шиле" я узнал от сотрудника отдела физкультуры и спорта Белсовпрофа Вячеслава Арефьева. В короткие студенческие годы (после второго курса Слава перевелся на заочное отделение) он занимался штангой, выполнил норму первого разряда, перезнакомился и подружился со всеми атлетами — известными и начинающими. Работая в Белсовпрофе, Арефьев превратился в неформального духовника и покровителя силачей. О штангистах, особенно молодых и перспективных, он знал все.

          Был ясный летний день. Вячеслав куда-то мчался по неотложным делам. В парке имени Янки Купалы резко притормозил: на скамеечке сидел и блаженствовал после тренировки Валерий.

          Решили прогуляться по городу. Шли не спеша. И разговаривали неторопливо. Обычно молчаливый, Шарий охотно рассказывал о житье-бытье.

          Скоро, очевидно, будет выполнена норма мастера спорта. Растут мышцы, растет собственный вес, растет сила. Действительно, парень заметно избавился от угловатости и худобы, с которыми пришел в армию и за что его в шутку называли лыжником. В нем уже "прорезался" штангист, атлет, силач.

          — Когда собираешься делать колодку? — полюбопытствовал Арефьев.

          — Месяца через три.

          — Не рановато?

          — Мне нельзя не спешить, иначе я не стану олимпийским чемпионом.

          — Кем, кем? — уточнил изумлённый белсовпрофовец.

          — Олимпийским чемпионом, — повторил юный перворазрядник.

          Диалог этот Арефьев запомнил на всю жизнь. Запомнил и голос собеседника: звучал он негромко, но в нём явственно слышался металл.

          О разговоре Вячеслав рассказал мне. Вот это да! Сразу вспомнился прогноз Зейналова, и Шарий теперь предстал совершенно в новом сочетании качеств. Стало ясно: под флегматичной внешностью, под простоватым видом скрывается страстная, одержимая пламенной мечтой натура. Натура фантазёра и романтика, воина и гладиатора. Людям подобного склада тяжко приходится и в жизни, и в спорте: судьба их чаще казнит, чем милует.

          Наивный мальчик, недавно одетый в солдатскую форму, не знал, не догадывался об этой странной алогичности (или закономерности?). Он свято верил в противоположное, и жизнь представлялась ему спортивным праздником, окрашенным в светлые тона.

          Результаты улучшались довольно быстро. Отношения с тренером и товарищами складывались наилучшим образом. Непритязательная армейская жизнь импонировала ему. Условия для занятий, считал он, были нормальные. Что ещё надо человеку в неполные 20 лет? Таскай железо, лови синюю птицу счастья, тем более, что она, думалось, благоволит к тебе. Спустя много лет, уже в ранге чемпиона, Валерий признался, что в то благословенное время он любил заниматься подсчётами и расчетами.

          За основу брал первоначальные "достижения", зафиксированные на самой первой тренировке в зале тяжёлой атлетики общества "Динамо". Жим — 50 кг, рывок — 45 кг, толчок — 55 кг. Потом обращался к результатам, показанным через год, два, три. Поступательное движение выглядело стремительным и впечатляющим. Ну а от блестящих перспектив дух захватывало. Согласно его вычислениям получалось, что ещё годик, максимум два, и трепещите, великие чемпионы, дрожите, феноменальные рекорды!

          Валерка Шарий, солдат из Минского гарнизона, разделается с вами, как повар с картошкой. Валерка Шарий, солдат из Минского гарнизона, уверен: в 1970 году — не позже! — он будет сильнейшим штангистом планеты в своей категории. Что за консерватизм? — сожалеет он: Олимпийские Игры приурочиваются лишь к високосным годам. Очередные состоятся в 1972 году. Не скоро, очень не скоро! Ну, да ладно... Валерка Шарий, солдат из Минского гарнизона, человек терпеливый и согласен подождать пяток лет. Как говаривала его любимая бабушка, "у бога дней многа, чакай свайго".

          Поседевший майор запаса Валерий Петрович Шарий, вспоминая прожекты далекой юности, никогда не иронизирует над ними. И сегодня уверен: не будь этих наивных расчетов, этих грандиозных планов, этих головокружительных устремлений — не видать бы ему звания олимпийского чемпиона. В молодости надо мечтать! Да так, чтобы дух захватывало, чтобы кровь клокотала, чтобы сердце горело. Не следует бояться "перебора". Надо, как считал Толстой, рулить выше причала, ибо река обязательно снесёт.

          Поначалу солдата Валерку Шария не очень-то сносило. Случались травмы, бывали какие-то неудачи, ему приходилось притормаживать — в спорте это неизбежно, но крепко держали руки "весло", рулил он успешно, преодолевая пока ещё не очень опасные подводные камни. В 1967 году Валерий выполнил норму мастера спорта и одержал первую победу на всесоюзном уровне — завоевал звание чемпиона страны среди молодежи, Шария в Таллин вызвали (здесь встречались молодые силачи), но в состав команды Вооружённых Сил не включили — не тот, мол, у него уровень, Зубрилин побушевал, и было принято соломоново решение: хочешь проверить себя — выступай лично; не хочешь — бери билет на поезд и возвращайся к месту службы. Валерия лишили талонов на питание и выписали из гостиницы, где жили "законные" участнике первенства.

          Расстроился солдат. Уж очень грубо и бесцеремонно его "отцепили". Фактически, дали коленкой под одно место: обидно и стыдно. Но быстренько взял себя н руки: довольно хныкать, надо "змагацца", надо "прицепляться" к соревнованиям и выходить на помост.

          Бытовые вопросы утряс пробивной Павел Яковлевич. Шария определили в обыкновенную казарму одной из воинских частей, поставили на обыкновенное солдатское довольствие и предупредили: хоть ты и гость, но распорядок соблюдай строго — освобождаем тебя лишь от боевой и политической подготовки. Тренируйся, готовься к соревнованиям.

          Обидела Валерия эта история — почему такая несправедливость? Но и разозлила. Ах, вы не верите в меня... Я вам докажу, кто есть кто!

          Выступление Шария украсило турнир. Задетый за живое, он бился со штангой смело, уверенно, по-юношески вдохновенно. Все девять (!) попыток использовал продуктивно (позже атлету ни разу не удалось повторить это). В ходе борьбы злость и обида исчезли, в душе осталось ощущение радости, в теле — силы. Под их напором штанга с охотой взлетала вверх и застывала над стриженой головой солдата из Минского гарнизона.

          Узнав о победе Валерия, я вспомнил и наше шапочное знакомство годичной давности, и прогноз Зейналова, и рассказ Арефьева, и озорной блеск чёрных глаз Зубрилина. Идёт Шарий вперёд! Набирает высоту. До олимпийской ещё далеко. Но страшен сон, да милостив бог.

          В декабре 1967 года я подготовил для "Физкультурника Белоруссии" интервью с Валерием. Хочу привести некоторые отрывки:

          — Любители тяжёлой атлетики ещё мало знакомы с вами. Поэтому, пожалуйста, несколько слов о себе.

          — Родился в Червене в 1947 году. Штангой начал заниматься в семнадцать лет в "Динамо" у тренера Бориса Левина. Тренировался у него до призыва в армию. На первых соревнованиях выступал в лёгком весе. Набрал в сумме 235 кг и был очень доволен.

          В 1965 году выполнил норматив второго разряда. Через год я уже показал в сумме троеборья 332,5 кг.

          — Расскажите о своих тренировках.

          — Занимаюсь три раза в неделю. Тренер считает, что в моем возрасте этого вполне достаточно. Тренировки длятся обычно часа два. Я не только поднимаю штангу, но и бегаю, играю в баскетбол, футбол.

          В этом году мне очень хотелось стать мастером спорта. Два раза пытался — ничего не выходило. Расстраивался. Но тренер и товарищи, особенно мой друг Арнольд Голубович, говорили: не волнуйся, все будет хорошо. И вот третий заход оказался удачным: в августе я выполнил норму мастера спорта.

          А потом меня словно "прорвало". Чувствую себя отлично, результаты показываю хорошие. Сказалось, очевидно, то, что мы с тренером стремились создать хорошую базу, много занимались вспомогательными упражнениями. Труды не пропали даром. Раньше у меня, к примеру, были слабые ноги. Теперь же я приседаю с весом 205 кг. Окрепла спина, делаю наклоны со штангой весом 150 килограммов.

          — Ваши физические данные.

          — Не очень завидные для полусредневеса: рост 171 см, "обычный" вес — 76 кг.

          — И в заключение, Валерий, о планах.

          — Немного отдохну. А затем всё то же — работать.

          Спросил я и насчёт олимпийской победы. Шарий воспринял вопрос спокойно. Ответил просто, как о деле само собой разумеющемся: в 1972 году я должен выиграть Олимпиаду.

          — Но ты об этом не пиши, — попросил он меня. — Заклюют... Ты же знаешь: у нас кругом одни скромники...

          Ого! Как изменился мальчик, с которым я познакомился совсем недавно.

          Олимпийская гонка для Шария началась в 1969 году. Ей предшествовал период (примерно шесть месяцев) резкого ускорения в росте мастерства. Около сорока килограммов было добавлено к лучшей сумме. Количество труда переходило в качество мастерства. Отлично выступив на чемпионате республики (первое место, три рекорда Белоруссии), Шарий вместе с шестью другими атлетами получил право участвовать в финале первенства страны.

          В Ростов-на-Дону съехался почти весь цвет советской тяжёлой атлетики: олимпийские чемпионы Виктор Куренцов, Владимир Голованов, Леонид Жаботинский, несколько экс-рекордсменов мира, группа перспективной молодежи.

          Основными претендентами на победу в среднем весе считались экс-рекордсмен и чемпион мира киевлянин Владимир Беляев и уральский атлет Василий Колотов.

          Однако в дебюте и в миттельшпиле соревнований произошло непредвиденное: на первые роли вышли малоизвестные белорусские спортсмены. Пока Беляев и Колотов "караулили" друг друга, Голубович взял да и зафиксировал в жиме 155 кг, опередив фаворитов. В рывке они не сводили с него глаз и, кажется, облегченно вздохнули — Арнольд показал "неопасный" для них результат. Но тут из засады выскочил Шарий и нанес претендентам на "золото" очень чувствительный удар. Вырвав 145 кг, Валерий по сумме двух движений захватил лидерство. Запахло сенсацией. К толчку атмосфера вокруг помоста наэлектризовалась. "Какой— то" Шарий загонял соперников в угол — чудеса!

          Но сверх всякой меры наэлектризовался и сам Валерий. Перспектива занять первое место, о чем он мечтал, к чему стремился, чем грезил, ошеломила и напугала его. Штанга это "почувствовала". В толчке атлет был неузнаваем. Лишь со второй попытки зафиксировал 175 кг.

          Последний подход. Надо поднять 180 кг. Укротишь этот вес, вес, который для тебя пройденный этап, — и ты чемпион. Чемпион! Но почему снаряд невероятно тяжёл? Не ошиблись ли ассистенты с набором дисков, не перепутали ли они "блины"?

          Ассистенты не ошиблись. "Ошибся" Шарий. Он не поверил в свои силы. Он, как выражаются штангисты, замандражировал. Он растерялся. 180 кг безжалостно сломали его.

          Насмешливо и издевательски прозвенели диски, Шарий стремглав убежал в раздевалку. Расстегнув ремень, с неистовой яростью бросил его на низкую скамеечку и, не совладав с собой, заплакал. Он плакал с мстительной и сладострастной обидой на себя, на хитрых и коварных соперников, на бестолковых тренеров, на придирчивых судей, на неблагодарных зрителей, на все, что было связано с Ростовом и с чемпионатом.

          Слёз Валерия не заметили. Зато как спортсмена заметили и включили в состав сборной команды страны. Валерка Шарий, солдат из Минского гарнизона, вступил в мир большого спорта. Мир, где главную доминанту составляет бескомпромиссная борьба, где опровергаются все представления о физических возможностях людей. Адаптироваться, выжить и утвердить себя в нем удается далеко не каждому, даже если он и обладает суперстальными мускулами.

          Пребывание в сборной команде Советского Союза заставило Валерия иными глазами взглянуть и на себя, и на свои планы, и на спорт вообще.

          В сентябре он прошел крещение на чемпионате мира и Европы в Варшаве. Ехал в Польшу с честолюбивыми замыслами. Сила мускулов была достаточной, чтобы побороться как минимум за призовое место. Но дрогнул солдат в суровом мужском споре — и мускулы как будто потеряли силу, еле унес ноги от нулевой оценки и толчке. "Реальные" надежды разлетелись вдребезги, Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить... Ему предстояло ещё научиться ходить по бесчисленным оврагам большого спорта, и это он понял на чемпионате.

          Варшава — важный рубеж в его биографии. Туда приехал Валерка Шарий, солдат из Минского гарнизона, оттуда возвратился повзрослевший, "побитый" молодой мужчина, который, оставаясь солдатом, понял: маршальский спортивный жезл, лежащий в его ранде, очень "горяч", и взять его в руки будет невероятно трудно.

          В среднем весе за 1,5-2 года до Олимпиады-1972 было несколько спортсменов экстра-класса, каждый из которых претендовал на место в сборной под № 1 — Геннадий Иванченко, Владимир Рыженков, Борис Павлов. Валерий упорно приближался к могучей кучке. Внутри неё шла острая рубка, в которой чаша весов не знала постоянства. Сегодня лидирует один, завтра — другой, послезавтра — третий.

          На крупнейших соревнованиях, предшествующих Олимпиаде, Шарий никак не мог выйти на ударные позиции.

          Чемпионаты СССР:

1970 г. — Г.Иванченко;
1971 г. (Спартакиада народов СССР) — Г.Иванченко, В.Шарий — четвёртое место;
1972 г. — Б.Павлов.

          Чемпионаты Европы:

1970 г. — Г.Иванченко;
1971 г. — Г.Иванченко;
1972 г. — Г.Павлов.

          Чемпионаты мира:

1970 г. — Г.Иванченко;
1971 г. — Б.Павлов.

          Как можно видеть, незадолго до Олимпиады фамилию Шария мы потеряли. Хуже того. На чемпионате страны 1972 года Валерий получил нулевую оценку в рывке. Вопрос о поездке на Игры почти отпал. Это "почти” висело на тонюсеньком волоске символической надежды: Шарию нужно было сделать невозможное, чтобы она, символическая надежда, трансформировалась в реальную. Требовался рекорд. Причём такой, которого никто не ждал. Требовался "невозможный" рекорд.

          Наш земляк уже знал сладко-опьяняющий вкус достижений, ещё неведомых средневесам планеты. 6 декабря 1971 года, третьим после Голубовича и Беленков, он вписал своё имя в список атлетов-рекордсменов. На Кубке страны белорус, набрав в сумме троеборья 510 кг (170+ 150 + 190), установил мировой рекорд. Первый в своей жизни! Однако просуществовал он недолго: через три месяца Борис Павлов добавил к нему 2,5 кг. На первенстве страны, которое Шарий провалил (получил нулевую оценку), ребята выступили вдохновенно: Павлов — 515 (опять рекорд!), Иванченко — 510, Рыженков — 507,5 кг.

          Кто теперь помнил о Валерии? Единицы. Кто теперь рассматривал его как претендента на место в олимпийской сборной? Единица. Он сам. Даже Зубрилин повесил свою большую седеющую голову: прорваться в Мюнхен — это исключено.

          Те, кто полагал, что олимпийская песенка экс-рекордсмена спета, рассуждали здраво. К ним нельзя предъявить претензий: их расчёты были правильными и всё-таки... Они упустили из виду один-единственный фактор, не поддающийся расчетам и измерениям — мечту Шария, которая превратилась для него в смысл жизни и которая ещё не выстрелила свою скрытую мощь.

          Менее трёх месяцев оставалось до Олимпиады. Обычно в этот период на помосте наступает затишье. Сильнейшие не хотят раскрывать своих карт, "упираться” на соревнованиях, жечь нервную энергию. Они желают одного: спокойно тренироваться вдали от посторонних взглядов, устранять погрешности в технике, копить силу, чтоб во всеоружии встретить предстоящий турнир, который никогда не имел себе равных ни по значению, ни по масштабности.

          14 мая 1972 года. Московский дворец спорта "Салют". Что натворил там Шарий — уму непостижимо. Салют мечты получился ослепительным и оглушительным: два мировых, один всесоюзный рекорды. Сумма троеборья повергла в изумление. 527,5 кг — в это не верилось. О ней говорили на каждом спортивном перекрёстке.

          В те дни мне довелось брать интервью у чемпиона страны по классической борьбе в тяжёлом весе А.Зеленко. Поинтересовался: какое спортивное достижение произвело на него наиболее сильное впечатление.

          — Последний рекорд Валерия Шария. 527,5 килограмма в среднем весе — это фантастика, — ответил собеседник.

          Анатолий был прав. В борьбе за гордое звание "олимпиец" минский атлет выдал чудо-рекорд, в полном смысле невозможный рекорд (старый равнялся 515 кг). Проигнорировать его — это было исключено. Чудо-рекорд ребром поставил вопрос о включении Шария в олимпийскую сборную.

          Тренеры пошли на компромисс, предложив ему, как Павлову и Иванченко, решающую проверку — соревнования на Кубок Балтики. Валерий снова праздновал триумф: сумма 525 кг плюс рекорд мира в рывке. Этот безусловный успех положил конец тренерским колебаниям и мучениям: в Мюнхен отправились Шарий и Павлов. Но на Кубке прозвучал и тревожный звоном две первые попытки в жиме оказались у счастливчика неудачными. Он был на грани нулевой оценки. В третьем подходе, ценой невероятных усилий справился с начальным весом. Этому эпизоду никто не придал особого значения: победителей не судят. А Шарий вышел победителем по всем статьям. Итак, здравствуй, Олимпиада, здравствуй, мечта!

          Итоги Мюнхена хорошо известны. Сборная СССР получила четыре нулевые оценки — невиданное поражение, неслыханный факт в ее истории. Несмотря мл это, в общем зачете команда заняла второе место. Для тренеров оно было каким-никаким щитом. Конечно, последовали незамедлительные оргвыводы, но к подобным мерам специалисты давно привыкли и воспринимали их как должное.

          Сложнее было спортсменам. Четыре нуля — это четыре личные драмы, четыре потрясения. Мюнхенский провал надломил Павлова и Каныгина. После него атлеты пытались оправиться, но, к несчастью, им это не удалось. Не буду конкретизировать сказанное, обоих, увы, давно нет в живых. Если же добавить, что "железный Ригерт" был на грани самоубийства, то попробуйте представить, в какой прострации находился Валерий — наиболее "нежный” из них и, будем говорить прямо, основная мишень для критики: взяли, дескать, неустойчивого в волевом отношении спортсмена (об этом упорно твердили до Олимпиады многие специалисты и тренеры), втолкнули его в последний трамвай...

          22 года минуло с тех пор, однако мюнхенское поражение и сегодня жжет сердце Шария. Вспомнит — и снова чувствует страшную каменную тяжесть, которая навалилась на него, пока он, никого и ничего не видя, не слыша, добирался от помоста до раздевалки. Добрался, плюхнулся на скамейку. Было такое ощущение, что непомерная тяжесть раздавливает тело. Скорей бы раздавила, скорей бы...

          Несколько минут сидел, не двигаясь, бессильно уронив на колени тяжёлые, налитые тупой, ноющей усталостью руки. Тело потеряло всякую способность к движению. Непреодолимое оцепенение овладело им, парализовало волю и, если бы в эти мгновения встал вопрос о его жизни, — вряд ли бы он пошевелил пальцем, чтобы отвести опасность. Стыд, страх, обида, отвращение к себе овладели атлетом при мысли, что надо встать, пройти под сочувствующими взглядами многих людей, что-то говорить, что-то делать.

          Мюнхенскому разгрому сборной СССР посвящена большая литература. Отечественные и зарубежные специалисты со всех сторон рассмотрели этот вопрос. Нигде никаких тёмных пятен не осталось: тренеры и спортсмены допустили грубые тактические ошибки. В среднем весе, в частности, норвежец Лейф Йенсен (чемпион Олимпиады с относительно невысоким результатом) перехитрил, психологически переиграл Шария и Павлова. Почему, как это случилось? Здесь, я думаю, мм знаем не все.

          В марте 1984 года в Минске проходил чемпионат страны по тяжёлой атлетике. Шарий был приглашен на эти соревнования в качестве почетного гостя. Присутствовал на них и А. С. Медведев — старший тренер олимпийской сборной мюнхенского образца.

          С Алексеем Сидоровичем у меня состоялась долгая беседа. Речь, в основном, шла о его книге "Психология победы", на мой взгляд, интересной и толковой. Автор с подъёмом рассказывал о работе над ней, приводил интересные примеры, факты и эпизоды, не вошедшие в книгу, откровенно делился мыслями о героях "Психологии победы".

          — Алексей Сидорович, — спросил я, — почему всё-таки Шарий получил в Мюнхене "баранку", какова её психология?

          Медведева сразу как будто подменили. Минуту назад это был общительный, откровенный, увлеченный собеседник, который охотно и подробно отвечал на любой вопрос; сразу после "почему" — замкнутый, настороженно-официальный, застегнутый на все пуговицы.

          — А вот этого я вам не скажу, — отрезал он.

          Осмысливая пережитое, Валерий Петрович считает, что в профессиональном спорте без больших поражений не бывает и больших побед. Эту суровую диалектику следует воспринимать как должное. Поражение — это тоже опыт, тоже школа, тоже наука, его не избежать никому на тернистом пути к вершинам. Здесь тебя поджидает не приятная прогулка, а непрерывная борьба с объективными законами, с бескомпромиссными соперниками, с самим собой. Ну а коль борьба, значит, будь готов ко всему.

          Ты потерпел поражение? Не казни себя дни и ночи, не посыпай голову пеплом, а начинай с новым упорством ковать победу. Чем дольше будешь казниться, тем меньше шансов выковать ее.

          Прежние ("детские", по выражению Шария) взгляды не спешили выветриться. В первые дни по возвращении из Мюнхена он часами сидел в квартире. Когда решался покинуть убежище, то, понурив голову, угрюмый и одинокий, хотел сделаться маленьким и незаметным. Восхищенные взгляды, которые бросали на него мальчишки и которые раньше льстили, раздражали. Если видел знакомого, старался обойти его, чтоб не встретиться. Валерия терзали подозрения всех впечатлительных неудачников, будто люди его жалеют или в грош не ставят, пренебрегают им.

          Но Шарий не остался в труднейшие минуты в одиночестве. К чести друзей, они подали руку поддержки, в том числе все главные герои этой книги. Не снимали с него стружку и в Спортивном клубе Армии, не отвернулся также республиканский Спорткомитет, прежде всего в лице ныне покойного председателя В.П.Сазановича и "куратора" тяжёлой атлетики Е.В.Ширяева. Неудача показала: есть у Шария настоящие друзья, есть!

          Когда боль немного поутихла, собрался в Червень. Взял билет чуть ли не на последний автобус и отправился к старикам.

          Поношенное "транспортное средство" неторопливо бежало по шоссе, на остановках кто-то выходил, кто-то входил. В небольшом железном коробке на четырёх колёсах, пропахшем бензином, было спокойно и уютно, сладкая истома овладевала телом, веки заботливо прикрывали глаза.

          Валерий вспомнил о возвращении из Мюнхена. Когда самолет с четырьмя "бараночниками" — им, Павловым, Каныгиным и Ригертом — поднялся в воздух, хотелось одного: чтоб путешествие продолжалось как можно дольше, чтоб самолет летел и летел, пусть даже в никуда, лишь бы не приземлялся. Сейчас же Валерию хотелось побыстрее попасть к старикам, и Мюнхен вспоминался без прежней боли, он отодвинулся далеко¬-далеко.

          — Червень, — объявил водитель.

          Валерий вышел из автобуса. На землю опустился поздний вечер и укутал окрестности в темные сентябрьские одежды. Мирно и успокаивающе блестели над городком его детства звезды, такие же прекрасные и таинственные, как и десять, как сотню и тысячу лет назад.

          Сердце радостно зачастило, когда приблизился к знакомой калитке. Маленькая неказистая березка, посаженная в первый школьный год, превратилась в высокую стройную красавицу. Ее ветви свесились через невысокий заборчик, бережно погладили по лицу. Осторожно открыл калитку, Ступил в дворик, который в раннем детстве представлялся огромным и просторным.

          На этом дворике он смастерил когда-то свою первую "штангу" — два ржавых колеса на дубовой палке, здесь же, пока не захолодало, проводил "тренировки".

          Валерий легонько постучал в дверь. В доме почти I мгновенно зажегся свет. Знакомые шаги — дедушка. Старик молча обнял внука исхудалыми слабыми руками, на которых когда-то носил его по хате и которые когда-то были невероятно сильными.

          — Проходи, Валера, проходи, — взволнованно и радостно сказал Константин Иосифович.

          Они вступили в знакомый до каждой трещинки коридорчик, несколько шагов — и кухня. Здесь уже суетилась маленькая, худенькая бабушка. Она плотно прильнула к внуку и поцеловала его. В ее глазах, давно утративших синеву, блеснули слезы, бабушка торопливо смахнула их.

          — Ну, внук, садись, рассказывай, пока старая нам чего-нибудь сообразит.

          — Правда, правда, мужчины, поговорите, а я накрою на стол.

          Долго светилось окно в доме Каминских. Пропели первые червенские петухи, а окно ещё светилось...

          Благословенный великий лекарь — родная земля и родные люди! Ни мудрые ученые, ни таинственные колдуны, ни популярные экстрасенсы не научились так врачевать душу, как вы. Не дано разгадать тайну целебных флюидов, излучаемых вами и способных исцелить человека, творя чудеса. Счастлив тот, кто связан с вами духовной пуповиной, кто верен вам, для кого вы — превыше всего. Его боль, нажитую в скитаниях и разлуках, в поражениях и неудачах, вы воспринимаете как свою собственную, и она растворяется, исчезает, покидает "больного".

          Благословенный великий лекарь — родная земля и родные люди!..

          Через неделю Шарий возобновил занятия. Через месяц вошел в режим жизни профессионального спортсмена экстра-класса, цель которого — быть первым и лучшим в мире.

          Тренировки заканчивались под вечер. Как приятно было, завершив сверхтрудную работу, полностью расслабиться и понежиться на скамейке в аккуратном лесопарке, где располагался армейский зал тяжёлой атлетики.

          Дни стояли ясные, тёплые. Золотые, багряные листья трепетали, как маленькие спортивные вымпелы, на тихом ветру; в прозрачном и свежем воздухе летали осенние паутинки, в палисаднике соседнего дома печально пламенели яркие георгины, грустно улыбались бледные астры. Высоко в небе улетающие журавли курлыкали прощальную песню, мелодия которой навевала умиротворение и отвлекала от тревожных дум, Валерий был спокоен, уверен в себе, он понял: жизнь не начинается и не кончается помостом, жизнь вообще не кончается — какими б суровыми и безжалостными ни были ее удары. Следовательно, принимай их с достоинством, как подобает воину, смотри в наступающий день с надеждой и не паникуй, если она не сбылась. Не сбылась сегодня — сбудется завтра. Но для этого надо быть хозяином своей судьбы, держать ее в собственных руках и, сколько бы она ни своевольничала, укрощать ее, как рекордную штангу. К тому же ты солдат, и эти стихи не в буквальном, но в психологическом смысле о тебе тоже:

Я строил окопы и доты.
Железо и камень тесал,
И сам я от этой работы
Железным и каменным стал.

          Стань "железным и каменным" перед лицом неизбежных трудностей, сопряженных с большим спортом, и ты будешь достоин его, ты победишь!

          Внутреннее возмужание Шария, ускоренное мюнхенским крушением — качественно новая исходная позиция для дальнейших успехов и победы на монреальской Олимпиаде. Ещё вопрос: не случись Мюнхен — был бы ли Монреаль? Нынче Валерий Петрович, размышляя над ним, воздерживается от категорического ответа.

          Второй олимпийский круг и посттриумфальный период подробно освещены в книге "И прикажи себе — держать!". Приведу лишь отдельные эпизоды, не вошедшие в книгу.

          Хотя Валерий после Монреаля не одержал столь впечатляющих побед и не установил столь впечатляющих рекордов, как раньше, я верил, что он способен завоевать вторую золотую олимпийскую медаль в Москве. Верил в это и Шарий, все белорусские и многие небелорусские специалисты. Мы видели: к нему пришла спортивная мудрость, а психологический и биологический потенциал, несмотря на все передряги в прошлом, не иссяк. Но мы просмотрели, как это часто случается, что время незаметно, потихоньку-помаленьку начинает "возражать" лучшему атлету республики и нам.

          Весной 1979 года молодые армейские штангисты тренировались в зале политехнического института — в спортивном комплексе "Уручье" шел капитальный ремонт.

          Приезжали они в четвёртом часу дня, одетые строго по форме, с вещевыми солдатскими мешками, в которых находилась их спортивная амуниция.

          Быстро переодевшись, солдаты не разводили тары-бары, а сразу энергично разминались и, разогревшись, брались за штангу. Ребята работали на уровне перворазрядников и кандидатов в мастера, техника выполнения классических и вспомогательных упражнений у них хромала.

          Однажды наблюдал за приседаниями "тяжа", который допускал характерную ошибку: в заключительной фазе расслаблял спину и "плюхался" вниз. Сказал ему об этом. Парень снисходительно посмотрел на незваного советчика.

          — Между прочим, — сообщил он, — так приседает Валерий Петрович.

          — Какой Валерий Петрович?

          Собеседник смерил меня удивлённо-уничтожающим взглядом.

          — Валерий Петрович Шарий. Для вашего сведения: это чемпион Олимпийских Игр, заслуженный мастер спорта. Первый и единственный в республике.

          Вот оно как! Для меня, знавшего Шария юным "лыжником", для тех, кто помнил его худеньким третьеразрядником, он, как и раньше, оставался Валеркой. Но для молодых атлетов — он уже мэтр, Валерий Петрович, непререкаемый авторитет, даже ошибки которого "авторитетны”. Мда...

Ну на что рассчитывать ещё-то?
Каждый день встречают, провожают...
Кажется, меня уже почётом.
Как селёдку, луком окружают.

          "Окружают", значит, дело идёт к ветеранству, чего мы не замечали. Разве это возраст для мужчины — "каких-то” 32 года? — бодро и оптимистично вопрошали мы, обсуждая дальнейшие перспективы "Шарика”, и нисколько не сомневались: ещё не вечер, наш друг имеет все возможности прогрессировать как штангист.

          Но это с точки зрения "стариков". А с точки зрения 19-летнего армейца? Для него Шарий, при самом искреннем к нему уважении и преклонении, — ветеран, поезд которого по меньшей мере уходит. У мальчишки-солдата своё измерение мира и людей, своя логика, с которой, хочешь-не хочешь, а считаться надо, в них есть доля истины.

          Какая логика — "стариков" или молодых — возьмёт верх? Конечно же, молодых: это непреложный закон жизни, проявляющийся в спорте, как нигде, быстро, очевидно и рельефно. Но Шарий и его болельщики верили: закон — законом, а, если говорить конкретно, то Валерий, и даже Валерий Петрович, имеет реальные шансы выступить на Олимпиаде в Москве.

          Борьба за место в олимпийской сборной вспыхнула уже в 1979 году. Валерий перешёл в первый полутяжёлый вес и довольно быстро прижился в нем. На первых порах, правда, несколько потерял скоростные качества, но зато чувствовал: силенки прибавилось! Прибавилось и уверенности. Ощущение было такое, что он надежнее стоит на земле. Поползли вверх результаты в сугубо силовых упражнениях: рывковой и толчковой тягах, в приседаниях и наклонах. "Склад" силы заметно пополнялся. Чтобы не потерять скорость, пришлось вспомнить детство, когда Валерка был чемпионом средней школы № 5 г. Минска по бегу на короткие дистанции и по прыжкам в длину. Обнаружилось, что есть ещё порох в спринтерских пороховницах.

          Уверенность придавало и то, что особо грозных соперников Шарий не имел ни в стране, ни за рубежом. Его дебют на чемпионате Европы прошел вполне удовлетворительно — бронза. Через три месяца Валерий выиграл Спартакиаду народов СССР, добавив в сумме 10 кг (380 кг). Ещё через четыре месяца "новичок" победил на Кубке страны, и снова прибавка 10 кг, которая позволила возглавить ему мировой список лучших спортсменов в первом полутяже.

          На первенство мира заявили, однако, молодого Г. Бессонова. Геннадий не ударил лицом в грязь: занял первое место, повторив спартакиадный "шариевский" результат.

          В 1980 году обоим следовало доказать право надеть олимпийскую форму. Его надо было завоевать на чемпионате страны и чемпионате Европы, и вот здесь-то — из песни слов не выкинешь — атлеты сначала упали, а затем, поднявшись, споткнулись.

          Первенство Союза-1980 по степени накала не имеет аналогов за все время их проведения. Стремление попасть на Олимпиаду придало борьбе беспрецедентно яростный и в чем-то авантюрный характер. Атлеты рвались и дорывались, сметая доводы разума, к непосильным весам, расплачиваясь за это нулевыми оценками. Из 143 участников больше трети (52) украсили себя "баранками".

          Ну а как выглядели наши друзья-соперники Гена и Валерий Петрович? Они тоже действовали по принципу пан или пропал. "Пропали" оба.

          Что случилось с опытнейшим Шарием? Думаю, в нём заговорили гордость и самолюбие олимпийского чемпиона. Не захотел играть в кошки-мышки с молодым конкурентом, посчитал ниже своего достоинства ловить его на ошибках. Тот бросил вызов — Валерий принял его и решил сражаться с открытым забралом.

          Рассказано это не для красного словца. Наш земляк исповедовал до последнего своего подхода рыцарское ведение борьбы. Ещё будучи действующим спортсменом, выступал за отмену правила, согласно которому победитель, в случае равенства результатов у двух спортсменов, определяется по меньшему собственному весу. Считал это несправедливым. Всегда сочувствовал тем, кто "проигрывал" по этому показателю, а себя чувствовал виноватым, если опережал кого-то благодаря "дефицитным" 50-100 граммам. Ратовал и ратует: набрали два штангиста одинаковую сумму — вручайте им медали одной пробы, определяйте одно место, как это принято, к примеру, в гимнастике. Потому и не научился — не хотел учиться этому — подкарауливать соперников на ошибках, потому и "погорел” (по крайней мере одна из причин) в Мюнхене, потому и упал в Москве в самый неподходящий момент.

          Был реальный шанс подняться на чемпионате Европы. Но тут помешали обстоятельства и трудности, созданные "игроками" из руководящих спортивных структур. Шарий и Бессонов поехали на главный предолимпийский экзамен выжатыми, как лимон. Почему? Предоставим слово Давиду Ригерту, который тоже оказался жертвой околоспортивных манёвров, развернувшихся в преддверии Олимпиады:

          "Я наблюдал за их борьбой (Шария и Бессонова. — Э.Я.), — вспоминает Давид в книге "Благородный металл", — с горечью в сердце. Ведь схватились они ещё за две недели до старта. На тренировках, разумеется. Оба уже, к сожалению, не к чемпионату готовились, а соревновались между собой: один поднял внушительный вес — на следующий день другой из кожи вон лезет. Надо ведь показать, что ты не слабее, иначе могут не взять в команду! Сколько раз мы обжигались на подобных. вещах, сколько раз твердили тренерам: наметили состав — дайте людям спокойно, без нервотрепки готовиться к соревнованиям. Видите, что они "загоняют" друг друга, — остановите, это в ваших силах, поберегите атлетов, не сегодня заканчивается их и ваша карьера. На словах вроде все это понимают, но когда доходит до дела...

          Вот и наши опытные, видавшие виды бойцы Шарий и Бессонов пришли к европейскому помосту ни с чем: привычные, давно пройдённые результаты не смог показать ни тот, ни другой. Но главное, чего мы никак уже не ожидали, вперед вдруг вырвался никому доселе неизвестный болгарский штангист Румян Александров...

          Без сомнения, наши штангисты выглядели бы по-другому, будь они в своей форме. Да, Александров выступил неплохо, но ведь не более того! Все происходило у меня перед глазами, я выводил на помост Бессонова и Шария, ассистировал им. И мне было тяжко наблюдать, как уходит от наших измотанных ребят свеженький и стройный Александров".

          И далее. "Лично я в победе Александрова на европейском помосте никаких причин для паники не увидел. Ситуация довольно проста: наши атлеты загодя схлестнулись между собой и пропустили вперед способного дебютанта. Дайте им нормально подготовиться, и все станет на свои места: объективно Шарий и Бессонов сильнее".

          Приведённый отрывок из книги Д.Ригерта в пояснении не нуждается. Хочу добавить лишь одно: ни Шарию, ни Бессонову и после чемпионата Европы не дали нормально готовиться к Олимпиаде. Тренировки "друзей-соперников" превращались, как и раньше, в неофициальные соревнования. У Валерия дела шли предпочтительнее. На одной из прикидок он набрал в сумме 392,5 кг — лучшее личное достижение. Из действующих штангистов первого полутяжёлого веса никто не показывал более высокого результата. Странно: руководители команды никак не отреагировали на это.

          Напрасно гнал из головы недобрые мысли Валерий, упрекая себя в излишней мнительности и подозрительности. Догадывался — затевается какой-то трюк. Но какой? Когда тайное стало явным, все схватились за голову: под давлением спортивных функционеров тренеры решили перебросить Ригерта в первый полутяжёлый вес, отказавшись от услуг и "старого" Шария, и молодого Бессонова.

          Чем думали инициаторы сногсшибательного хода — сказать трудно. Даже дилетанты понимали: Давида толкают к пропасти. Ему, 33-летнему ветерану, предстояло за короткий срок не согнать, а буквально содрать с себя 10 кг. Мужественный спортсмен "содрал" их, но соревновался практически больным: нулевая оценка в рывке, повторение мюнхенской драмы. По выражению Валерия, Ригерта безжалостно поставили под пистолет и хладнокровно расстреляли.

          — Мне было легче: меня великодушно "помиловали", — с горькой иронией признался он позже. — Я понял: все, мое время как атлета закончилось. Пора уступать дорогу молодым. Пора уходить. Печально, но факт.

          И он ушёл. Без пышных и вообще без каких-либо проводов. Без трансляций по телевидению. Без цветов и богатых подарков. Кто же ушёл?

          Великий неудачник? — этот ярлык приклеили Шарию любители пёстрых этикеток. Нет! Ушёл великий спортсмен — первый в Белоруссии чемпион мира и Олимпийских Игр по тяжёлой атлетике. Пусть ему не улыбнулось счастье полностью реализовать себя — стать дважды (это было реально) и даже трижды (вполне реально) победителем Игр. Пусть обстоятельства оказались сильнее его. Сильнее, но не выше. Выше был он. В этом сущность.

Леонид Тараненко (1956 г.). Заслуженный мастер спорта СССР. Чемпион XXII Олимпийских Игр (1980 г.). Серебряный призёр XXV Олимпийских Игр (1992 г.). Чемпион мира в первой тяжёлой (1980 г.) и во второй тяжёлой категориях (1991 г.). Чемпион Европы в первой (1980 г.) и трижды во второй тяжёлой категориях (1988, 1991, 1992 гг.). Дважды чемпион Спартакиад народов СССР (1979, 1983 гг.). Победитель турнира "Дружба-84".

          Установил 19 рекордом мира.

          Великолепный универсальный зал "Измайлово", специально построенный к XXII Олимпиаде, сдержанно гудел, как огромный шмель, берегущий силы. То здесь, то там среди зрителей возникали дискуссии, но они быстро затихали. По сцене, где был установлен помост, торопливо пробегали крайне озабоченные люди.

          Зазвучал бодрый марш, перед публикой появились атлеты первого тяжёлого веса. Судья при участниках, заметно волнуясь, доложил главному арбитру о том, что спортсмены построены для представления. Арбитр распорядился приступить к этой процедуре. Сложный судейский механизм заработал...

          Каждый из атлетов, услышав свою фамилию, делал шаг, полшага вперед, кланялся зрителям и затем занимал в строю прежнее место. Лица штангистов оставались внешне бесстрастными. Страсти бушевали в душе, но они тщательно скрывались под маской невозмутимости.

          Олимпийские Игры... Величественные и прекрасные слова. Они звучат для спортсменов, как музыка, высекающая искры из мужественной груди. Олимпийские Игры... Грандиозные соревнования современной цивилизации. Участие в них, пусть даже небольшой командой, стало делом чести для любой нации.

          Восемь дней уже грохотало железо в "Измайлово". Турнир штангистов, как никогда ранее, был щедр на рекорды и сенсации. Во всех категориях происходила смена караула. В пух и прах разлетелись прогнозы знатоков, большинство из которых считало, что в Москве не следует ожидать высоких результатов и что медали достанутся широко известным, титулованным мастерам.

          За восемь дней борьбы, протекавшей за пределами привычных представлений о возможностях человека, было установлено 16 мировых, 20 олимпийских рекордов. А какие бури сотрясали помост!

          В первый же день по окончании соревнований силачей наилегчайшего веса (52 кг) сложилась беспрецедентная по своему психологическому и спортивному драматизму ситуация — четверо (!) участников показали в сумме одинаковый результат. Фортуна улыбнулась посланцу Киргизии К.Осмоналиеву — среди самых лёгких олимпийцев он оказался наиболее лёгким.

          Поразил воображение болгарский легковес Я.Русев, ошеломил — преемник Шария — советский средневес Ю.Варданян. Первый установил два мировых рекорда, второй — три: рывок — 177,5 кг, толчок — 222,5 кг, сумма — 400 кг. Даже официальные лица не скрывали удивления и восхищения. Шутка ли! Победители в двух последующих, более тяжёлых категориях не дотянулись до его потолка — аналогов этому нет в истории Олимпиад, чемпионатов мира и Европы. От себя добавлю: за 14 лет, прошедших после Московских игр, только один человек превысил рекорды Варданяна — сам Варданян.

          Всех потрясла трагедия Ригерта, разыгравшаяся на следующий день. Один из лучших мастеров 70-х годов покинул сцену под сочувственное молчание зала. (Давид получил в рывке нулевую оценку.) А кто-то, не исключено, и позлорадствовал. Закатилась ещё одна, ослепительно яркая звезда. Олимпийские Игры...

Здесь нужно, чтоб душа была тверда.
Здесь страх не должен подавать совета...

          Пролог к ристалищу закончен. Атлеты покидают сцену. В разминочном зале, скрытые от глаз зрителей, фото-, теле— и кинокамер, они сбрасывают маску безразличия и становятся обыкновенными симпатичными ребятами. Улыбаются, приветствуют друг друга, перебрасываются на разных языках шутками, и, хотя среди них нет полиглотов, все понимают друг друга. Это последние "обыкновенные" минуты. С первым выходом на помост начнется олимпийское исчисление секунд и минут, в котором спрессованы годы труда, исканий, радостей, надежд, разочарований. На это время спортсмен словно выключается из "обыкновенной" жизни. С первым выходом на помост она приобретает олимпийское качество, доступное, не побоимся этого слова, лишь избранным.

          Олимпийские Игры... Смотр неисчерпаемых возможностей человека, очередная ступень в его неустанном стремлении стать выше, быстрее, сильнее.

          Везде есть менее сильные. Есть они и среди "наших" атлетов первого тяжёлого веса. Им начинать турнир. Более сильным продолжать. Одному, самому сильному и могучему, с самой твёрдой душой ставить в нем последнюю точку. Кто это сделает сегодня? Минчанин Леонид Тараненко или болгарин Валентин Христов? Почти все отдают предпочтение последнему: действует гипноз его прежних, действительно, фантастических рекордов, его прежних, действительно, головокружительных побед.

          Восемнадцатилетним мальчиком Валентин, точно вихрь, ворвался в мировую элиту тяжёлой атлетики. Его триумф на чемпионате планеты здесь же, в Москве, был блистателен. С непринужденностью, которая приводила в неистовый восторг публику, мальчик "поснимал" все рекорды и оставил позади себя на почтительном расстоянии маститых, заслуженных корифеев. На Олимпийских Играх в Монреале снова показал результат, который соперникам не снился. Второго призёра по сумме двух движений юный болгарин обошел на 15 (!) кг. Но тут взорвалась бомба. Допинг-контроль дал положительный результат, победителя лишили звания чемпиона и дисквалифицировали.

          Оскандалившийся атлет не собирался сдаваться. Нашел силы распрямить плечи и снова объявить соперникам "иду на вы".

          Собственно, соперник у него был один — Тараненко. На последнем первенстве Европы Леонид обыграл болгарина. Однако особых иллюзий насчёт этого не строил. Догадывался: Христов темнит, готовясь дать решительный бой на Олимпиаде. Победой он убил бы двух зайцев; выиграл золотую медаль, которую четыре года назад уже держал в руках, и полностью реабилитировал бы себя в глазах спортивной общественности.

          Тараненко, клокочущий от физической и духовной мощи, настраивал себя только на первое место. Лишь оно, считал белорусский олимпиец, приносило славу республике и увековечивало его имя в спортивных анналах,

          Кого же из этих двух молодых штангистов осенит своим крылом богиня Ника?

          Валентин стартовал осторожно — 177,5 кг. Вес взял чисто, Леонид начал со 182,5 кг. Поднял их, по выражению Ивана Логвиновича — его тренера; как метлу. Во втором подходе болгарин тоже фиксирует этот вес, а белорус, под одобрительный и удивлённый гул, заказывает 190 кг. В случае удачи создается хороший задел для успеха. Задел крайне необходим. Христов — великолепный мастер толчка. Вдобавок он легче соперника.

          Заказанный вес Тараненко не укротил. Видно, Ника ещё не решила, кому отдать предпочтение — уж больно хороши были оба олимпийца. Или она ещё помнила любимца Христова и немножко пожалела его, чтобы таинственный и незнакомый Тараненко не учинил над ним расправу?

          Толчок. В первом подходе оба соискателя "золота" зафиксировали по 220 кг. Однако сделали это по-разному: белорус — спокойно и деловито, болгарин — с большим трудом. Что дальше?

          Дальше Леонид добавил сразу 15 кг. Что это? Вера в себя или авантюра? Точный расчет или отчаяние? Упоение боем или психологическая атака? Посмотрим, Тараненко уже на помосте.

          Атлет, отрешённый от всего и всех, застыл у штанги. Широкие плечи, раздвинутые на полпомоста, казалось, способны были выдержать любую тяжесть и не дрогнуть. Массивная высокая грудь вызывала в воображении образы сказочных титанов. Ноги и руки при малейшем движении играли мышцами. Все тело перевили канаты мускулов, говоривших о невиданной силе, заключенной в нем.

          Леонид, однако, не производил впечатления медлительного, тяжёлого на подъём человека. В его фигуре таилась сила беспокойная и динамичная, свойственная людям огромной воли, полностью ей подвластная и покорная. Мускульная мощь как бы служила ее материальным выражением, находилась во власти невидимой, внутренней, душевной силы, являлась ее порождением.

          Никто в забитом до отказа зале не знал, насколько велики у атлета ее запасы. Даже те, кто съел с ним пуд соли на тренировках, кто общался с ним ежедневно, кто давал ему письменные характеристики. Исключение составлял Иван Логвинович. Но и у него сейчас сердце билось с перебоями.

          Несколько минут назад двое известнейших в прошлом тяжелоатлетов поздравили Христова с победой. Леонид не обиделся на них: знаменитости рассуждали логично. Соперник выиграл рывок, а в толчке он — король. Рано познавший вкус громких побед, страстный и неукротимый, Валентин, конечно же, не упустит своего шанса.

          Больше минуты возвышался Тараненко над штангой, словно стремясь загипнотизировать ее — таким сконцентрированным был его взгляд, направленный на железный холм весом 15 пудов. Секунды таяли с невероятной скоростью.

          — Давай, начинай же! — хотел крикнуть зал, затаивший дыхание и напрягший нервы.

          Нельзя! Зал сознавал: один звук, одно слово, и таинственный, хрупкий психологический механизм, посредством которого спортсмен мобилизует себя, даст трещинку, даст сбой.

          Пора! — видимо, сказал себе атлет. Его ладони намертво зажали гриф штанги, железный холм, отделившись от помоста, пополз вверх. Леонид ускорял и ускорял его движение... Молниеносный подрыв. В него он вложил весь титанический запас сил. На миг, будто растерявшись от неожиданности, холм застыл в высшей точке. Но этого было достаточно, чтоб спортсмен совершил ювелирно точный подсед, подловив холм в состоянии невесомости, и уложил его на грудь.

          Небольшая пауза. Преодолев чудовищное давление, атлет поднялся из подседа. Поправил штангу, принял стартовое положение. Толчок! Мгновение — холм замер на прямых руках, возвещая: Тараненко — лидер, Тараненко — впереди!

          Что оставалось Христову? Идти на тот же вес. И он пошёл. Но что-то сломалось в его боевом настрое. Во втором подходе Валентин не сумел взять снаряд на грудь, в третьем ценой неимоверных усилий встал из подседа, попробовал вытолкнуть вес. Героически сражался с ним атлет. Тщетно!

          У Леонида оставалась в запасе попытка. Уже в ранге олимпийского чемпиона он заказал 240 кг — на 2 кг больше мирового рекорда. Вдохновленный победой, в отличном стиле укротил чудовищный вес. Сумма двоеборья — 422,5 кг — второй мировой рекорд.

          В тот вечер, 29 июля 1980 года, наша планета узнала имя нового великого чемпиона — победителя Олимпийских Игр Леонида Тараненко из Белоруссии.

          Его полная спортивная биография потребовала бы объёмного тома. В очерке, не претендующем на полноту и всесторонность, сосредоточено внимание на отдельных сюжетах, связанных с трудной и неповторимой судьбой выдающегося спортсмена. К официальной справке, которая предпослана нашему повествованию, надо обязательно добавить несколько штрихов, которые не входят в скупые справочники и спортивные энциклопедии.

          Например, Тараненко является единственным белорусским штангистом, который был участником трёх Олимпиад — XXII, XXIV, XXV. Тараненко — один из двух белорусских чемпионов мира в супертяжёлой категории, которая во все времена считалась и считается ныне наиболее престижной. Тараненко — единственный в мире штангист, который выигрывал первенства планеты в первом и во втором тяжёлых весах. Единственный...

          Леонид, бесспорно, родился чемпионом: недаром в детстве его звали Жаботинским. Силен был коренастый мальчишка, очень силен.

          "Я занимался вначале лёгкой атлетикой в детско-юношеской спортивной школе в небольшом городке Малорит Брестской области — там же и родился. Мой первый тренер Владимир Яковлевич Середа говорил, что из меня вырастет хороший метатель. Но я подвел его — увлекся борьбой, а к "королеве спорта" охладел. В борьбе прогрессировал очень быстро. Прогрессировал и с грустью чувствовал: не мой вид спорта, не в состоянии я долго и нудно "упираться". Моя стихия — взрыв, импульс, где нужно выложиться в считанные мгновения.

          — Займись тяжёлой атлетикой, — посоветовал мой старший друг Петр Сытюк.

          Он возвратился из армии, имел первый разряд по штанге, организовал секцию в ДЮСШ. Я послушался его совета. Дела мои шли хорошо, через два года выполнил норму мастера спорта. Это случилось недалеко от моей маленькой родины, в Бресте. К этому времени я уже жил в Минске и тренировался у Ивана Петровича Логвиновича. С этим человеком связана вся моя дальнейшая спортивная, да и во многих отношениях человеческая судьба. Он сыграл в моей жизни огромную роль. (Из выступления Тараненко на Белорусском телевидении в цикле "Эстафета чемпионов", передача восемнадцатая.)

          Фамилия "Логвинович" уже встречалась в нашем рассказе. Сейчас, кстати, мы должны познакомить читателя с учителем — человеком незаурядным, оригинальным, противоречивым.

          По профессии Иван Петрович — инженер. Сколько его помню, он трудится в Научно-исследовательском институте механизации и электрификации сельского хозяйства Нечерноземной зоны. Специалист высокого класса. Имеет несколько авторских свидетельств на изобретения. Кандидат технических наук.

          Вторая его страсть — тяжёлая атлетика. В нее Иван Петрович влюблен до фанатизма. В юности, будучи студентом сельскохозяйственного техникума, занимался штангой самостоятельно. Мечтал о больших победах. Нагрузки давал себе колоссальные, а питался слабовато — в результате "посадил" сердце. Пришлось лечиться.

          Случилось это в начале 1950-х годов, когда мир ещё не увлёкся оздоровительным бегом. Его целебные свойства никто не популяризировал. Трудно поверить, но деревенский парнишка, изучавший в техникуме сеялки, тракторы и комбайны, собственным умом понял: болезнь можно победить движением.

          Юноша начал бегать. Помаленьку, потихоньку, осторожно увеличивая дозы необычного лекарства. И оно излечило его. Более того, Логвинович возобновил тренировки на штанге. В студенческие годы выполнил первый разряд. Иван был чрезвычайно популярен н институте благодаря своим показательным выступлениям на праздничных вечерах. В его репертуаре имелось несколько сногсшибательных номеров. Один из них.

          На табуретку с хитрым приспособлением усаживался баянист, а Иван носил его по сцене, держа "кресло" в зубах (вот для чего нужно было приспособление). Публика стонала от восторга, вызывала артистов на "бис", а баянист наяривал "Лявонiху".

          Жилка тренера проявилась у Логвиновича рано. Ещё будучи действующим спортсменом, на общественных началах (как и всю последующую жизнь) обучал штангистов своего научного учреждения и студентов института механизации сельского хозяйства.

          Из личного горького опыта извлёк урок — современный большой спорт требует обширных знаний, научного подхода к тренировкам. Без этого немыслим успех. Следовательно, надо их приобретать. Откуда? Из книг, из практики более опытных специалистов. С тех пор Иван Петрович непрерывно учится. В 1986 году, в возрасте 50 лет, поступил на заочное отделение Белорусского государственного института физической культуры и с блеском закончил это учебное заведение.

          Но я забежал вперёд. Обратимся к началу тренерской деятельности Логвиновича. Приступил он к ней с четкой целью: воспитать олимпийского чемпиона. Коль самому не удалось осуществить мечту — надо реализовать ее через ученика.

          Эта цель в глазах благоразумного специалиста выглядела сумасшедшей. Ещё не было ни Голубовича, ни Беленкова, ни Шария, ещё Рябоконь не выполнил норму "международника", а тренер-любитель думал об олимпийской победе, в ней видел смысл своей жизни. Ради нее, закончив рабочий день, торопился в спортивный зал. У Логвиновича появились первые мастера спорта. Для тренера-общественника — большой успех. Но когда мечтаешь об олимпийском чемпионе, этого мало, очень мало.

          "Его" Иван Петрович встретил на республиканском первенстве "Урожая" в Борисове. Сельское общество не могло похвалиться классными штангистами. В нем и перворазрядники были наперечет. Если появлялся более или менее перспективный новичок, его тут же переманивал город.

          В Борисов Логвиновича пригласили в качестве арбитра.

          — Судил я, — и, как двадцать лет назад, глаза немолодого улыбчивого человека счастливо и радостно загораются, — соревнования полутяжеловесов. Увидел Леонида — меня словно током ударило. Он! Тот талант, который я ищу. Гибкий, "мягкий", координированный, сильный. И взгляд... Какой у него был взгляд! Штанга, наверное, дрожала перед ним. Леня занял первое место в полутяжёлом весе. В толчке, помню, показал 147,5 кг. Это произошло 18 декабря 1974 года.

          Закончился спор полутяжеловесов — респектабельный старший судья вихрем ринулся к председателю ЦС "Урожай" А.Якутику.

          — Анатолий Филиппович, ты обратил внимание на парня, которому вручил грамоту за победу в "полутяже"?

          — Обратил. Хороший парень. Тараненко, кажется, его фамилия.

          — Кажется, — с сердитым упрёком воскликнул Логвинович. — Не кажется, а Тараненко. Леонид Тараненко. Запомни эту фамилию. Запомни...

          Познакомились. Леонид уже закончил школу и работал в строительном управлении фрезеровщиком. Трудновато было. Своего малоритского тренера он перерос. Как быть дальше — не представлял. Условия работы были нелегкими. За режимом питания молодой фрезеровщик не следил: бутылка кефира, булочка — и весь обед.

          Долго говорили минский тренер и малоритский спортсмен. Общий язык нашли быстро. Логвинович не играл в кошки-мышки. Сказал прямо: ты, Леонид, большой талант. Я ищу тебя много лет. Зачем? Хочу подготовить олимпийского чемпиона. Переезжай в Минск — пойдем вместе к одной цели.

          Через неделю Тараненко был в столице. Вопрос вопросов — как прописать малоритского паломника? В Первомайском РОВДе, куда обратился Иван Петрович, с ним не захотели разговаривать.

          — Вы что, с луны свалились? Разве не знаете, что в Минске прописка иногородних практически приостановлена? — сухо спросил начальник отдела, к которому Логвинович проник на прием.

          — Знаю.

          — Тогда будьте здоровы...

          И знаете, что сделал кандидат наук? Уверен, не догадаетесь. Кандидат наук стал в кабинете на колени. В прямом смысле слова — стал на колени.

          — Если вы христианин, если вы любите республику, умоляю, помогите. Я нашел талантливого парня. Это будет олимпийский чемпион, клянусь честью и всеми святыми. Не пропишете — сгинет талант. Умоляю, не берите греха на душу и помогите, нет, не мне — республике.

          Многое видел-перевидел начальник в своей "ненормальной" милицейской жизни. Но такое... Начальник оказался христианином и патриотом.

          — А... — махнул он рукой. — Семь бед, один ответ. Давайте ваши бумаги.

          С местом в общежитии и трудоустройством вопросов не возникало. Тараненко зачислили учеником токаря в ремонтные мастерские. Первая зарплата составила аж 24 руб. 30 коп. за месяц. Но это были мелочи жизни. Они ничего не значили по сравнению с грандиозной перспективой, которой Логвинович увлек нового ученика.

          Первая тренировка. По крутой и довольно длинной лестнице Леонид спустился вниз. Открыл дверь — и чуть не ахнул от удивления. Думал, встретит какой-нибудь "катушок", а тут — целые палаты. Просторные, светлые, с тренажерами, каких он не видел, с несколькими помостами, со стенами, украшенными яркой наглядной агитацией. Налево раздевалка, сияющая чистотой, с отдельным шкафчиком для каждого спортсмена. А это что за дверь?

          — Открывай, открывай, — подбодрил тренер, — смотри, исследуй.

          Тараненко открыл. Батюхны мои! Сауна — голубая мечта штангистов.

          — Сами всё сделали, — сообщил Логвинович с гордостью. — Методом народной стройки.

          Не счесть препятствий, выпавших на долю "народных" строителей при сооружении и оборудовании зала. По-разному преодолевались они. Иван Петрович, представший в роли прораба-общественника (и здесь общественника!), на строительной площадке применял простой способ. "Делай, как я", — призывал он подчинённых, если у них иссякал трудовой энтузиазм.

          Однажды ребята дружно устроили выходной: устали, надоела им "пустая затея”, надоело вкалывать "на дядю" (спортсмены не получали за свои труды ни копейки, напротив, нередко трясли свои тощие карманы, чтобы достать дефицитные материалы).

          Логвинович работал один, выносил в ведрах мусор из подвала. Совершил 99 рейсов, а на сотый — эту норму он установил для себя — сил не хватило: едва не потерял сознание. Всякое бывало. Но зал-красавец, к удивлению честной публики, в конце концов принял новоселов.

          Леонида зал принял негостеприимно: на первой тренировке Логвинович дал дебютанту такую нагрузку, что тот прибрел в общежитие еле живой. Назавтра ломило все кости, болели все мышцы.

          — Клин клином вышибают, — коротко сказал Иван Петрович, когда новый ученик заикнулся о плохом самочувствии. — Разомнись хорошенько — и на помост. Поговорим потом.

          Поговорили "потом". Вернее, говорил Логвинович, а усталый Тараненко молчал. Тренер подробно раскрыл своё кредо. Его основу составляло убеждение в том, что успех в штанге возможен только в результате труда, труда и ещё раз труда. Но труда не механического, не бездумного, а творческого, организованного в соответствии с требованиями науки и передовой практики. Непременное условие — режим: не пить, не курить, не играть в карты, спать ложиться не позднее 23 часов, обязательно поступить в вуз. Если душа лежит — в институт механизации сельского хозяйства.

          Эти принципы и требования Логвинович исповедовал давно. Поэтому с ним срабатывались лишь те, кто воспринимал тренерскую концепцию без каких-либо оговорок и кто был верен ей без каких-либо отступлений. Здесь Иван Петрович не допускал малейших компромиссов. "Да" или "нет" — третьего не признавал. Не забывайте, тренер, на которого некоторые специалисты посматривали свысока, мечтал воспитать олимпийского чемпиона.

          На первых тренировках Логвинович специально давал Тараненко супернагрузки. Ему важно было убедиться, что новичок готов к большому труду, что он любит тяжёлую атлетику и не боится быть "пахарем". Когда убедился, что это так, нагрузки стали поменьше. За сутки молодой атлет успевал восстановиться (занимались 5-6 раз в неделю) и его не требовалось "воодушевлять".

          В конце года минчанин на Кубке республики в Бресте выполнил норму мастера спорта во втором полутяжёлом весе. За девять месяцев поправился на 10 кг — сказался разумный режим — и поправил более чем на 20 кг лучшие результаты в рывке и толчке: сказались продуманные эффективные тренировки.

          — Старик, — обратился Логвинович накануне соревнований к Шарию. — Приди завтра в зал, не поленись. Посмотри моего нового ученика.

          Шарий пришёл.

          — Лёня, — вспоминает Шарий, — произвёл на меня сильное впечатление. Я внимательно наблюдал за его работой на помосте. Понравилось. "Мальчик" был сильный и гибкий. Понравилось и чувство собственного достоинства 18-летнего атлета, когда мы познакомились поближе. Леня показался человеком немного замкнутым, тем не менее я почувствовал: как спортсмен он хочет многого. Подумалось: этот парень пойдёт далеко — мысленно я пожелал ему успеха.

          Итак, кандидат в олимпийские чемпионы в возрасте 18 лет выполнил норму мастера спорта. Этого не добивался ни Голубович, ни Беленков, ни Шарий. Следовательно...

          — Ямщик, не гони лошадей, — возражал на "следовательно" Логвинович. Говорил и Леониду.

          — Мы с тобой будем руководствоваться правилом: поспешай, не торопясь, — объяснил тренер ученику, если тот просил ещё "погрузиться". — Пусть твой организм набирает силы, а мы в соответствии с этим будем повышать нагрузки. Постепенно. В этом, Леня, вся соль, Пусть тебя не смущают высокие результаты ровесников. Дей срок — ты их догонишь. Мы с тобой должны выступать долго, очень долго — десятилетия.

          Эти монолога — не плоды импровизации. Они обдуманные составные положения его концепции подготовки атлетов экстра-класса.

          По мнению Логвиновича, почти все штангисты покидают помост, не раскрыв до конца своих возможностей, не сделав того, на что они объективно способны. Спортивный век силачей, на взгляд белорусского тренера, может и должен быть более продолжительным, чем принято считать теперь. Омоложение — процесс, безусловно, нужный и прогрессивный — имеет предел, и он уже достигнут. А вот противоположный предел — рубеж спортивного долголетия — нет. Его следует, и это вполне реально, отодвинуть.

          Что получается сегодня? Штангист только-только разменял третий десяток, но, если он не мастер спорта международного класса, на него вешают бирку: бесперспективный старик.

          Подобный подход (излагаю взгляды Логвиновича) нельзя признать рациональным. Он не согласуется ни с вековым народным опытом, ни с наукой. Настоящая мужская сила приходит к парню не раньше, чем годам к 25. В этом возрасте организм без ущерба для здоровья способен переплавлять огромные тренировочные нагрузки в высокие стабильные результаты и наращивать физическую мощь; он несравненно меньше подвержен травмам — этому страшному бичу атлетов. Если же мы юного спортсмена "грузим” по-взрослому..., да, он в состоянии удивить своими достижениями и одержать сенсационные победы. Но жизнь показала: "скороспелка" быстро сгорает.

          Природа наделила Леонида редкостным талантом. Однако талант, в том числе и спортивный, вещь тонкая, хрупкая, нежная. Он требует к себе бережного отношения, не терпит нажима. Согласно законам той же природы, ему надо дать время созреть, иначе искра божья погаснет на сквозняках большого спорта.

          Придерживаясь этой линии (у которой есть оппоненты), Логвинович не спешил удивить мир блеском найденного им дарования, растил и шлифовал его осторожно, не допуская форсирования.

          Написанное, конечно, не означает, что Леонид прохлаждался в юные годы. Нет, он тренировался напряжённо и упорно.

          Речь о другом. О плавном наращивании нагрузок, о постепенном восхождении от простого к сложному, о создании надёжного фундамента на длительную перспективу.

          Лёня оказался разумным и терпеливым человеком. Его не сбивали с толку рекорды, показываемые некоторыми сверстниками. Атлет верил в правильность избранного пути.

          "Оглядываясь назад, — писал на страницах газеты "Знамя юности" Логвинович, — на пройденный путь, можно со всей определённостью утверждать, что самой яркой чертой таланта Леонида является способность верить в тренера — старшего товарища — больше, чем в самого себя.

          Такое чувство веры я встретил только в нём, хотя учеников у меня за 33-летний период было больше 1000. За годы совместной работы много спорили, расходились во взглядах, но в принципиальных вопросах были всегда едины. Главной нашей целью было то, чтобы штанга завтра поднималась легче, увереннее, чем вчера, чтобы росли достижения. И задача заключалась в том, чтобы в течение первых четырех лет результаты в каждом движении двоеборья росли в среднем на 1,5-2 кг в месяц. При таких темпах Леонид должен был к концу 70-х годов достичь мирового уровня, а в 1980 году завоевать звание олимпийского чемпиона".

          Порой учитель и ученик путались, ошибались, недооценивали одно, упрощали другое. Но от своих принципов не отступали. Случалось даже, что их объявляли отсталыми, несовременными упрямцами. Скажем, они решительно отвергли фармакологические восстановительные средства (не путать с допингом!). Вместо них обращались к народным рецептам. Сало, мед, овсяные отвары, капуста, грибы, орехи, березовый сок — вот что, по их убеждению, способно снабдить организм необходимыми энергетическими ресурсами, служить его постоянному укреплению и развитию. В отличие от других штангистов, Леонид практически исключил из домашнего рациона мясо. Изредка позволял себе "нарушить режим", но был в состоянии осилить в день не более 200 граммов этого продукта — наиболее популярного среди атлетов.

          Имея чёткую стратегическую цель — олимпийскую победу — тренер и ученик верили в её осуществление. Их оптимизм был рациональным и сдержанным. Узнавая о рекордах в первом тяжёлом весе, они не ахали, не охали, не перестраивались. Шагали своей дорогой, не сворачивая ни вправо, ни влево.

          Вспоминаю встречу после возвращения Логвиновича и Тараненко с московского чемпионата мира (1975 год), где они присутствовали в качестве зрителей, и где, напомню, Христов добился ошеломляющего успеха.

          Тренировка была в полном разгаре, когда я зашел в знакомый зал. Иван Петрович сидел на низком стульчике, его ученик отрабатывал рывок. На штанге стояло 140 кг. Раз за разом атлет подходил к снаряду и вскидывал его на прямые руки. Наставник изредка делал замечания. Несколько слов, и, кивнув головой — понял, мол, — ученик снова брался за гриф.

          Заговорили о чемпионате мира.

          — Как Христов? — задал я вопрос, без которого в те дни не обходилась ни одна беседа среди штангистов.

          — Хорош парень, очень хорош, — сказал Логвинович. — Но скоро Леня победит его, — уверенно, почти безапелляционно добавил он, минуту помолчав. — Христов уже на пределе, а Леня только-только начинает разворачиваться. Не беда, что сейчас между ними большие "ножницы". Два-три года, и мы обойдем Христова. Это однозначно.

          — Иван Петрович, не кажите гоп, пока не перескочили, — бросил Тараненко, услышав прогноз.

          — Перескочим, Аркадьевич, обязательно перескочим! — поднимаясь со стульчика, провозгласил Логвинович. — Не спорь со мной, пожалуйста, а беги-ка лучше в парилку: на сегодня хватит.

          — Жаль хлопца, — прокомментировал Тараненко монреальское фиаско Христова. — Думаю, Валентин не сдастся. Мы ещё встретимся.

          Леонид как в воду глядел. Христов выстоял, не сломался, не опустил рук. Через год принял участие в первенстве мира и довольно уверенно победил. Правда, сумма была ниже, чем в Москве — 405 кг. У болгарина наблюдается откат, регресс. А Тараненко?

          Он рос от соревнования к соревнованию. В 1977 году толкает 213 кг и набирает в сумме 380 кг — новые рекорды республики. До результатов Христова ещё далеко. Никто, за исключением Логвиновича, их даже и не сравнивает.

          Проходит год напряжённой творческой работы. Белорусский богатырь на чемпионате страны в Киеве фиксирует в последнем движении 222,5 кг. Какая весомая прибавка! Тем не менее в целом его выступление осталась незамеченным — Леонид не вошел в число призёров.

          Заговорили о нём спустя полгода. В ноябре на розыгрыше Кубка республики Тараненко достигает международного уровня. Рывок — 180 кг (рекорд страны), толчок — 230 кг, сумма — 410 кг (рекорд страны). Малоизвестный спортсмен из Белоруссии бросил вызов сильнейшим штангистам первого тяжёлого веса. В 1979 г. Тараненко выигрывает Спартакиаду народов СССР, на чемпионате мира занимает третье место — вслед за С.Аракеловым и В.Христовым, показав с болгарином одинаковый результат и уступив "серебро” по собственному весу.

          Выступлением минчанин был недоволен: за два месяца до этого он впервые превысил мировой рекорд (рывок — 186 кг) и набрал лучшую в стране сумму — 412,5 кг. А в Салониках показал "только". 402,5 кг, слабо сработал в толчке.

          — Ничего, Лёня, всё хорошо, всё идёт по плану. Твой час пробьёт в Москве, на Олимпиаде, — успокаивал его Логвинович.

          В мае 1980 года Тараненко установил два мировых рекорда на первенстве Европы, опередив Христова на 17,5 кг. Победа была убедительной и безоговорочной. До Игр оставалось немногим более двух месяцев. Там должна была развернуться бескомпромиссная борьба. О её перипетиях рассказано в начале очерка.

          Московская Олимпиада быстро стала историей. От её чемпионов жизнь требовала подтверждений своей силы и класса. Из пяти советских победителей-штангистов первым откликнулся Тараненко. В марте 1981 года он отправился во Львов на "Кубок дружбы".

          Для начального подхода в рывке заказал 185 кг. Не сомневался — вес одолею легко. Переоценил силы. Последовала расплата: нулевая оценка.

          "Баранка" олимпийского чемпиона воспринимается совсем иначе, чем у любого другого спортсмена. Она сразу привлекает к себе всеобщее внимание, вызывает обширные комментарии, различные толки и кривотолки.

          Тренер и ученик переживали срыв болезненно. Похоже, что к столь крутому повороту событий оба были морально не готовы. Успехи притупили их бдительность. На некоторое время они растерялись. Майский чемпионат в Новосибирске подтвердил это. Леонид занял более чем скромное место — пятое, хотя призёры показали результаты, значительно уступающие его московским достижениям. На чемпионат мира Тараненко не взяли. Заговорили, что атлет исчерпал себя, и делать ставку на него — нецелесообразно. Был пущен в ход аргумент, который, надо признать, к числу надуманных не относился.

          Леонид имел 10-12 лишних килограммов собственного веса, их приходилось накануне соревнований сгонять в парной. Это была очень тяжёлая работа, именно работа, от которой он уставал не меньше, чем от штанги. Вес у него, как выражаются атлеты, был максимально проработанный, с пониженным содержанием жировой массы, и сталь мускулов в парной не истекала водой. Сгонка превращалась в настоящее самоистязание, забиравшее много сил. Это обстоятельство, полагали многие специалисты, встанет литым барьером для Леонида.

          Спортсмен и тренер почувствовали косые взгляды, Если же учесть, что Иван Петрович бывал порой излишне горячим и не боялся резануть в глаза правду кому хотите, то станет ясно, почему вокруг их фамилий возникали разные "но".

          Наступило смутное время. К Тараненко потянулись "купцы” из других обществ. Сулили, конечно же, золотые горы. Упирали на то, что "Урожай" (атлет состоял членом этого добровольного спортивного общества) для него — непрестижно. Олимпийский чемпион и... деревня.

          Леонид заколебался. Сказал об этом Ивану Петровичу. Заверил, что, перейдя в другое общество, будет по-прежнему тренироваться у него, что иного наставника ему не надо.

          — Не надо, говоришь? — холодно переспросил Логвинович. — Решил за меня. Спасибо. Но заруби себе на носу: уйдешь в другое общество — ищи другого тренера. Я с тобой работать не буду! Понял?

          Прозвучало ещё несколько фраз, безжалостно резких, сдобренных солью мужского гнева.

          Молча, злые друг на друга, разошлись. Ночью Логвинович принимал люминал — не помогло. А в другом конце Минска бессонницей маялся Тараненко. Утром, разбитые, с тяжёлыми головами, не перезваниваясь, как обычно, оба собирались на тренировку. В зале встретились минута в минуту, согласно давно установленному расписанию. О вчерашней стычке — ни слова.

          Разговоры о Тараненко, между тем, не стихали. Доставалось и Логвиновичу: дилетант, авантюрист, скандалист, верит в бога (это правда) — ярлыков хватало.

          О, как завелись два этих гордых человека! Казань. Мемориал Александра Курынова — два мировых рекорда. Смоленск. Финал Всесоюзной спартакиады сельских физкультурников — два мировых рекорда. Победный гром рекордной штанги возвестил: олимпийский чемпион снова на коне и готов к выходу на рубежи, достойные его почетного звания.

          Как видите, рекорды посыпались, словно из рога изобилия. Возникал вопрос: не слишком ли расточителен богатырь? Нет — считали тренер и ученик. Они установили: индивидуальные психологические и физические особенности Леонида диктовали необходимость один раз в 57 дней устраивать личные "олимпийские" игры, то есть выкладываться полностью, без остатка, прыгать выше головы. В недалеком будущем спортсмен готовился показать в рывке 200 и в толчке 250 кг. От этих цифр захватывало дух. Но только не у Логвиновича и Тараненко. Как всегда, они тщательно анализировали и взвешивали предпосылки для реализации планов. Выходило: эти результаты атлету по плечу.

          Многообещающе начался 1983 год. Олимпийский чемпион, верный своему правилу, превысил несколько мировых рекордов, выиграл Спартакиаду народов СССР и поставил цель одержать победу на первенстве планеты. Он верил в удачу и, не зная устали, ковал ее на ежедневных (кроме воскресенья) двухразовых тренировках.

          Я часто наведывался в зал. Было видно: Тараненко подходит к пику, не исключено, к небывало высокому пику спортивной формы. Веса, близкие к предельным, были удивительно послушными. Атлет находился в боевом настроении, прекрасно себя чувствовал. В перерывах между подходами, случалось, тихо напевал о "птице счастья завтрашнего дня". Коль ученик поет — у тренера на душе спокойно и радостно. Иван Петрович изредка делал замечания, давал советы. Спустя несколько минут, удовлетворённо констатировал: теперь ничего... теперь хорошо... теперь отлично.

          Да, всё складывалось на редкость удачно. Перспектива занять первое место на чемпионате мира была реальной. Об этом олимпийский чемпион и его тренер не побоялись сказать публично — на празднике труда Первомайского района в Минске, гостями которого они были.

          Вообще их часто приглашали в коллективы. "Спрос" на Тараненко и на его тренера, особенно после Олимпиады, был очень большой. Это, если честно, осложняло тренировочный процесс, но они старались никому не отказать. Шли на заводы, в учебные заведения, встречались с людьми. Леонид в составе различных делегаций ездил по республике и стране. Везде принимали тепло и сердечно, с чувством гордости и восхищения: какие люди есть на Беларуси!

          Судьба подарила встречи особенные — они останутся в памяти на всю жизнь. Впоследствии, когда было трудно, невмоготу, Леонид вспоминал их, и сердце билось сильнее, и мир становился светлее.

          Однажды они получили телеграмму из деревни Старые Зеленки Червенского района. Удивились. Друзей, родственников, знакомых там у них не было. "Приезжайте в гости, жду с нетерпением", — приглашал Николай Петрович Мурашка, о котором никогда не слыхали.

          Поехали. Встретили их как дорогих гостей. Николай Петрович, старый пасечник, конечно, накрыл стол. Впрочем, это был не стол, а скатерть-самобранка. Чего только на ней не стояло и не лежало... Настоящая выставка во славу благодатной земли и трудолюбивых рук, без устали возделывающих её. Мёд лился рекой. Деревенский пир, казалось, будет бесконечным. Дорогим гостям подливали и подкладывали, подкладывали и подливали. Бедный чемпион по поднятию тяжестей! Подобные застольные нагрузки ему и не снились. Глядя на очередное блюдо, он со страхом думал: осилю ли?

          — Осилишь, сынок, осилишь, — успокаивал богатыря щедрый пасечник. — Осилишь, не хвалюйся.

          На прощанье Мурашка преподнёс бочонок мёда. "Сынок, — сказал он, — гэты мёд пчолы збiралi з нашых палёў i лугоў. У iм вялiкая сiла. Еш яго на здароў’е, памятай, калi ты перамагаеш, у нас на ўсю вёску свята".

          Чемпионат мира должен был состояться в Москве, в том самом комплексе "Измайлово", где Тараненко взошел на высшую ступеньку олимпийского пьедестала почета. Леонид — человек несуеверный. Но, что ни говорите, добрая примета накануне ответственных состязаний никому ещё не помешала.

          В Москву Тараненко отправился полный надежд и уверенности, хотя и знал: борьба будет острой, напряжённой, бескомпромиссной. Как истый боец, радовался этому обстоятельству, с нетерпением ждал встречи с сильнейшими атлетами первой тяжёлой категории.

          Я собирался съездить на чемпионат, чтобы посмотреть соревнования в этой категории. Неожиданно позвонил бывший однокурсник — сотрудник еженедельника "Футбол-хоккей" В.Асаулов, который, однако, живо интересовался первенством по штанге. Сказал, что Тараненко госпитализирован.

          — Подробностей не знаю. Слухи ходят разные, — закончил Виктор разговор.

          "Советский спорт” сообщал, что чемпион Олимпийских Игр получил лёгкую травму. Этими устами да мёд бы пить... Чемпион Олимпийских Игр тяжело заболел, а врачи никак не могли поставить точного диагноза. У его постели собирались консилиумы. Все озабоченнее становились лица медиков. Болезнь перерастала в опасную... в чрезвычайно опасную... в смертельно опасную. Леонид таял на глазах. Логвинович почернел с лица, догадываясь, что вопрос стоит о жизни ученика и его жизни, ибо он не мыслил, не представлял себя без Тараненко.

          Операция за операцией... Мужество и выдержка больного восхищали врачей. Их мастерство, помноженное на огромную силу воли и колоссальный биологический потенциал "сложного" пациента, отодвинули, победили летальный исход. Но какой ценой? В этой схватке потенциал был исчерпан почти полностью. Кое-что, позволявшее Леониду не шататься от городского ветра, осталось на самом донышке. Чаша жизни едва не опустела. Возвратиться в тяжёлую атлетику? Эта идея классифицировалась медиками как безумие.

          Как думали Тараненко и Логвинович? По-разному. Ученик мучительно колебался. Учитель напоминал слова Эйнштейна: лишь безумная идея рождает в науке открытие.

          — В спорте, Леня, то же самое: только безумная мысль рождает чемпиона, — убеждал он Тараненко. — Вспомни, как мы с тобой начинали... Я ведь знаю, что тогда меня кое-кто считал ненормальным. Тренер-общественник — и олимпийский чемпион... Готов ещё раз дать умникам повод для насмешек, но верю: ты родишься во второй раз как атлет. Поехали в Гродно — нас приглашает Саша Курлович. Там и начнем сначала.

          Отправились на Неман. Александр встречал гостей на вокзале. Защемило сердце, когда Тараненко тяжело спускался по лестнице вагона. Боже мой, как же измочалила тебя болезнь, дружище...

          Перед Курловичем предстал другой, незнакомый ему человек: исхудалый, немощный, бледный. Страшная болезнь сожрала его могучие мышцы, которым завидовали даже супертяжеловесы, оставила на по-мальчишески румяном лице серую печать перенесенных страданий. Наверное, Тараненко заметил горестную растерянность товарища и улыбнулся ему, почему-то виновато.

          Первая тренировка после болезни. На штангу поставили 50 кг. Тараненко со страхом взирал на снаряд. Одолею ли, если от слабости постоянно кружится голова?

          С превеликим трудом олимпийский чемпион взял на грудь вес, который почти в пять раз был меньше его лучших "добольничных" результатов. В пять раз! Хотел толкнуть вверх, но по всему телу мгновенно разлилась острая режущая боль, в глазах заклубилась тьма. Бросил 50 кг, схватился за стенку, отдышался за несколько минут. Курлович и Логвинович молчали. Последний еле сдерживал слезы.

          — Всё, оттренировался, — бросил Тараненко, придя в себя. — Пойду переоденусь.

          — Да, — бодро сказал Логвинович. — На первый раз достаточно. Завтра повторим...

          — Петрович... — простонал Леонид.

          Зашли в ресторан. Тренер заказал обед. Леонид сидел с безучастным видом. Очнулся, услышав сенсационную просьбу о бутылке красного сухого вина.

          Иван Петрович был убеждённым абстинентом. Этот требовал и от учеников: штангист, — утверждал он, — пьёт только минералку и молоко.

          И вдруг... вино.

          — Вы что, Петрович, решили выпить за упокой моей души? — устало поинтересовался Леонид.

          — Почему за упокой, чудак? Ты выпьешь ш возрождение своей души. За возрождение! — повторил он, поднимая вверх палец. — Сегодня ты возродился как спортсмен.

          "А всё-таки неплохое это лекарство, бутылочка сухого вина, — с удовлетворением подумал Логвинович, когда они заканчивали трапезу: Леонид ел с аппетитом, щёки его слабо зарумянились, глаза заблестели. Отлично! Только бы никто не написал телегу в Спорткомитет: Логвинович пьянствует с учеником, к ответу его, к ответу!"

          Они всё-таки пришли через сутки в зал. И Леонид преодолел Рубикон — поднял 50 кг. Как ни кричали мышцы от боли, как ни молили о пощаде и жалости — атлет не слышал их. Он толкал штангу раз, второй, пятый... Толкал и до крови кусал губы, чтобы превозмочь шоковую слабость, которая пыталась парализовать его сознание.

          Логвинович сиял от счастья. У Тараненко зажёгся в глазах слабый огонёк надежды. С каждым днем он становился ярче. Молодой организм, получая новые и новые импульсы жизни, "вспоминал" прошлое и возвращался к нему. Мышцы уже не кричали от боли, а радовались нагрузкам и просили их увеличивать. Восстанавливалась сила. Вместе с ней восстанавливалась техника. Болезнь вспоминалась реже и реже. Изредка она пробовала напомнить о себе, но организм небрежно отмахивался от нее: убирайся вон, старая фурия, кончилось твоё время! И фурия убиралась подальше от греха, видя, что торжествует формула Эйнштейна. "Безумная" идея творила чудеса.

          В марте 1984 года Тараненко выступил на чемпионате страны в Минске. Город с нетерпением, надеждой и волнением ожидал его появления на помосте. О "лишнем билетике" спрашивали сотни людей. Земляки встретили Леонида восторженно. Результаты, показанные им, далеки от лучших? В данном случае это не имеет никакого значения. В данном случае значение — всё, какое есть! — имеет сам факт: Тараненко снова в строю, Тараненко не сломлен, Тараненко будет бороться и, верили мы, побеждать.

          Верил в это и он. Каждой клеточкой мозга верил в свою победу на Олимпиаде в Лос-Анджелесе. Далекий американский город словно посылал в Минск призывные сигналы, которые чутко улавливало большое отзывчивое сердце атлета и, принимая, выстукивало: жди меня, Лос-Анджелес, жди!

          Лос-Анджелес не дождался Тараненко, многих и многих замечательных мастеров из СССР, ряда других стран. Политики, затеявшие по обе стороны океана вокруг Игр недостойные идеологические игры, растоптали их чаяния, их мечту, огромный многолетний труд. Сколько "золота” потеряли наши соотечественники, сколько блестящих побед не увидел мир, сколько не состоялось выдающихся мастеров...

          Разумеется, нельзя категорически утверждать: Тараненко вторично завоевал бы звание чемпиона. На примерах Шария, Ригерта, Павлова мы убедились, какие неожиданности и сенсации спрятаны под олимпийским помостом. Категорически утверждать позволительно одно: наш земляк тогда, в 1984 году, по уровню подготовки заметно превосходил остальных штангистов первого тяжёлого веса. Это он убедительно продемонстрировал на турнире "Дружба” (проходил параллельно с Олимпиадой), заняв первое место с мировым рекордом в сумме — 442,5 кг (200 + 242,5). Победитель Игр в Лос-Анжелесе отстал почти на 40 кг.

          Попечалились, погоревали, помянули недобрым словом политиканов Тараненко с Логвиновичем (как и сотни других спортсменов и тренеров) и заставили себя забыть об их "подарке". Надо было думать о завтрашнем дне.

          Снова встал вопрос: переходить или не переходить во второй тяжёлый вес. Леониду шёл 28-й год. Все его ровесники покинули помост. Он же, если будет решено — переходить, снова окажется, считай, в роли новичка. В супертяжёлой категории он не олимпийский чемпион, не чемпион и не рекордсмен мира, Европы, страны. Борьбу за эти титулы предстоит начинать если не сначала, то на качественно новом уровне. Хватит ли сил?

          Переход спортсменов экстра-класса в более тяжёлую категорию — дело редкое. Победа в ней на чемпионате мира или Олимпийских Играх — дело редчайшее. Переход же атлетов экстра-класса в "последнюю", супертяжёлую категорию — это уже целое событие.

          В послевоенной тяжёлой атлетике есть один прецедент, когда американец Норберт Шемански осмелился на этот шаг. Осмелился и даже в 1954 году выиграл первенство мира. Все. Больше аналогичных примером нет, ибо супертяжёлая категория является уникальной, живёт по своим законам (об этом мы более подробно поговорим в следующем очерке). В силу этого в нес "вход посторонним лицам воспрещен". Леонид тоже принадлежал к их числу. Точнее говоря, вынужден был принадлежать, сдерживая и задерживая увеличение собственного веса. Альтернативы этому, единодушно считали специалисты, у него не было. Перейдет к "супертяжам", не сомневались они, — плакали его победы: среди гигантов затеряется и потеряется.

          Специалисты рассуждали правильно, профессионально, теоретически адекватно. Рост Тараненко (179 см) соответствовал научной модели атлета первого тяжёлого веса. Согласно исследованиям, проводимым в этом направлении, в среднем он составляет 177,5±2 см. У супертяжеловесов модель, естественно, иная: 186±5 см. С уходом Андерсона кончилось время богатырей невысокого роста. Власов, Жаботинский, Алексеев, Рахманов, Курлович, побеждавшие после него на Олимпиадах, в смысле роста, соответствовали теоретическому образцу. Тараненко не соответствовал.

          Заслуженный тренер страны Э.Бровко (наставник Рахманова), относящийся с большой симпатией к Тараненко, сказал, что "добавить бы хлопцу несколько сантиметров роста, и был бы сверхтяжеловес, каких ещё не видывали (цитата взята из книги Игоря Сосновского "Портрет чемпиона").

          Чувствуете нотку сожаления и безнадежности в этих словах? Хорош, мол, "хлопец" и люблю я его, но "несколько сантиметров роста" не добавишь. Значит... Значит, ошеломили специалистов Тараненко и Логвинович очередной "безумной" идеей, жребий брошен: принимай неожиданное пополнение, второй тяжёлый вес!

          Что они себе думают? — хватались за голову знатоки. — Неужели они рассчитывают бороться на равных с болгарином Плачковым, ² с Курловичем и с Писаренко, с десятком других "хозяев” абсолютной категории?

          Именно так. Они рассчитывали, что Леонид будет на равных бороться с гигантами, бороться и побеждать их. Иначе овчинка выделки не стоит. Не было прецедента в современной железной игре? Прекрасно! Теперь он будет.

          Месяцев через пять-шесть, когда вес Тараненко приблизился к 130 килограммам, Логвинович, потирая руки и блестя глазами, как много лет назад после знакомства с ним в Борисове, сказал мне: "С Лёней — полный порядок. Ещё десяток килограммов добавит и будет он как коваль Вярнидуб. Свернёт и рекорды, и соперников".

          Сбылся ли этот сумасшедший прогноз? Судите сами. В новой, в супертяжёлой категории Тараненко завоевал звания чемпиона мира и Европы, занял второе место на Олимпиаде, установил несколько мировых рекордом. В его лице мы имеем атлета, "каких ещё не видывали"! Других таких не было и нет. Во всём мире.

Александр Курлович (1961 г.). Заслуженный мастер спорта. Дважды олимпийский чемпион: ХХIX (1988 г.) и XXV (1992 г.). Трижды чемпион мира (1987, 1989, 1990 гг.). Дважды чемпион Европы (1987, 1990 гг.). Победитель двух Спартакиад народов СССР (1983 и 1991 гг.).

          Тяжёлая атлетика — "скупой" вид спорта. В ней исключены сенсации, потрясающие некоторые олимпийские дисциплины. Последний раз это произошло два года назад на барселонских Играх, где гимнаст В. Щербо установил поразительный рекорд: завоевал шесть золотых медалей (из восьми). Представляете? Одна Олимпиада — и вы шестикратный чемпион!

          Виталий, однако, не является самым богатым спортивным "старателем". Его опережает американский пловец Майкл Спитц, который в 1972 году в Мюнхене выловил в олимпийском бассейне семь (!) рыбок из драгоценного металла.

          В лёгкой атлетике, в фехтовании, в лыжах, в коньках, в художественной гимнастике немало выдающихся мастеров, по 2-3 раза побеждавших на одной Олимпиаде. Скажем, белорусская "художница" Марина Лобач привезла из Сеула (XXIV Олимпиада, 1988 г.) пять золотых медалей — всё, чем располагал её вид спорта.

          В штанге, даже будь вы семи пядей во лбу, подобные чудо-достижения исключены.

          — Исключены на практике, — уточнил Александр Курлович, когда мы однажды обсуждали этот вопрос. — В теории, в абстракции и у нас кое-что возможно...

          — Например?

          — Атлет, допустим, сегодня выступает в среднем весе и побеждает. После этого он ест и пьет всласть, вес его прыгает на несколько килограммов, и назавтра он выходит на помост со штангистами первой полутяжёлой категории. Выходит, побеждает и, пожалуйста, получает вторую золотую медаль. Но это абстракция, совершенно оторванная от жизни. На практике "мой" вариант никогда не осуществится. Выиграв сегодня, завтра на помост не выйдешь — нет сил, их полностью забрала победа. А для нас, супертяжеловесов, нереален даже и этот, сугубо теоретический вариант, — с долей грусти закончил Александр.

          Да, штангисту закрыта дверь в клуб олимпийских богачей. В любой категории имеется одна-единственная золотая награда. Удвоить свои сокровища он может только через четыре года. Немногим спортсменам удалось это сделать. Назовем их славные имена. Француз Луи Остен, американцы Джон Девис, Томми Коно и Чарльз Винчи, поляк Вальдемар Башановски, японец Иосинобу Мияке, болгарин Нореир Нурикян, турецкий атлет Наим Сулейманоглу, советские мастера Аркадий Воробьёв, Леонид Жаботинский, Василии Алексеев и, наконец, наш земляк Александр Курлович.

          Трёхкратных олимпийских победителей в мире нет. В период с 1896 по 1992 год проведено 19 турниров (штанга трижды не включалась в программу Игр), и никто не выплавил в раскаленном тигле этих соревнований третью награду высшей пробы. Более того. Храбрецов, дерзнувших на этот шаг, один, два — и обчёлся: уже названные нами Т.Коно, В.Башановски, А.Воробьёв, В.Алексеев, плюс Д.Ригерт и в определённой мере Л.Тараненко. Американец Н.Шемански участвовал в четырёх Олимпиадах (одно "золото", одно "серебро", две "бронзы"). Рекордсменом следует считать венгра И.Фёльди — пять раз выступал на Играх (одно "золото").

          Каждый из них представлял своего рода загадку. Его романтически-яркая и реально земная жизнь всегда была объектом повышенного интереса людей, а сами атлеты в пору их расцвета находились в эпицентре внимания и славы, особенно на родине. Но супертяжеловесов возвышали до уровня национальных героев, национальной гордости, ибо во все времена они персонифицировали силу Человека и силу нации, взрастившей его.

          Второй тяжёлый вес — не просто одна из категорий в железной игре. Это целый уникальный мир: в нем создаются живые локомотивы штанги. Дело даже не в том, что они всегда, в данный конкретно исторический момент, поднимают на порядок больше "младших братьев". Главное в другом: они первыми переходят черту, вчера казавшуюся фантастической, первыми осваивают качественно новое пространство и "тащат" за собой остальных спортсменов.

          Вспомним ещё раз Андерсона — одну из ключевых фигур тяжёлой атлетики. Толчок Пауля в 190 кг сорок лет назад был объявлен рубежом, который во веки веков не преодолеть другому человеку. И что же? Сначала другие "человеки" появились в абсолютной категории, потом пошло-поехало. Нынче эти килограммы фиксируют легковесы, которые на 100 (!) кг легче американца.

          Второй тяжёлый вес — не просто огромное количество поднятых килограммов. Это многоаспектное, сложное и далеко не познанное явление, с присущим только ему философским, социальным, национальным содержанием.

          По мнению Ю.Власова, страсть к высшей силе, борьба за силу, надежда утверждать эту силу явилось лишь отражением мировых экономических процессов. "Через большой спорт, — уточняет Власов, — действует идеология. Перестановка международных сил всегда оборачивалась перестановкой сил в спорте. Причем незамедлительно. Не все, конечно, столь прямолинейно и обнаженно. Однако... Вот именно — однако! Какими бы ни были побуждения спортсменов, в них прежде всего дух времени. А этот самый дух порождав экономика, идеология..."

          В послевоенные годы, когда развитие штанги получило резкое ускорение, великих чемпионов во втором тяжёлом весе поставляли только США и СССР. Отличные мастера появлялись в Болгарии, в Бельгии, в ГДР, в Канаде, в ФРГ, великие — только в этих странах. Внутри же СССР "монополия” на чемпионов мира и Олимпийских Игр принадлежала России и Украине — Власов, Жаботинский, Алексеев, Рахманов (последний наполовину узбек, но как спортсмен вырос на Украине), Писаренко.

          В 1988 году монополия была нарушена Белоруссией в лице Курловича. Но мы, как всегда, этого не заметили, а коль так, то этого не заметили и другие. Не изменила положение и его вторая олимпийская победа, выглядевшая по сравнению с триумфом Жаботинского и Алексеева весьма "тихой".

          Последние обладали поистине вселенской славой. Их фамилии в течение ряда лет были на устах всех и каждого, кто хоть чуточку интересовался спортом вообще. Планета знала их в лицо.

          Шарий вспоминает пребывание своё и Алексеева в Париже после Олимпиады-1976. "Где мы ни появлялись бы, — рассказывает Валерий Петрович, — парижане сразу узнавали Василия и спешили засвидетельствовать ему уважение, восхищение, дружелюбие. И это Париж..."

          Теперь перенесёмся в Минск. Погожий весенний день. Свободен просторный проспект Скорины, любой прохожий на виду. Выделяется молодой могучий мужчина. Не надо быть тонким психологом, чтобы понять: минчане не знают богатыря. Кто-то скользнёт по его фигуре взглядом — гляди-ка ты, каков молодец — и только.

          Но наш прохожий не "только". Это — дважды олимпийский чемпион Александр Курлович. По столице суверенного государства, которое он прославил на весь мир, шагает один из лучших атлетов всех времён и народов, и ни одна живая душа не реагирует на это.

          Что делать! Пока великий спортсмен (писатель, художник, ученый, артист) рядом с нами, далеко не всегда современники способны воздать ему должное, оценить масштабность совершенного им. "Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянье..." Слишком часто мы прячемся за эту фразу и рискуем просмотреть "большое", чтобы потом "на расстоянье” посыпать голову пеплом самобичевания. Достойное ли это занятие? Не лучше ли сегодня хотя бы попытаться увидеть "большое" — оно редко встречается в жизни.

          Но велик ли атлет Курлович? Как ни странно, такой вопрос некоторые спортивные и околоспортивные деятели считают отнюдь не праздным. Аргументы: на Олимпиадах у него не оказалось достойных соперников, он выиграл "золото" без серьёзной конкуренции.

          Вспомните, говорят, Сеул. Там ожидалась битва гигантов. Много разговоров велось вокруг болгарина Плачкова ³ — обладателя до сих пор не перекрытого рекорда в рывке (215 кг). Утверждали, что он здорово подтянул толчок и, благодаря этому, находится вне досягаемости. К сожалению, шумная рекламная гора не родила даже мыши: Плачкова, вместе с национальной командой, спешно отправили домой. Причина: два болгарских штангиста были уличены в применении допинга.

          Леонид Тараненко, включенный в сборную СССР и набравший большую мощь, заболел и ещё до старта сошёл с дистанции. Курлович, получилось, остался без серьезных соперников, выступал в режиме наибольшего благоприятствования. Повезло...

          Вне конкуренции оказался Александр и в Барселоне. Прекрасно сознавая, что спорить с лидером им ещё рановато, соперники не осмелились встать на его пути к победе.

          Но ведь "легко" побеждали на Олимпиадах Жаботинский (в 1968 году опередил второго призёра в сумме на 17,5 кг, причем в толчке сработал на шутейном для себя уровне) и Алексеев (в 1972 и 1976 годах опередил вторых призёров соответственно на 30 и 35 кг). Их подавляющее преимущество справедливо оценивалось как убедительное свидетельство величия, а солидный перевес над соперниками Курловича объясняется их слабостью.

          Лукавая подслеповатая логика — она игнорирует одну "мелочь": слабыми соперников сделал Александр. Его сила на Олимпиадах проявилась и в том, что вопрос о победителе не вставал даже в абстрактно-гипотетической форме: а что, если?.. Никаких "если". Курлович был на олимпийском помосте диктатором — убедительное свидетельство его исключительности как спортсмена. Но диктатором добрым и осторожным — не расправлялся с соперниками, а переигрывал их.

          Спортивным ортодоксам не импонирует такая тактика. Они любят, чтобы и победы, и поражения были "по большому счету”, понимая под этим глубокий нокаут (в широком смысле слова), когда бездыханное тело побежденного уносят на носилках.

          Александр — сторонник иных методов: выигрывать чисто, убедительно, уверенно, но не добивать "коллегу", а попридержать себя и пожалеть его. Пусть побежденный не плачет, но смущенно и благодарно улыбается.

          Были и другие причины, побуждавшие на обеих Олимпиадах избрать осмотрительную тактику. Споткнись он — ему бы это не простили. Для него даже "серебро" было смерти подобно. В случае неудачи Курлович самолично подписал бы себе смертный спортивный приговор.

          Перед Сеулом около двух лет пришлось отмываться, доказывая, что ты не верблюд: он попал в историю. Незавидное положение!

          "О! — воскликнул ещё Лермонтов, — история у нас вещь ужасная: благородно или низко вы поступили, правы или нет, могли избежать или не могли, но ваше имя замешано в историю... все равно, вы теряете все: расположение общества, карьер, уважение друзей... попасться в историю! ужаснее этого ничего не может быть..."

          Более полутора столетия прошло, как были написаны эти язвительные и справедливые слова. Что изменилось с тех пор?

          Если нынче "ваше имя замешано в историю", трепещите, несчастный! — с вами, прежде всего, будут бороться. Курлович и другой сильнейший тяжеловес мира А.Писаренко из Киева в полной мере ощутили на себе эту трансформацию "истории".

          Ради справедливости, отметим: ребята дали повод для этого. При таможенном досмотре в Канаде их задержали с приличным количеством гормональных средств — анаболических стероидов. "Контрабандистам" надели наручники и в сопровождении автоматчиков, державших пальцы на спусковых крючках, доставили в полицейский участок. Там уже находились телевизионщики, оперативно давшие сенсационный материал в эфир. Ещё бы! "Замешано в историю” было два известнейших спортсмена: чемпионы мира и Советского Союза. Вокруг их имен можно было творить любые версии, изощряться в любых комментариях.

          За этим дело не стало. По "доброй" традиции не обошлось без преувеличений и искажений.

          Сначала насчёт гормональных средств. К ним прицепили зловещий эпитет — "запрещённые". Ну а коль запрещённые, значит, это был допинг, с применением которого уже вовсю велась упорная война. Незавидно выглядели в свете этого атлеты...

          Честно говоря, страшной крамолы в канадском инциденте никто не усматривал. Таможенные правила нарушались как советскими, так и спортсменами других стран давно.

          В сентябре 1975 года я был назначен руководителем спортивной делегации, выехавшей на международный хоккейный турнир в Польшу. На брестской таможне нашу команду "Торпедо" (предшественницу "Динамо" и "Тивалей"), что называется, тряхнули. Да так профессионально и удачно, что от нее только пух полетел. Было изъято много черной икры, около двадцати золотых предметов, приличные суммы денег. "Чистыми” оказались всего шесть человек: тренеры А.Муравьёв и С.Кокорин, хоккеист С.Шитковский (ещё две фамилии — врача и спортсмена запамятовал) и, простите за нескромность, ваш покорный слуга.

          Освобождённая от лишнего груза делегация, несолоно хлебавши, возвратилась в Минск. Несколько дней по поводу "матча" на таможне в различных инстанциях сотрясали воздух гневными речами, пару человек символически наказали, и на этом была поставлена благополучная точка.

          Происшествия, аналогичные брестскому, случались часто: спортивный бизнес ширился, в нем участвовало все больше и больше людей. На "подзалетевших" смотрели сквозь пальцы, для вида журили, как напроказивших детей, призывая и обязывая (кого?) улучшить "воспитательную работу".

          Для Курловича и Писаренко было сделано почетное исключение. Канадскую историю раскрутили и раздули. Шум поднялся невероятный. "Опозорили честь советского спорта" — ни больше и ни меньше. Вердикт был убийственный — лишить звания заслуженных мастеров и пожизненно дисквалифицировать!

          Для тех, кто знал положение в тяжёлой атлетике, проявленная принципиальность была шита белыми нитками. На примере Анатолия и Александра хотели, во-первых, показать: незаменимых у нас нет, поскольку известные атлеты осмеливались иметь и отстаивать собственное мнение. Во-вторых, — и здесь была зарыта собака — руководители союзной тяжёлой атлетики планировали расчистить пространство для двух-трёх штангистов, которым очень "мешали" белорус Курлович и украинец Писаренко.

          Не собираюсь быть их адвокатом. Проступок ребят, безусловно, заслуживал обсуждения и осуждения. Но убеждён был раньше и уверен сейчас, что степень вины и мера наказания оказались неадекватными. Поклеймили тогда "канадцев" от души, позлорадствовали вволю, позлословили досыта.

          Неожиданностью это было для Курловича. Не чаял, что наденут на него робу чуть ли не преступника. Болело сердце, муторно было на душе. Не знал Саша по молодости одной закономерности, подмеченной Горьким. "Преступление честного человека, хотя бы случайное и ничтожное, — утверждал писатель, — радует нас гораздо больше, чем бескорыстный и даже героический поступок подлеца, ибо: первый случай нам удобно и приятно рассматривать как необходимый закон, второй же тревожно волнует нас, как чудо, опасно нарушающее наше привычное отношение к человеку.

          И всегда в первом случае мы скрываем радость под лицемерным сожалением, во втором же, лицемерно радуясь, тайно боимся: а вдруг подлецы, чёрт их возьми, сделаются честными людьми — что же тогда с нами будет?"

          Тут же в преступники попал не просто честный человек. Тут был атлет, который становился уже великим. Ну, как было втайне не порадоваться его "падению", а вслух не побороться с "носителем чуждой нам морали?"

          Не все, однако, проявили должную принципиальность. Первым официально и открыто сказал слово в защиту Курловича президиум федерации тяжёлой атлетики республики, который возглавлял Лученок. "Тот самый" Игорь Михайлович Лученок — наш замечательный композитор.

          Штангой сам он не занимался. В студенческие годы увлекался бегом на средние дистанции. Когда предложили возглавить нашу федерацию, сначала отнекивался. Но штангисты — народ настойчивый. Уговорили-таки мягкого Лученка поработать во "славу белорусской тяжёлой атлетики". Надо отдать должное Игорю Михайловичу: работал он добросовестно. Особенно удачно решал бытовые проблемы штангистов.

          В состав президиума входили уважаемые и авторитетные тренеры: Виктор Ковалев (заместитель), Григорий Горелик, известные уже нам Анатолий Ковалевский, Анатолий Лобачев, Павел Зубрилин, Геннадий Рябо— конь. Имел честь быть в их числе и автор этих строк.

          В личном порядке мы уже контактировали друг с другом. Мнение у всех совпало: против пожизненной дисквалификации будем возражать.

          На заседание приехал тогдашний тренер Курловича П.Савицкий. Пётр Иванович выглядел подавленным. Если не считать некоторых деталей, ничего нового не сообщил.

          — Почему нет Курловича? — спросил Ковалев.

          — Хотите верьте, хотите сомневайтесь, но Саша очень плохо себя чувствует. Просил передать, что любое решение воспримет с пониманием.

          — Любое? Мы не хотим любого, мы хотим принять справедливое решение, — поднял от стола седую голову Горелик.

          — Курлович в республике один. Один за все семьдесят лет нашей штанги, — включился в разговор Рябоконь. — Такими атлетами нельзя бросаться.

          Несколько минут президиум молчал.

          — Прошу высказываться остальных, — попросил Виктор Фёдорович.

          — А что высказываться? — поднялся Зубрилин. — Пожизненная дисквалификация — это самый настоящий абсурд. За что? Подумаешь — преступление: взяли с собой препараты, чтоб заработать копейку. Мы же прекрасно знаем, каково супертяжу жить на стипендию. Да ещё с семьёй, как у Саши.

          — Твоё предложение? — перебил Ковалёв.

          — Ходатайствовать об отмене дисквалификации. Лично я не поддержу её ни при каких обстоятельствах.

          Больше желающих выступить не было. Ковалев поставил предложение Зубрилина на голосование. Его поддержали единогласно.

          Не знаю, какую роль сыграло наше заседание в дальнейшем развитии событий. Не думаю, что слишком большую. Но оно давало спортивному руководству республики точку опоры, чтобы осторожно начинать кампанию за отмену дисквалификации. Как-никак, а решение федерации было "мнением общественности”, а это кое-что да значило.

          После заседания президиум долго не расходился — мучил Савицкого. Вопросы сводились к одному: выдержит ли Курлович испытание, не сломается ли? Повеселевший Петр Иванович отвечал однозначно: выдержит. Вот придет в себя и возьмется за штангу, обязательно возьмется.

          В отсутствие Писаренко (он так, увы, и не вернулся в спорт) и Курловича супертяжеловесы, на которых делалась ставка, ничего выдающегося не показали. Нависла угроза, что страна потеряет лидирующие позиции в наиболее престижной категории, где уже четверть века сохранялось превосходство советских спортсменов. Дисквалификацию Курловича тишком да молчком отменили. Печать безмолвствовала. Литавры не гремели. Лишь наш доблестный президиум после очередного заседании организовал товарищеский ужин, благо через дорогу от спорткомитета, где мы принимали "судьбоносное" решение, находился ресторан. Насколько мне известно, других торжеств в связи с помилованием Курловича не зафиксировано.

          Накануне Барселоны сложилось тоже взрывоопасное положение.

          Очень непростые отношения установились у Александра с главным тренером бывшей сборной СССР В.Алексеевым — её бессменным в прошлом капитаном. По натуре Василий Иванович человек крутой. Ещё в бытность спортсменом .возражений с чьей-либо стороны не терпел. В случае чего не стеснялся продемонстрировать и своё физическое превосходство.

          Став у руля сборной, Алексеев не собирался "перестраиваться”. Свою деятельность, в частности, начал весьма оригинально, пообещав одному неугодному штангисту выбить зубы. Номер не прошел. Восстало несколько членов сборной во главе с Курловичем.

          Обстановка накалялась. Алексеева освободили от занимаемой должности. Но ненадолго: в конце 1989-го снова возвратили в сборную. Александр и Ю.Захаревич (олимпийский чемпион — ему-то и угрожал тренер) обратились с официальным заявлением к председателю Госкомспорта страны Н.Русаку. Суть заявления — Алексеев не способен плодотворно работать главным тренером. Победил, однако, Василий Иванович.

          Нетрудно теперь представить, какой психологический узел завязался между "писаками" и их руководителем. Захаревича он в конце концов "съел”. Проделать аналогичную экзекуцию над Курловичем — это было из области недостижимого. Александр прочно занимал лидерскую позицию, а Алексееву нужны были золотые медали. Пришлось идти на компромисс. Конфликт вроде был забыт. Главный тренер не раз делал лестные заявления по адресу Курловича.

          Всё переменилось после Игр. Сборная страны распалась. Новые реалии разбросали её членов по разным странам и командам. Казалось, "была без радости любовь, разлука будет без печали". Не выдержал "разлуки" Алексеев, привнёс в неё "печаль" — начал охаивать дважды олимпийского чемпиона, распускать вокруг его имени слухи и небылицы.

          Мужчина Курлович не принял вызова и не "дал отлупа" — это ниже его достоинства. Курлович очень занят: готовится к третьей Олимпиаде. Понятно: коль готовится, значит, хочет решить задачу, нерешённую пока самыми выдающимися атлетами Земли — одержать третью победу. Он придерживается кредо: большой спорт, как и большое искусство, не терпит суеты. Курловичу некогда: ему надо закреплять, продолжать и развивать качественно новый, поистине революционный этап в развитии супертяжёлой категории, связанный с его (и Писаренко) именем.

          Автор преувеличивает? Давайте разберёмся.

          Восхищаясь самыми сильными штангистами, слагая в честь титанов оды и легенды, их, случалось, и обижали.

          — Смотрите, — говорили въедливые скептики, — спортсмены лёгких категорий поднимают в толчке 2,5 и больше собственных весов, а тяжи, на которых мы молимся, — слабо.

          Действительно, никому из абсолютно сильнейших штангистов не удавалось зафиксировать снаряд, вдвое превышающий его собственный вес. Более того. Время шло, штанга тяжелела, но решение этой задачи не приближалось, а удалялось: сильнейшие год от года наращивали мышечную массу, считая, что без этого им обойтись никак нельзя. Если Власов в пору своей зрелости весил около 130 кг, то Жаботинский — примерно 165 кг, Алексеев — 155 кг, Рахманов — 145 кг. Умножьте эти цифры на два и вы увидите, что самые сильные атлеты есть и самые "отсталые”. Как быть?

          В тяжёлой атлетике по этому вопросу чётко обозначились две линии. Первую условно назовем линией Андерсона. Ее сердцевина: надо неуклонно увеличивать собственный вес, без чего не добиться роста результатов. Наиболее яркие сторонники этой точки зрения Л.Жаботинский, В.Алексеев, у нас, как отмечалось, Е.Новиков, Г.Рябоконь, Л.Тараненко. Атлеты, исповедующие данный принцип, "обвешаны" мышцами, отличаются избыточной полнотой. Любопытная особенность: прекратив активные занятия штангой, они худеют и стройнеют, в отличие от "маловесок".

          Вторую тенденцию назовём условной линией Власова. Её приверженцы убеждены: силу можно и нужно наращивать за счёт улучшения качества мышцы, повышения её коэффициента полезного действия, а не форсированного увеличения собственных килограммов Атлеты, исповедующие этот принцип, не имеют архитектурных излишеств в фигуре, их мышцы объёмны и рельефны, они стройны, подтянуты, не побоюсь этого слова, по-своему изящны. Наиболее яркие представители этой теории (у нее по-прежнему мало приверженцев) — неоднократный чемпион мира Л.Писаренко и наш А.Курлович.

          Кто прав? Время покажет. У каждой из сторон есть аргументы в свою пользу. Каждая настойчиво отстаивает их на помосте. Мнение Курловича на этот счет не ортодоксальное: человек индивидуален. Следовательно, ищи нестандартный путь к победе и никого не копируй. Но уж если выбрал его, то, пожалуйста, будь последователен, не шарахайся в стороны, не подстраивайся сегодня под одного, завтра под другого.

          Первым достиг того, к чему пока даже не приближаются "андерсоновцы", Анатолий Писаренко. Стройный, подтянутый, "лёгкий" супертяж установил мировой рекорд в толчке, более чем вдвое превышавший его собственный вес.

          Это, по моему мнению, был новый замечательный прорыв в сферу "невозможного", подтвердивший оптимистическую гипотезу о колоссальном физическом потенциале человека. Писаренко выводил атлетов абсолютной категории на новую, непривычную, незнакомую дорогу. Ему требовался соратник. И он нашелся. В мае 1983 года, на спартакиаде Белоруссии, малоизвестный спортсмен Курлович тоже поднял два собственных веса в толчке — 247,5 кг.

          У этих первопроходцев до сих пор мало последователей. Зато много исследователей. Теоретики и практики дискутируют, размышляют, взвешивают. Наверное, многие вообще не примут воззрений Курловича — это их право. Ну а читатель пусть решает, преувеличивает ли автор насчет "научно-технической революции", в которой принял участие и Александр и которую он ныне продолжает в одиночестве.

          Имя нашего земляка загремело на VII Спартакиаде народов СССР. Белорусы вообще привели в замешательство специалистов. Подумать только — заявили трёх супертяжеловесов: Курловича, его тезку из Витебска Столярова (первым в республике толкнул 250 кг) и могилевчанина Леона Каплуна (первым в Белоруссии вырвал 200 кг). Невероятно! Такого никогда не позволяла себе ни одна республика...

          Каждый день на трибуне для зрителей одиноко сидел Леонид Жаботинский, внимательно наблюдая за соревнованиями. Я поговорил с ним накануне выступления тяжеловесов. Дважды олимпийский чемпион знал, что наша команда намерена "троить" в последней категории. Попросил его прокомментировать это.

          — Какие комментарии? — удивился Леонид Иванович. — Я шокирован: неужто у вас наступил расцвет среди "супертяжей"? Дай бог, как говорится. Болеть буду за Писаренко, но и вашим хлопцам желаю удачи. Но... не знаю... не знаю. А что за парень Курлович?

          Я поделился скупыми сведениями об Александре: серебряный призёр III спортивных игр молодежи, чемпион республики, студент физмата Гродненского пединститута. Сказал, что на него возлагают огромные надежды — атлет прогрессирует последовательно и уверенно. Не скрыл прогноз, который выдал гостренер республиканского спорткомитета Е.Ширяев. А прогноз был сногсшибательный: Александр в ближайшем будущем станет мировым рекордсменом.

          — Значит, Курлович из Гродно, — задумчиво произнёс Жаботинский. — Честно признаюсь: не знал и не знаю штангистов из этого города. Не думал, что там появится атлет, претендующий на мировой рекорд. Удивительно! Спортивная периферия — и... рекордсмен мира. Не припомню аналогичного случая, не припомню. А сколько весит Курлович?

          — Килограммов 125.

          — Хм... Маловато. Прямо скажу, маловато... Но не знаю, не знаю. Посмотрим завтра.

          Взлёт Курловича удивлял не одного Жаботинского — он удивлял всех. "Неправильным" был взлёт, нетипичным, нелогичным.

          Лет 30 назад знаменитый американский тренер и меценат Боб Гоффман, с именем которого связаны самые громкие победы атлетов США, с тревогой говорил о первых, ещё слабых симптомах кризиса "железной игры". В чем он видел главную опасность?

          "Несчастьем нашей страны, — утверждал Гоффман, — всегда было следующее: если цель достижима, найдется масса людей, которые будут стремиться к ней. Местные чемпионаты можно очень легко выиграть, и это позволяет некоторым быть очень большой лягушкой в маленькой луже. Мы должны найти людей, которые посвятили бы всю свою жизнь тяжёлой атлетике".

          Знаменательное высказывание. Знаменательное вдвойне, поскольку принадлежит миллионеру-бизнесмену, прагматику с головы до ног, холодному расчётливому дельцу. Но, обратите внимание, он заговорил не о деньгах, не о материальных стимулах, а сугубо о духовном, "вторичном" факторе — о великой цели, которая застраховала бы, не позволила спортсмену довольствоваться чемпионством местного значения, "быть очень большой лягушкой в маленькой луже".

          Курловичу не стоило никакого труда выигрывать местные, гродненские чемпионаты, чем, не в обиду будет сказано, много лет довольствуются штангисты города. Спортсмены и тренеры обходятся "достижениями" областного масштаба. Привыкли к этому сами и нас приучили. За многие годы в Гродно не воспитали яркого штангиста, о котором заговорили хотя бы в республике. И вдруг... На бедной атлетической почве вырастает двукратный олимпийский чемпион. Из бедной штангистской среды выдвигается лучший белорусский штангист всех времен. Почему?

          На мой взгляд, Александр принадлежит к редкой категории людей, которые не приспосабливаются к среде, а сами формируют ее. Об этой его особенности я впервые услышал от заместителя редактора газеты "Физкультурник Беларуси” В.Прецкайло.

          — У Саши, — рассказывал Вальдемар Людвигович, — редкостная настройка на высокие результаты, точнее — на высочайшие, и уверенность, что они ему по плечу. Он не боится никаких "столиц" и уверен, что маленький Гродно на помосте превзойдет их. Иначе, считает Саша, не следует браться за гриф и гробить драгоценное время. У него начисто отсутствуют комплексы провинциальной "звезды". У парня вообще нет никаких комплексов. А голова, голова... Какая светлая — ты не представляешь...

          Обычно иронично-сдержанный, Прецкайло нахваливал и нахваливал Александра. Грешным делом я посчитал: преувеличивает по причине земляческой и студенческой солидарности — в своё время Вальдемар Людвигович тоже закончил физмат тогда Гродненского пединститута.

          Скоро убедился: нет, нисколько не преувеличивает. Подумалось: как далеко ушла тяжёлая атлетика, как она интеллектуализировалась благодаря спортсменам типа Новикова, Власова, Рябоконя, Тараненко, Курловича, Писаренко, разбившим былые предрассудки и представления, бытовавшие (и ещё бытующие) среди широкой публики.

          "Сделать из человека атлета и в то же время учёного — прямо невозможно, — писал около ста лет назад редактор и издатель журнала "Велосипед" Пётр Янковский. — Для того чтобы упорядочить организм согласно физиологическим законам, нужно, чтобы физическая работа находилась в обратном отношении к умственному труду. Только при этом условии вместо противодействия можно достигнуть желаемого равновесия... Итак, на наш взгляд, нелогично требовать, чтобы молодой человек, утомленный школьными занятиями, мог восстановить равновесие утомлением мускулов".

          Как видите, логика проще лаптя лыкового. Хочешь заниматься интеллектуальным трудом (быть умным) — пуще огня бойся "утомления мускулов". Хочешь стать атлетом — забудь о труде умственном, т. е. будь глупым.

          Конечно, среди штангистов были и есть люди недалекие. Но, скажите, пожалуйста, где их нет? И не ограниченность двигала и двигает штангу по рельсам прогресса. Эта миссия осуществляется людьми большого ума, которые сумели из себя "сделать атлета и в то же время ученого". Жизнь давно опровергла постулат Янковского. В наше время он выгладит допотопным анахронизмом, о котором и говорить неудобно. Атлеты, настоящие атлеты, добиваются выдающихся результатов благодаря, в первую очередь, ставке на разум.

          Курлович имеет прекрасное базовое образование, ядро которого составляет математика — незаменимая гимнастика для ума, великая интеллектуальная дисциплина. Учился Александр с блеском, вопреки (или благодаря?) постоянному утомлению мускулов и постоянному "утомлению" ума. Если бы было иначе, нам не объяснить взлет скромного студента из провинциального, не "штангистского” Гродно, не понять противоречивые факты из его биографии.

          Потенциально великий атлет очень редко является механическим исполнителем тренерских рекомендаций. Чаще всего он выступает как соучастник в поиске нужного "философского камня". Но первую скрипку долгое время играет, конечно, старший по возрасту наставник — более опытный, знающий, мудрый. В дальнейшем роли часто меняются — великий атлет берется шлифовать, оттачивать философский камень иначе, чем это рекомендует тренер. Здесь-то и таится источник конфликтов, которые, как это ни прискорбно, нередко происходят между бывшими соратниками и единомышленниками.

          Ушёл в конце спортивного пути от Зубрилина, которого он любил, как отца, Шарий. Расходились пути-дороги Логвиновича и Тараненко, верностью и преданностью которого справедливо восхищался тренер (вспомните цитату из "Знамени юности" в предыдущем очерке). Простился с Савицким и Курлович.

          Вокруг этих случаев циркулировали домыслы и слухи. Чего только не придумывала досужая молва... Как правило, она мазала дегтем или кого-то одного (чаще спортсмена) или обоих вместе. Курловичу шили, например, корыстные меркантильные интересы.

          Сплетники не захотели (или не смогли?) понять глубинную, коренную причину разрыва, носящую не денежный, а творческий характер. Большой мастер должен постоянно "обновляться" за счет новых методов тренировки — иначе ему грозит застой. Понимание этого толкает на критическое отношение к устоявшейся концепции тренера, заставляет создавать свою. Завязывается гордиев узел, который чаще всего разрубает молодой "бунтовщик".

          Происходит, объективно говоря, естественный и закономерный процесс: ученик пытается пойти новым путем, который, по его убеждению, более плодотворен, чем старый. Прав ли он — это рассудит помост. Случается, "квадрат" беспристрастно фиксирует несостоятельность бунтаря.

          Курлович по своему интеллектуальному складу не "лирик", а физик, т. е. исследователь, аналитик, который все подвергает сомнению, который склонен к неординарным выводам. Настоящие физики, чем бы они не занимались, всегда от чего-то уходят, что-то пересматривают, от чего-то отказываются. В этом и заключается качество их интеллекта, их сила, по этой причине они достигают успехов и, нередко случается, терпят поражения. По этой же причине они и бывают "жестоки" по отношению к учителю: рано или поздно говорят ему — спасибо за все, но я определил свою дорогу и пойду по ней. Здесь ничего не поделаешь, да и не надо — благодаря этому продолжается жизнь.

          Теперь мы должны обязательно возвратиться на VII Спартакиаду: ведь на ней состоялось рождение первого белорусского рекордсмена мира среди белорусских супертяжеловесов.

          Какая богатырская фиеста разразилась на помосте... Она, не сомневаюсь, вписана золотыми буквами в историю тяжёлой атлетики. Но тогда, какими буквами впишешь ее в 80-летнюю историю белорусской штанги? Впервые наш земляк превзошел мировой рекорд в абсолютной категории. Впервые белорус победил атлета, носившего звание чемпиона планеты в этом весе. Впервые белорусская нация явила миру "самого сильного человека Земли". Хорошо выступили также Александр Столяров (четвертое место) и Леон Каплун (пятое).

          Ослепительный восторг и гордость охватили нас на финише титанической борьбы. Помню ее до мельчайших подробностей, но пусть о ней расскажет "Советский спорт" — боюсь оказаться пристрастным.

          Кто сказал, что штанга теряет популярность? Нет, не верьте! Дворец спорта "Измайлово" в последний день спартакиадного турнира был переполнен. Даже возникла проблема "лишнего билетика".

          Многие пришли прежде всего на Анатолия Писаренко — двукратного чемпиона мира среди супертяжеловесов, обладателя потрясающих воображение рекордов. Напомним: ранней весной на традиционном "Кубке Дружбы"-83 в Одессе он установил мировой рекорд в рывке — 203 кг, а через две недели на открытом чемпионате США в Аллентауне мировой рекорд в толчке довел до 260,5 кг. Он же автор высшего достижения в двоеборье — на прошлогоднем чемпионате СССР в Днепропетровске набрал в сумме двух движений 457,5 кг.

          Чем же порадует украинский колосс на этот раз? — гадали ценители богатырского спорта.

Рывок

          Появление на помосте Писаренко зал встретил восторженными аплодисментами. Деловито подошел он к штанге, солидно, по-хозяйски обхватил гриф и уверенно взметнул 200 кг над головой. Потом так же спокойно, как и вышел, покинул сцену.

          Колоссальный этот вес потом атаковали и покорили во втором подходе Александр Курлович (Белоруссия), Александр Гуняшев (РСФСР), а в третьем — Виктор Мосибит (Узбекистан) .

          На штангу добавляют ещё пять килограммов. Трое идут на рекорд, но никому сокрушить его не удаётся.

          Третий подход Писаренко. Внешне он спокоен и будто отрешен от всего происходящего. Только видно, как взыграли его могучие мышцы, когда он застыл над штангой. Мощное усилие, резкий подрыв... и штанга покорно замерла над головой. Что тут началось! Зал ликовал, зрители дружно хлопали в ладоши. Даже строгие арбитры и жюри довольно улыбались. Сквозь бушующий шквал набатом прогремел приказ: "Ассистентам установить 205,5 килограмма..."

          И сразу же — натянутая тишина. На помост вышел Мосибит, чтобы в четвёртом, в дополнительном подходе попытать счастья. И оно улыбнулось атлету!

          Казалось, всё закончилось. И пора переходить ко второму упражнению. Ан нет! Заявка на побитие рекорда поступила от Гуняшева. И вновь загрохотал зал, когда атлет "чисто" вскинул над головой 206 кг. Оставалось только встать, однако Александр чуть замешкался и потерял равновесие...

Толчок

          Почти восемь лет на тяжелоатлетическом помосте безраздельно властвовал двукратный олимпийский чемпион Василий Алексеев. Когда он перестал выступать, возник законный вопрос: кто примет из его рук эстафету? Пока специалисты судили-рядили, неожиданно даже для них во всю ширь расправил свои молодецкие плечи Анатолий Писаренко. И до минувшего воскресного дня только в таблице рекордов Спартакиад народов СССР оставалась фамилия Алексеева. В 1975 году на VI Спартакиаде он, в частности, показал в толчке 245 кг. На VII Спартакиаде этот рекорд устоял, а на нынешней... Трое — Дидык, Курлович и Гуняшев — уверенно стартовали именно с этого веса. Писаренко же свой первый подход сделал к 250 кг. Однако, вытолкнув штангу, он ее не удержал. Мало того, потянул мышцу бедра.

          Надо отдать должное Писаренко. Сражался он мужественно, до конца. Волевым усилием сумел поправить положение во втором подходе, а в третьем поднял 255 кг и набрал-таки поразительную сумму — 460 кг, на два с половиной килограмма больше своего же рекорда!

          Не сказал ещё последнего слова Курлович. Имея в рывке 200 кг, руководствуясь логикой, заказал 260 кг. В случае успеха мог догнать Писаренко. Поскольку же собственный его вес равнялся 124,1 кг, а у киевлянина 127,0. Курлович вышел бы вперед.

          Так оно и случилось. Двадцатидвухлетний армеец из Белоруссии, справившись с тяжеленным снарядом, собрал тройной урожай — завоевал золотые медали чемпиона Спартакиады и СССР, а заодно и завладел самым престижным в тяжёлой атлетике рекордом.

          — Саша аккуратен во всём — и на тренировках, и в быту, — рассказал нам тренер нового рекордсмена мира Петр Савицкий. — Он верит в своё умение, в свою технику. И потому не тушуется на помосте любого ранга. Вот и сегодня ничуть не смутился, когда мы решили идти на 260 килограммов.

          Отчёт, на мой взгляд, написан объективно и профессионально. В то же время чувствуется, что автор "просмотрел" Курловича. Пишу это без малейшего упрека: тогда, 11 лет назад, Курловича просмотрели все, кроме нескольких человек из Белоруссии. От нашей республики, которая ранее не воспитала ни одного чемпиона или рекордсмена мира в сверхтяжёлом весе, спортивная общественность страны не ожидала "подвоха". Да что чемпиона? Наши атлеты абсолютной категории на мировой помост вообще не выходили. Новиков и Рябоконь приблизились к нему вплотную, а задачу завоевать его с блеском решил Курлович.

          Теперь Александра — хочу верить — не просмотрят. Где он ни выступал бы — всегда в эпицентре внимания. На международных турнирах фиксируют каждый жест и каждый шаг: понять, изучить, поучиться у великого чемпиона ради того, чтобы победить и превзойти его.

          Теперь каждый претендент, стремящийся к званию самого сильного человека, должен опередить Курловича. Его имя стало конкретным символом, "раздражающим" молодых, честолюбивых и смелых атлетов. Вместе со своими тренерами они скрупулезно изучили и продолжают изучать его методику и технику. Выходит, у дважды олимпийского чемпиона не осталось никаких секретов и он оказался "раздетым" дотошными соперниками?

          Не волнуйтесь, ничего не выходит. Есть у Курловича неиссякаемые источники силы, которые служат верой и правдой. Один из них — главный — назову.

          Всех советских дважды олимпийских чемпионов, несмотря на их непохожесть и даже подчас несовместимость, роднит примечательное обстоятельство — они родились или выросли на берегах великих рек. Воробьёв — на Волге, Жаботинский — на Днепре, Алексеев — на Оке. Колыбель Курловича — батька Неман. Случайно это или воздух, природа, биосфера в целом выковывает богатырей и титанов?

          Дважды, отправляясь на самые великие спортивные битвы современности, Александр приходил к Неману и словно получал благословение его! Дважды возвращался с победой.

          Теперь на очереди третья Олимпиада — до неё два года. Для Немана мгновение, для атлета — огромный срок. В спорте множество подводных камней, любой из них опасен. Они-то и не позволяли великим чемпионам прошлого одержать третью олимпийскую победу. Александр, как мне представляется, может "расквитаться" за своих предшественников и одновременно — не будем бояться этого слова — подняться (в спортивном отношении) выше их.

          Не будем кривить душой: мы надеемся, что он первым в истории тяжёлой атлетики в третий раз окажется самым сильным на Олимпиаде.

Научно-популярное издание

Ясный Эдуард Макарович 

"Власть над судьбой и над металлом"


Заведующая редакцией 3.М.Бедрицкая 
Редактор С.Н.Деренговская 
Художественный редактор В.Н.Якунин 
Технический редактор Л.В.Сторожева 
Корректоры Л.А.Адамович, Л.И.Жилинская

Набор и вёрстка выполнены на наборно-пишущей технике 
издательства "Полымя". 

Подписано в печать 11.04.94. 
Формат 84 х 108 1/32. 
Бумага офсетная № 2. 
Гарнитура Тип Таймс. 
Офсетная печать. 
Усл. печ. л. 8,4. 
Усл. кр.-отт. 8,8. 
Уч.-изд. л. 9,64. 
Тираж 4000 экз.

Изд. № 9175. 
Зак. 5227.

Издательство "Полымя" Министерства культуры и печати 
Республики Беларусь. 

Лицензия ЛВ № 432. 220600, Минск, пр. Машерова, 11.

Типография "Победа", 222310, Молодечно, В.Тавлая, 80

  ² С каким "Плачковым"? Христо Плачков на тот момент уже, как минимум, десять лет не выступал. Э.Ясный имел в виду, конечно, совсем другого болгарского тяжеловеса: Антонио Крыстева.

  ³ Эдуард Ясный, несомненно, опять имел в виду Антонио Крыстева, обладателя нынешнего абсолютного рекорда в рывке — 216 кг. А вовсе не "215 кг".

[на главную страницу]