Александр Кружков, Юрий Голышак

Олимпийская чемпионка-1952 Нина Пономарёва. Фото — Николай Пахаленко

          Остались ещё легенды, с которыми встречаешься — и собственную удачу осознаёшь не до конца. Все думают, что этих людей уже нет, — а они вполне себе живы. Выходят прогуляться в своём Бирюлеве, как Нина Пономарёва. Память их светла, дух несгибаем. Эти люди стесняются ходить при гостях с палкой.

          Мы держим в руках самую первую золотую олимпийскую медаль в истории советского спорта. Хельсинки 1952-го. Верим и не верим.

          — Всё про допинг говорят да про допинг... — встретила нас двукратная олимпийская чемпионка в метании диска и махнула рукой в сторону телевизора: в "новостях" рассказывали об очередной дисквалификации российских легкоатлетов.

          — А в ваши времена допинга не было, Нина Аполлоновна?

          — Мы разве что кофе напивались для бодрости. Кстати, с кофе была целая история. Его везли на продажу за границу, потому что в Союзе килограмм стоил 50 рублей. Однажды Игорь Тер-Ованесян погорел на этом. Когда в гостинице устроили шмон, кинулся заметать следы.

          — Как?

          — Нет бы в унитаз эти зёрна ссыпать, а Игорь ссыпал их в биде. Весь кофе на виду, плавает. Ладно бы Игорь килограмм с собой притащил. Так у него было полпуда! Вскоре кофе подорожал у нас до 200 рублей за килограмм. Смысл возить за границу сразу исчез.

          — Футболист Виктор Серебряников говорил, что в 1960-е игрокам сборной СССР давали какие-то таблетки.

          — Какие-то и нам иногда давали. Но мы понятия не имели, для чего. Активное внедрение допинга началось, когда из спорта я уже ушла. Работала тренером в киевском интернате. Когда детишки взрослели, предупреждала их: узнаю, что кто-то жрёт стероиды, ещё не родив, на одну ногу наступлю, другую выдерну!

          — Действовало?

          — Да какое там! Кого-то подолгу не видела, потом встречаю — всё на физиономии написано. Думаю: жрут, паразиты, и ничего не боятся.

          — Настолько заметно?

          — Конечно. Когда яд принимаешь, обязательно на лице отражается.

          — Если б не спорт — как сложилась бы жизнь? Так и работали бы продавщицей в магазине?

          — Вряд ли. Вспоминаю первый день в коммерческом гастрономе, куда меня после войны взял отцовский товарищ. Привезли селёдку. Достаю из бочки, дожидаюсь, пока рассол стечёт, взвешиваю. Товарищ отца увидел — за голову схватился. Вытаскивает селёдку, швыряет на весы — а там больше рассола, чем рыбы.

          — Ловко.

          — Я физически не могла обвешивать, для меня это мучение. А в торговле либо покупателей обвесишь, либо себя. К вечеру постоянно была в минусе.

          — Со временем научились бы.

          — Наверняка. Но спорт спас от этого срама. Мне почти 86 лет, и вот что вам скажу: каждому из нас заранее прочерчена дорога. Я родилась в гулаговском бараке — а вынесло на самый верх.

          — Родители познакомились в ссылке?

          — Да. В Свердловской области, посёлок Смычка. Я была маленькая, знать не знала, что вместе с родителями отбываю срок. Думала, энтузиасты по доброй воле поехали лес рубить.

          — За что посадили родителей?

          — Папа — из семьи священнослужителя, мама — "кулацкое отродье", как тогда выражались. Её в 16 лет сослали. Возвращается домой с работы, на печи причитает бабушка: "Ой, Нюрка, пришёл хлопец, конфисковал валенки. Прямо с ног снял..." А у мамы в руках был нож, которым на торфянике работала. Пласты отрезала. Так и побежала в сельсовет. Счастье, парня того не застала. Но пришла с ножом — этого хватило, чтоб девчонку отправить в лагерь.

          — Уголовники в бараке были?

          — Нет, только репрессированные. Более ста семей. Всё, что у нас было, — два топчана на полу, отгороженных тряпками. Кругом клопы. Родители за день так наработаются, что лишь бы до постели дотянуть. Падали и засыпали. А я смотрю на спящего отца — у него по ладони ползут клопы. Такие красивые!

          — Фу...

          — Беру их, разглядываю и ничего не понимаю. Вдруг мама просыпается: "Ты что делаешь?" Я была непоседливая — ужас. Вечно куда-нибудь влезу, всё-то мне нужно. Мама говорила: "Если б Нинка была парнем, я бы горя не знала". Вот мой брат рос тихоней. Бывало, и его отлуплю, и на улице всех мальчишек. Раза два чуть не погибла.

          — А что произошло?

          — Засунули в сундук, когда играли в прятки. И забыли. Я уже почти задохнулась, пузыри пускала. Слава богу, родители вернулись, сундук открыли.

          Ещё мы носили воду рабочим на лесоповал. Все дети как дети, идут тропинкой. А я полезла через штабеля просмолённых деревьев. Из них делали телеграфные столбы. В тайге вкручивали винты, чтоб потом нацепить фарфоровые изоляторы. Очень извиняюсь, но должна вам это показать. Смотрите, какой шрам на колене!

          — Жуть.

          — Поднялась на кучу столбов, а они были неплотно сложены. Покатились на меня. Один проткнул насквозь! Я потеряла сознание. Очнулась в домишке надзирателей. Когда меня втаскивали в дверь, задели о косяк. Я заорала, мама заплакала: "Живая..."

          — В каком году освободили родителей?

          — В 1936-м. Пока были в ссылке, бабушка купила домик в казацкой станице, километров двадцать от Ессентуков. Туда и переехали. Настоящая хижина дяди Тома. Всякую ночь ждали, что крыша обвалится.

          — Казаки — народ своеобразный.

          — Весьма. Годы спустя, я уж в институт поступила, вернулась к родным погостить. Хожу в спортивных трусах и маечке — соседки матери шепчут: "Нюрка, ты нам Нинку свою не показывай, а то брезговаем..." Для них это был полный кошмар.

          — Забавно.

          — Вы смеётесь, а там всё было серьёзно. Люди набожные, аборты не признавали. Сколько могли — столько рожали. Рядом жила баба Паша — у неё 20 детей! В 1941 году проводила на фронт 8 сыновей, и все полегли. В первый призыв ребятишек кидали сразу на передовую. Пушечное мясо.

1952 год. Нина Пономарёва на Олимпиаде в Хельсинки. Фото — Александр Яковлев

          — Во время войны вы ведь оказались на оккупированной территории, да?

          — Особенно помнится день, когда наши из города бежали. Я утречком с новым ведром пошла за керосином. Неожиданно навстречу вереница машин, за ними подводы. Потом линейки.

          — А что это такое?

          — Это такие телеги. Люди сидят по обе стороны. Всё руководство города на автомобилях уезжает. Простые люди с чемоданами на подводах. Наша керосинная очередь увидела — и тоже побежала.

          — Следом?

          — Одни следом, другие — мародёрствовать. Санатории грабить. А я пошла домой с пустым ведром. Дорога мимо вокзала, там — цистерна с керосином. Кто-то уже наверху, ведром зачерпывает.

          — Ну так и вы зачерпнули бы.

          — Я и хотела! Полезла на цистерну, ведро внизу оставила. Кричу: "Моё подайте". Куда там! Умыкнули!

          — Обидно.

          — Верите ли — мне это ведро до сих пор жалко. Поплелась домой — ни ведра, ни керосина. Зато сама вся вымазалась. А мыла нет.

          — Как быть?

          — Золу собираешь в узелок — и оттираешься. Косы в ручье промывала. Гляжу, народ с маслобойни тянет жмых. Рванула туда, но достался лишь кусочек. Всё уже расхватали. К вечеру появились фашисты. Страху мы натерпелись, не знали, что будет. Может, сразу всех расстреляют. Но немцев особо не видели. Вроде город под ними, а их и нет. Я семечками торговала. По 50 километров за день ходила — чтоб в дальнем селе тряпку какую-нибудь выменять.

          — Тяжело.

          — Я девушка не из хилых. В станице на 45 домов приходился один колодец. Цепь слабенькая, ведро постоянно срывалось. Сразу бежали к нам: "Нинка, выручай..."

          — Ну и как, лезли в колодец?

          — Да. Он глубокий, метров двадцать. Ногой нащупаешь выступ — встаёшь. Ниже, ниже, ниже . Руками упираешься в стены. Пацан не залезет — а я запросто! По нескольку раз в сутки! Я хвастунишкой была. Забиралась, например, по пожарной лестнице, не держась ногами. Ради интереса: смогу или нет? Позже, в Москве, холодильник на спине втащила на третий этаж.

          — Здорово.

          — Гены хорошие. Мама в 55 лет на моих глазах подтянулась пять раз. А у дедушки руки были такие, что ухватил лошадь за язык — и вырвал.

          — Боже. Зачем?

          — Злая была, кусачая. Цапнула — вот он и разъярился. Маме я сначала не поверила: "Да ты шутишь". — Дитя моё, какие шутки, если лошадь пришлось убивать. Куда она годится без языка..." А я диском чуть судью не зашибла!

          — Это вы зря.

          — Причём дважды! Особенно памятно вышло в Белграде. Диск соскочил — и в плечо судье. Тот на стол успел запрыгнуть, иначе мозги бы разворотило. С испугу сама грохнулась в обморок. Вот так и проиграла чемпионат Европы.

          — Смертельные случаи бывали?

          — 1951 год, стадион "Медик". Мы диск метали, а кому-то пришло в голову на другом конце стадиона устроить соревнования по прыжкам в высоту. Мальчик из Ужгорода диском снёс череп девочке-прыгунье. Хруст был такой, что до сих пор забыть не могу.

1952 год. Нина Пономарёва — первая олимпийская чемпионка в истории советского спорта. Фото — Анатолий Бочинин

          — Среди олимпийских чемпионов 1952-го особняком стоят гимнаст Виктор Чукарин, штангист Иван Удодов и борец-классик Яков Пункин. Все трое были в немецких концлагерях. Общались?

          — Нет. На Играх люди раздражены, нервы на пределе. Лишний раз никто не остановится, не поговорит... Но я была на финальной схватке Яши. Даже сейчас наворачиваются слёзы. Он побеждает, судья вскидывает руку — и все видят ниже локтя тысячу какой-то номер, оставшийся от концлагеря. Судью будто током ударило. Закатывает рукав — у него тоже наколот ряд цифр. Крепко обнимает нашего борца. Оказалось, сидели в одном лагере!

          — Фехтовальщик Марк Мидлер рассказывал нам — к Олимпиаде-1952 советских спортсменов готовили как шпионов. Ждали провокаций.

          — Строго-настрого наказали: "Если иностранцы будут спрашивать, где живёте, — отвечайте: Скатертный переулок, дом 4". Там располагался Спорткомитет. Мы так и говорили.

          — Комитетчиков рядом со спортсменами крутилось много?

          — Мы их звали либо "Маруся", либо "Пети косого брат". Этих проходимцев набирали из комсомола. Поначалу мне казалось, что у каждого комитетчика на лице написано, кто он такой. Выделялись в любой толпе. Но потом случайно открылось, что мой товарищ Николай Калинин, судья всесоюзной категории, лет тридцать проработал в органах. Никто и помыслить о таком не мог!

          А провокации действительно случались. Лучше всех к нам относились американцы. Остальные — ненавидели. На каждом соревновании появлялось много власовцев, выползали, гады, откуда-то. И какую-нибудь гадость обязательно придумывали.

          — И что же это были за гадости?

          — 1954 год, мы прилетели в Лондон на матч Великобритания — СССР. Нам говорят: для вас, мол, есть подарок. Местный миллионер желает передать в Ленинград золотое кольцо с тридцатью тремя бриллиантами, когда-то принадлежавшее дому Романовых. Единственное условие — кольцо нужно вручить на стадионе лично Владимиру Куцу. Тот тогда был дико популярен.

          — И что?

          — Наши насторожились. Разработали план. Англичане вынесли на подушечке кольцо, протянули Куцу. Рядом стоял руководитель нашей делегации Пушнов. Он-то и выскочил вперёд, схватил коробочку. Куц к ней даже не притронулся.

          А по стадиону уже начали разносить газету с фотографией, на которой Куц якобы держит кольцо. По фото подпись: "Будет ли Куц рекордсменом?" Иными словами, намёк, что Владимир получил ценный подарок и тем самым нарушил статус спортсмена-любителя. За это могли дисквалифицировать — то есть прощай, Олимпиада в Мельбурне.

          — Наверное, разразился скандал?

          — Не то слово! Было ясно, что снимок состряпали заранее. Наши подали протест, отказались выступать. Англичане тут же написали покаянное письмо. Соревнования задержались часа на три.

          — Говорят, на Играх-1952 Ади Дасслер, основатель фирмы "Адидас", лично снимал мерку с вашей ступни. Ужаснувшись резиновым тапочкам.

          — Откуда вы это можете знать? Вы, случаем, не Пети косого братья?

          — Клянёмся — нет.

          — Дасслер меня подвёл — дал тапочки поменьше моих, точно по ноге. А они оказались неудобными, поджимали. Срочно попросила у Дасслера новые, хотя уже решила, что выступлю в своих. Выходит, обманула Дасслера. Но он свои тапочки не забрал.

          — В Хельсинки вашей основной соперницей считалась Нина Думбадзе. Говорят, она позировала Вучетичу, с неё он лепил фигуру "Родины-матери".

Нина Думбадзе

          — Впервые слышу. Нина об этом никогда не рассказывала.

          — А о романе с Лаврентием Палычем не рассказывала?

          — Нет. Но про Берия — всё правда. Нину он боготворил. Поэтому ей многое прощалось. Порой исчезнет из команды на несколько дней — никто не пикнет. Или представьте: чемпионат СССР по лёгкой атлетике, стадион "Динамо". Нанесли разметку. Вдруг Нина заявляет: "Я привыкла, чтоб правительственная трибуна была слева". Всё быстро переделывают. Потому что себе дороже ссориться с фавориткой Лаврентия Палыча: он часто приезжал за неё поболеть.

          — Думбадзе ведь была замужем?

          — Да, сынишка рос. Наверняка муж всё знал. Но он был тренером по лёгкой атлетике. А Берия — маршалом. Впрочем, такие женщины, как Нина, обречены на повышенное внимание.

          — Нина была красивой?

          — Необычайно. Высокой, умной, обаятельной. Хотя за капризы и высокомерие её в сборной недолюбливали. Когда приехали в Хельсинки, я вообще не котировалась. Третьим номером считалась, подкидышем. Но в финале у Думбадзе метания сразу не пошли. У Лизы Багрянцевой — тоже. Я запаниковала: "Если уж опытные дрогнули, то мне-то куда..." В мёртвой тишине выпускаю диск. Сначала дёрнулся, потом смотрю — выравнивается. Летел, казалось, целую вечность. Упал — и рёв трибун! 51,42 м — олимпийский рекорд! А я долго ещё не могла осознать, что выиграла золото.

          — В Риме было сложнее?

          — Нет, проще. Там я ни секунды не сомневалась в успехе. Чувствовала себя великолепно и могла показать результат выше, чем 55,10 м. Дождь спутал карты.

          — В Мельбурне выступить лучше помешал радикулит?

          — Да его и за травму не считаю. Всю жизнь мучаюсь, привыкла. На наших стадионах не было горячей воды. После тренировки мылась холодной — так и заработала радикулит. Как наступали холода — прихватывало поясницу. От бесконечных уколов кожа в этом месте напоминала солдатский ремень. Иногда врач ногой упирался, чтоб туда иголку воткнуть!

          А в Мельбурне на разминке я ещё и порвала мышцы паха. В секторе еле ковыляла. При таком раскладе бронза — не худший вариант. Особенно если вспомнить, что полтора месяца перед Олимпиадой я провела в тюрьме.

          — Вы имеете в виду квартиру советского посла в Лондоне?

          — Ну да. Ведь из этой квартиры никуда нельзя было выйти. Я так сидела круглые сутки в четырёх стенах.

          — Вас обвиняли в попытке кражи дамской шляпки?

          — Не шляпки — ободка с перьями. Ценой 5 фунтов. Это случилось на матче сборных СССР и Великобритании — через два года после скандала с Куцем. Только теперь в роли жертвы оказалась я. В выходной нас привезли в торговый центр. Я выбрала ободок, положила в сумку, расплатилась. И побежала искать подружку, которая покупала платье.

          Неожиданно меня пригласили в комнату. Думала, это примерочная и что подружка там. Но это оказалось совсем другое помещение. Помню, посмотрела на часы: 10.22. Через минуту открылась запасная дверь, вошёл молодой человек и по-русски произнёс: "Я переводчик". Я в ответ: "Ещё никто не спрашивал, кто я и откуда. Может, я француженка? Или немка?" Окончательно убедилась, что это провокация, когда к обеду принесли местную газету. С шапкой на первой полосе: "Пономарёва в Мельбурн не едет! Советская команда теряет золотую медаль!"

          — Однако...

          — Вызвали представителя нашего посольства. Начали разбираться, тщетно просили снять кассу, чтобы найти чек, который я, увы, не взяла... А в Великобритании закон: любой спорный вопрос решается в суде. Но когда о моём случае доложили в Москву Хрущёву, тот отрезал: "Никаких заграничных судов! Нашему человеку там не место!"

          Когда на следующий день я в суд не явилась, на меня автоматически наложили арест. После чего укрыться могла только в нашем посольстве.

          — И что вы там делали?

          — Рыдала целыми днями. Чесалась на нервной почве. Потом стала седеть. В 27 лет! С тех пор ношу короткую стрижку. Вы не представляете, что я пережила... Квартиру и наше посольство отделяла дорога. Так под окнами ночью дежурили репортёры, зеваки, расставили палатки. Следили, чтобы я тайком не проскочила.

          — Чем дело кончилось?

          — В суд пойти мне всё-таки пришлось. С адвокатом, с бумагами. Там выяснилось — мало того, что я ни в чём не виновата, так меня ещё и на три шиллинга надули. Вопрос закрылся. Но я попросила, чтоб домой отправили пароходом.

          — Почему?

          — Боялась — вдруг с самолётного рейса снимут или ещё какую-нибудь пакость придумают? Лучше уж возвращаться по морю, тогда из Лондона в Ленинград ходил корабль. На нём и вернулась. И почти сразу поехала в Мельбурн. Там в аэропорту встречала толпа, со всех сторон неслось: "Нина! Нина!" Я расплакалась. Понимала, что люди меня ждали и думали: если прилечу на Олимпиаду — значит, точно ни в чём не виновата.

Нина Пономарёва, 1972 год

          — А это правда, что в нашей женской сборной были... э-э... не вполне женщины?

          — Чего тут скрывать: просто мужчины! Да ещё какие! Их же видно. Все всё знали. Стране они приносили медали, рекорды. И начальство закрывало глаза, пока не появился секс-контроль. О Шуре Чудиной слыхали?

          — Конечно. Уникум — побеждала почти во всех дисциплинах лёгкой атлетики. Плюс трёхкратная чемпионка мира по волейболу.

          — Приезжаем на соревнования в Венгрию. Заходит к нам Ольга Дьярмати, олимпийская чемпионка Лондона-1948 в прыжках в длину. Она по-русски немножко говорила. Без стеснения залезает к Чудиной в кровать и грозит пальчиком: "Шура, я готова установить мировой рекорд. Если помешаешь, сниму с тебя штанишки".

          — Лихая угроза.

          — На следующий день Ольга действительно выиграла. Правда, без рекорда. А Шурка, когда прыгала, ноги специально поджимала — лишь бы далеко не улететь. Она жила в полном смысле этого слова с Зинкой Сафроновой, бегуньей. А я в команде была пришей-пристебай.

          — То есть?

          — Возила с собой маленького сына — не каждому такое соседство по душе. А Шурка с Зинкой не возражали, с ними селилась. Невольно наблюдала за их отношениями. За драками в том числе.

          — Из-за чего дрались?

          — Зинка ревновала. В итоге "женой" Шурки стала Юля, кассирша из кинотеатра "Россия". Невероятная красавица. Квартиру Шуре завещала. Шура умерла в 1990-м, последние годы болела — туберкулёз, гангрена, ампутация ноги. Вообще-то, как человек она очень хорошая. Светлая ей память.

          — Чудина завершила карьеру в 1963 году. Спустя три года на чемпионате Европы по лёгкой атлетике в Будапеште ввели гендерный тест.

          — И сразу всё закончилось. В "Правде" подробно расписали — у кого мама попала в больницу, кто ногу подвернул, кто спину травмировал. Прежде такие детали в газетах не публиковали. Но ведь надо было как-то объяснить внезапное отсутствие лидеров. Из тех, кто находился под подозрением, в Будапешт приехала лишь румынка Иоланда Балаш, двукратная олимпийская чемпионка по прыжкам в высоту. Но обнаружила, что наших нет, и сразу снялась под каким-то предлогом.

          — Такие спортсменки в сборной держались обособленно?

          — Разумеется. В душ всегда заходили после нас. Жить на сборах с ними в одной комнате никто не хотел.

          Была, помню, в 1950-х метательница Арзуманова. Того же поля ягодка. Тянулась к моей подружке, барьеристке Марии Голубничей. Как увидит её, прищурит глаз, раскроет рот, начинает тяжело дышать. Мария её побаивалась. Просила: "Только не оставляй с Арзумановой наедине!"

          — Как вы помогли Тамаре Пресс в 1964-м в Токио?

          — Сама я уже потеряла шансы на медали. А она после нескольких неудачных попыток впала в ступор. Ничего не соображала. Бегала по сектору со стеклянными глазами и повторяла: "Сейчас я им покажу!" Чтоб вывести Тамару из этого состояния, пришлось обложить её матом. "Твою мать, если меня не послушаешь — из круга не выпущу! Диском по башке двину!"

          — А Тамара?

          — Остолбенела. Потом выдохнула: "Да! Да! Хорошо!" Тут же успокоилась. Этого я и добивалась. Силища-то у Тамары была неимоверная. Диск метала так, что с трудом выкапывали. Сначала он взмывал высоко-высоко, а затем входил в землю.

          — Подводила техника?

          — В таких случаях уместна пословица: сила есть — ума не надо. Я объяснила, что нужно сделать, подкорректировала движение. Едва Тамара замахнулась, я поняла — это победный бросок. После награждения Тамара протянула медаль: "На, она твоя!" А годы спустя на олимпийском балу, когда все говорят о себе, громко произнесла: "Если б не Пономарёва, я в Токио ничего не выиграла бы".

          — Почему вы на той Олимпиаде заняли только 11-е место?

          — "Помогли". Я приехала на сборы в Хабаровске за три недели до Игр. Мне было уже 35 лет, и потому я тренировалась по индивидуальному плану, дозировала нагрузки, чтоб в Токио быть на пике формы. Утром меня вызвали на прикидку. Подошёл Митропольский, тренер: "Твоя кандидатура под вопросом, поэтому тебе нужно метнуть на 55 метров. Если результата не будет, отправишься с Кульковой домой..."

          — С какой Кульковой?

          — Это барьеристка из Ленинграда. Талантливая девочка. Но не вовремя встретилась с мужем — и за полмесяца до Олимпиады сделала аборт. В состав не попала. А мне просто мозгов не хватило пропустить слова Митропольского мимо ушей. Ведь он — тренер Жени Кузнецовой, и у него свой интерес.

          — Какой интерес?

          — Вывести конкурента из строя. На самом деле отцеплять меня никто не собирался, прикидка была формальностью. Но я завелась. В тот год на чемпионате Союза показала третий результат. Вот и решила доказать, что на Игры еду не зря: "Ах, вы хотите 55 м? Получите! С запасом!" В каждой попытке диск улетал на 56 метров. Лучший результат сезона.

          — Что ж тут плохого?

          — В 35 лет такие вещи бесследно не проходят. Вместо того чтобы выложиться в Токио, все расплескала в Хабаровске. До донышка. На Олимпиаду прилетела абсолютно пустая, даже плечи не могла расправить. В секторе была не я — моя тень.

          — Олимпиада в Токио — разочарование не только для вас, но и для штангиста Юрия Власова. Ключевой эпизод его битвы с Жаботинским произошёл на ваших глазах?

          — Да. У меня нет слов, чтоб это охарактеризовать... Я дружила с Юрой, с его тренером Суреном Багдасаровым, который один воспитывал троих детей. Власов — человек сложный. Закрытый. Исключительно порядочный, воспитанный, корректный. Не разменивался на мелочи, не начинал что-то выяснять. Он и предположить не мог со стороны Жаботинского подобного коварства. А тот хитрован: в присутствии Юры никогда не тренировался. Разве что разминался слегка.

          — Кто-то возразит: Власов сам виноват, не просчитал ситуацию.

          — Они с Жаботинским жили в одной комнате. Дышали одним воздухом. Ели один хлеб. Жаботинский сказал Власову: "Юра, я весь выложился". А потом поднял рекордную штангу. Власов был сильнее, в разы! И Жаботинскому в жизни не проиграл бы, если знал бы правду.

          — Как в сборной восприняли победу Жаботинского?

          — Если можно было бы — его затоптали бы прямо там, в Токио! Юра должен был набить Жаботинскому морду. Я на его месте так и сделала бы. Власов же после той Олимпиады лежал в сумасшедшем доме.

          — Это новость для нас.

          — Да, такое было! Тебя нахально обманули, да ещё перед всем миром... Я прекрасно поняла Юру — спорт после Токио перестал для него существовать как тема.

          — Его книжки вам нравятся?

          — Честно? Нет. Мужские и женские мозги очень разные. Лет сорок мы с Юрой не виделись. Ни на каких олимпийских балах, встречах с ветеранами Власов не появляется.

          — Сколько в те годы платили за победу на Олимпиаде?

          — Официально — двадцать тысяч. На руки со всеми вычетами мы получали четырнадцать с небольшим тысяч. Это за Рим. За Хельсинки вообще ни копейки не дали. За бронзу Мельбурна я получила семь тысяч. Как-то раз знаменитого Петю Болотникова прижали за то, что торгует плащами. Он взорвался: "Да, торгую! Почему? Приз "Юманите" надо выиграть, на питание денег не хватает. А у меня жена, двое детей..."

          — Вы тоже возили плащи?

          — Никогда ничего не брала на продажу. Так воспитана. Могу только отдать. Этим пользовались, часто обманывали. Сколько раз давала в долг, а мне не возвращали...

          — Расскажите о самом обидном случае.

          — Продала дачу под Киевом за восемь тысяч, соседка эту сумму попросила в долг. И не вернула. Но боженька её наказал.

          — У вас была машина?

          — Да, но недолго. После Мельбурна купила "Волгу". Лишних денег не было, занимала у друзей. Что могла — продала. Даже шерстяные кальсоны, которые муж привёз с Сахалина. При этом ни у него, ни у меня прав не было. На второй день с капота спилили оленя. На пятый — украли колпаки. Ещё и муж полез в бутылку: "Твоим шофёром быть не собираюсь. Перепиши "Волгу" на меня".

          — Что ответили?

          — Возмутилась: "С какой стати? Я наделала долгов, а ездить хочешь только ты? Тогда машины у нас просто не будет!" И уступила "Волгу" велогонщику Вите Капитонову. С той поры пользуюсь общественным транспортом.

          — Это вы рассказали о первом муже?

          — Нет, о втором. Первым у меня был метатель молота Ромашков. Его не помню.

          — ???

          — Прожили вместе только 14 дней. С больной спиной поехала лечиться в Цхалтубо, а он, оставшись в Москве, заскучал. Однажды моя мама вытащила его из комнаты соседки. Я тут же подала на развод. Потом вышла замуж за Володю Гарина, врача. Родился сын Саша. Этот брак распался через 21 год.

          — Почему?

          — Володя ревнивый, бузил, выпивал. С Сашиной женой никак не мог поладить. Я долго терпела, но в какой-то момент жить под одной крышей стало невыносимо.

          — Сын по-прежнему в Киеве?

          — Да. Тренирует молодых фехтовальщиков. Подарил мне двух внучек и внука. Анька — шпажистка, пятикратная чемпионка мира. Манька от спорта далека. Санька — футбольный вратарь. Звонят, навещают, когда время есть. Как многие мои ученики. Кстати, один из них и посоветовал в середине 1990-х вернуться в Москву.

          — Почему? Киев ведь чудесный город.

          — Я не стала там своей, хотя прожила тридцать лет, а мама у меня — хохлушка. На Украине пенсия мизерная. Не хватало даже на оплату коммунальных услуг. Здесь с квартирой помог Олимпийский комитет — выкупила по госцене. Поменяла паспорт. В Москве мне хорошо.

          — Трудно одной?

          — Привыкла. Не люблю жаловаться.

          — В магазин сами ходите?

          — А как же? В руках две палки, за спиной рюкзачок — нормально. У меня есть участочек в Подольске — наверное, буду продавать. Тяжеловато уже добираться. Зато когда приглашают в школу встретиться с ребятишками или ещё на какие мероприятия, всегда соглашаюсь. Думаю: "Кто, если не я?" Хвастануться перед вами?

          — Сделайте одолжение.

          — Смотрите, вот мои медали: золото Хельсинки, Рима, бронза Мельбурна. Но дороже всего другие. Обратите внимание на год.

          — 1994-й. Ничего себе.

          — Посчитайте, сколько мне было лет. 65! В Австралии выиграла чемпионат мира среди ветеранов. И в диске, и в ядре!

          — Многие из вашего поколения в 1990-е свои медали распродавали. К вам с такими предложениями обращались?

          — Нет. Я сразу послала бы подальше. А тем, кто продал медали, грош цена в базарный день. Так и напишите.

(http://www.sport-express.ru/fridays/reviews/835630/)

[на главную страницу]